Когда накормили женщин, Сонго предложил их развязать, и Конан после некоторых колебаний согласился. Светловолосый когирец с успокаивающей улыбкой подошел к симпатичной темноглазой селянке и галантно предложил ей свободу в обмен на обещание не убегать. Девушка энергично закивала, подождала, пока он развяжет ей ноги и, улучив момент, метко двинула ногой в пах. Конан усмехнулся и посмотрел на Сонго, будто спрашивал: ну что, не передумал развязывать? А тот, держась за низ живота и закусив губу от боли, отрицательно покачал головой. Подойдя к неблагодарной красотке, Конан рывком поставил ее на ноги и отвесил такой подзатыльник, что девушка рухнула на плетень. Он снова заставил ее подняться и разорвал веревку на руках, нимало не заботясь о том, что причиняет ей боль. Затем, не оглядываясь ни на девушку, ни на Сонго, возвратился к костру, разломил обугленную репу и наполнил рот сладковатой желтой мякотью.
Прожевав, он все-таки оглянулся. Девушка сидела на земле, морщась и потирая висок, Сонго был рядом, на корточках, что-то терпеливо втолковывал, о чем-то пытался расспросить. Когирский воин протянул над огнем деревянную кружку с брагой, Конан поблагодарил кивком, глотнул – кислит, не дозрела еще, ну да не беда. Он покосился на Сонго и селянку. Молодой телохранитель Зивиллы добился своего, девушка отвечала – пока односложно, но было ясно, что она разговорится. Киммериец неторопливо допил брагу, вылил последние капли в огонь, посидел некоторое время в блаженном безмыслии, наслаждаясь тяжестью в желудке и легкостью в голове, встал и подошел к Сонго и девушке.
– Мы идем в Бусару, – произнес он, глядя в зрачки, расширенные страхом. – Мы из армии Токтыгая, свои. – Он знал, что Сонго уже сказал об этом селянке, но счел не лишним повторить. – Нам нужна еда, кое-что из одежды.
Девушка не отводила взгляда, страх на ее лице сменялся презрением. Конан усмехнулся.
– Да, вояки мы никудышные, раздолбали нас в пух и прах. Но мы не мародеры. Мы платим. Вот. – Он бросил ей на подол три монеты с профилем Токтыгая. – Настоящее золото. Это только тебе, остальные тоже внакладе не останутся.
Лицо девушки исказилось. Скрипнули зубы, набухли желваки. Конан удивился – что он такого сказал? Отчего она глядит на него с лютой ненавистью? Три монеты – жалованье пешего наемника за целый месяц, для крестьянки из нищей деревни это целое состояние. Хватит на новую хибару и два десятка овец.
– А еще похороним убитых, – хрипло пообещал он. – Кто из вас захочет, может идти с нами в Бусару.
– Правда, Юйсара, – ласково произнес Сонго и дотронулся до ее руки. – Пойдем. Женщинам тут опасно.
– Бандитов тьма тьмущая, – подтвердил Конан.
– Да. – Девушка криво улыбнулась и зло сверкнула глазами. – Кругом одни бандиты.
– Мы свои, – терпеливо повторил Конан. – Мы возьмем еды, но заплатим. По три золотых на каждую.
– Те тоже были свои, – глухо сказала Юйсара, – и тоже обещали по три золотых.
* * *
Шайка ворвалась в деревню на утренней заре. Пятеро всадников с тяжелыми копьями носились по единственной улице, двое пеших спустились с обрывистого берега к мельнице, еще десятка два воинов в доспехах из кожи и бронзы растянулись цепью вдоль околицы и стрелами и угрожающими криками загоняли перепуганных крестьян обратно в лачуги. Но их ждали. Еще вечером мальчишка-подпасок, сводный брат Юйсары, гнал с пастбища овец и заметил на обрыве вооруженных людей, они сидели в кустарнике и поглядывали на деревню. Они тоже видели встревоженного пастушка, но не пытались его остановить. И с полуночи Юйсары и еще десять женщин прятались в глубокой пещере в двух полетах стрелы к востоку от села, а вход в ту пещеру так зарос колючей дикой сливой, что пробраться в нее можно было только ползком, и хоронились там в самых крайних случаях, потому что там водились змеи, их истребляли время от времени, но они снова наползали, а мальчик сказал, что те люди, на обрыве, на апийцев не похожи, вроде свои, может, дезертиры? Ну, а коли не апийцы, то всем прятаться не резон, рассудили старики, а то шарить начнут по кустам и непременно доберутся до схрона. Вот кабы это были апийцы, тогда всем надо прятаться – у шкуродеров пощады не жди. А свои что сделают? Ну, покуражатся, цапнут, что под руку подвернется, да уйдут восвояси. Надо только девок да баб молодых убрать от греха подальше.
