– Ну? Долго я буду любоваться этими вшивыми лучниками? Сколько еще наших они должны продырявить? Живо две сотни на штурм храма. Остальным прочесать город, и чтоб ни одна гнида не уползла! «Будешь знать, фокусник, – мысленно воззвал он к Луну, – чего стоит попугайское дерьмо!»
Глава 10
Сумерки приближали горизонты, сокращали огромное море чахлой травы до жалкой лужицы, обрамленной темными горбами курганов. Где-то за этими смутными окоемами затерялась разбойничья шайка, к которой у Конана был особый счет. Кровавый след довел его до когирской границы, до сожженного моста, и Конану не понадобилось убеждать Сонго и его товарищей, чтобы они дали крюк по бездорожью, к переправе, что лежала намного выше по течению пограничной реки. Вечер застиг их вдали от брода, и кое-кто заговорил о привале, но Конан настоял, чтобы отряд двигался дальше. «Заночуем на том берегу», – угрюмо сказал он. Чутье подсказывало ему: враг не стоит на месте. Кавалькада двигалась гуськом по тропинке, протоптанной неведомо кем. Конан ехал впереди на выносливом бусарском коне, сразу за ним на гирканской вороной кобыле рысил Сонго, а Юйсары держалась в середине отряда. После долгого, изнурительного пешего похода верховая езда только Паако и еще двум раненым телохранителям Зивиллы, которых друзья не решились оставить в Бусаре, казалась пыткой. Сам Конан, на своем веку пересекший немало стран, почти не слезая с седла, наслаждался бы ездой, если б не мрачные мысли. За его спиной осталась беззащитная Бусара, остался Сафар, с которым в городских тавернах выпито немало вина и который теперь ненавидит Конана, как заклятого врага. Остались тысячи мирных обывателей, им не будет пощады, когда чудесное оружие грозных агадейских магов проломит крепостные стены для свирепой апийской конницы. И самое страшное – там осталась его запятнанная честь.
В полдень они встретили среди низких холмов десяток безоружных апийских воинов. Степняки не пытались сопротивляться, когда их окружили семьдесят с лишним когирских всадников в сверкающих бронзовых доспехах. Вымаливая пощаду, они рассказали историю своих злоключений: их конная сотня преследовала дезертиров, укравших у Каи-Хана обоз с добычей, и нарвалась на засаду. Все их товарищи полегли под