Высокий мускулистый атаман разбойников сразу разгадал уловку старейшин. По его приказу их пытали на мельнице, потом на их глазах зарубили большинство жителей деревни и сбросили трупы в реку, а затем еще раз обыскали дома и перебили всех, кто там прятался. Тогда-то и получил маленький подпасок, сводный брат Юйсары, удар копья в бок. Он все видел и обо всем рассказал на другой день, умирая на руках сестры, обагренных бандитской кровью. Шайка все-таки искала женщин за околицей, и один из разбойников наткнулся на подозрительную тропинку на крутом берегу, уводящую в заросли терновника. Он не стал звать товарищей, ужом пролез под кустами в пещеру, и там привыкшие к темноте женщины оглушили его камнями, а затем Юйсары ловко перерезала ему горло – дочери скотовода не раз доводилось забивать баранов.
Дело шло к вечеру, и никто не решился искать запропастившегося мародера. Шайка переночевала в селе, наслаждаясь криками старейшин, которые умирали на смазанных курдючным салом кольях, а утром отправилась на юг, к Бусаре. Женщины слышали, как они уезжают – лошади протопали невдалеке от пещеры, по другому берегу реки.
Юйсары вернулась в село и нашла истекающего кровью сводного брата, мальчик почти сутки пролежал в курятнике, притворяясь мертвым, и он плакал в ее объятьях, понимая, что скоро умрет. А когда она спросила, знает ли он имя разбойничьего предводителя, пастушок кивнул и скорчился от боли. Да, он помнит, как обращались к атаману его подручные, помнит, как сам темноволосый синеглазый силач взывал к небу, прежде чем обрушить топор на голову беззащитного крестьянина: «Кром! Ты слышишь меня, владыка могильных курганов? Это я, твой верный раб, Конан из Киммерии! Прими от меня новую жертву!» И еще мальчик сказал, что перед казнью старейшин Конан достал тугой кошелек и предложил по три золотых за каждую молодую женщину.
Глава 4
Войлочный шатер прекрасно спасал от жары. Даже в летний полдень, когда не то что птицы – слепни хоронились в тени редкой бледной травы, под островерхим кровом царила прохлада; для пущего уюта хозяева шатра, сотник горной гвардии Бен-Саиф и латник Лун регулярно окунали в горшок с водой ивовый веничек и обрызгивали кошмы под ногами. Правда, в шатре все время пахло козьей шерстью, но знатной пленнице это не досаждало. Ей дозволялось свободно ходить по лагерю, но никакая сила не заставила бы ее покинуть эти тонкие стены, ибо в первый же день плена ее чуть не изнасиловали у отхожего места трое здоровенных апийцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Прожевав, он все-таки оглянулся. Девушка сидела на земле, морщась и потирая висок, Сонго был рядом, на корточках, что-то терпеливо втолковывал, о чем-то пытался расспросить. Когирский воин протянул над огнем деревянную кружку с брагой, Конан поблагодарил кивком, глотнул – кислит, не дозрела еще, ну да не беда. Он покосился на Сонго и селянку. Молодой телохранитель Зивиллы добился своего, девушка отвечала – пока односложно, но было ясно, что она разговорится. Киммериец неторопливо допил брагу, вылил последние капли в огонь, посидел некоторое время в блаженном безмыслии, наслаждаясь тяжестью в желудке и легкостью в голове, встал и подошел к Сонго и девушке.
– Мы идем в Бусару, – произнес он, глядя в зрачки, расширенные страхом. – Мы из армии Токтыгая, свои. – Он знал, что Сонго уже сказал об этом селянке, но счел не лишним повторить. – Нам нужна еда, кое-что из одежды.
Девушка не отводила взгляда, страх на ее лице сменялся презрением. Конан усмехнулся.
– Да, вояки мы никудышные, раздолбали нас в пух и прах. Но мы не мародеры. Мы платим. Вот. – Он бросил ей на подол три монеты с профилем Токтыгая. – Настоящее золото. Это только тебе, остальные тоже внакладе не останутся.
Лицо девушки исказилось. Скрипнули зубы, набухли желваки. Конан удивился – что он такого сказал? Отчего она глядит на него с лютой ненавистью? Три монеты – жалованье пешего наемника за целый месяц, для крестьянки из нищей деревни это целое состояние. Хватит на новую хибару и два десятка овец.
– А еще похороним убитых, – хрипло пообещал он. – Кто из вас захочет, может идти с нами в Бусару.
– Правда, Юйсара, – ласково произнес Сонго и дотронулся до ее руки. – Пойдем. Женщинам тут опасно.
– Бандитов тьма тьмущая, – подтвердил Конан.
– Да. – Девушка криво улыбнулась и зло сверкнула глазами. – Кругом одни бандиты.
– Мы свои, – терпеливо повторил Конан. – Мы возьмем еды, но заплатим. По три золотых на каждую.
– Те тоже были свои, – глухо сказала Юйсара, – и тоже обещали по три золотых.
* * *
Шайка ворвалась в деревню на утренней заре. Пятеро всадников с тяжелыми копьями носились по единственной улице, двое пеших спустились с обрывистого берега к мельнице, еще десятка два воинов в доспехах из кожи и бронзы растянулись цепью вдоль околицы и стрелами и угрожающими криками загоняли перепуганных крестьян обратно в лачуги. Но их ждали. Еще вечером мальчишка-подпасок, сводный брат Юйсары, гнал с пастбища овец и заметил на обрыве вооруженных людей, они сидели в кустарнике и поглядывали на деревню. Они тоже видели встревоженного пастушка, но не пытались его остановить. И с полуночи Юйсары и еще десять женщин прятались в глубокой пещере в двух полетах стрелы к востоку от села, а вход в ту пещеру так зарос колючей дикой сливой, что пробраться в нее можно было только ползком, и хоронились там в самых крайних случаях, потому что там водились змеи, их истребляли время от времени, но они снова наползали, а мальчик сказал, что те люди, на обрыве, на апийцев не похожи, вроде свои, может, дезертиры? Ну, а коли не апийцы, то всем прятаться не резон, рассудили старики, а то шарить начнут по кустам и непременно доберутся до схрона. Вот кабы это были апийцы, тогда всем надо прятаться – у шкуродеров пощады не жди. А свои что сделают? Ну, покуражатся, цапнут, что под руку подвернется, да уйдут восвояси. Надо только девок да баб молодых убрать от греха подальше.
Высокий мускулистый атаман разбойников сразу разгадал уловку старейшин. По его приказу их пытали на мельнице, потом на их глазах зарубили большинство жителей деревни и сбросили трупы в реку, а затем еще раз обыскали дома и перебили всех, кто там прятался. Тогда-то и получил маленький подпасок, сводный брат Юйсары, удар копья в бок. Он все видел и обо всем рассказал на другой день, умирая на руках сестры, обагренных бандитской кровью. Шайка все-таки искала женщин за околицей, и один из разбойников наткнулся на подозрительную тропинку на крутом берегу, уводящую в заросли терновника. Он не стал звать товарищей, ужом пролез под кустами в пещеру, и там привыкшие к темноте женщины оглушили его камнями, а затем Юйсары ловко перерезала ему горло – дочери скотовода не раз доводилось забивать баранов.
Дело шло к вечеру, и никто не решился искать запропастившегося мародера. Шайка переночевала в селе, наслаждаясь криками старейшин, которые умирали на смазанных курдючным салом кольях, а утром отправилась на юг, к Бусаре. Женщины слышали, как они уезжают – лошади протопали невдалеке от пещеры, по другому берегу реки.
Юйсары вернулась в село и нашла истекающего кровью сводного брата, мальчик почти сутки пролежал в курятнике, притворяясь мертвым, и он плакал в ее объятьях, понимая, что скоро умрет. А когда она спросила, знает ли он имя разбойничьего предводителя, пастушок кивнул и скорчился от боли. Да, он помнит, как обращались к атаману его подручные, помнит, как сам темноволосый синеглазый силач взывал к небу, прежде чем обрушить топор на голову беззащитного крестьянина: «Кром! Ты слышишь меня, владыка могильных курганов? Это я, твой верный раб, Конан из Киммерии! Прими от меня новую жертву!» И еще мальчик сказал, что перед казнью старейшин Конан достал тугой кошелек и предложил по три золотых за каждую молодую женщину.
Глава 4
Войлочный шатер прекрасно спасал от жары. Даже в летний полдень, когда не то что птицы – слепни хоронились в тени редкой бледной травы, под островерхим кровом царила прохлада; для пущего уюта хозяева шатра, сотник горной гвардии Бен-Саиф и латник Лун регулярно окунали в горшок с водой ивовый веничек и обрызгивали кошмы под ногами. Правда, в шатре все время пахло козьей шерстью, но знатной пленнице это не досаждало. Ей дозволялось свободно ходить по лагерю, но никакая сила не заставила бы ее покинуть эти тонкие стены, ибо в первый же день плена ее чуть не изнасиловали у отхожего места трое здоровенных апийцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94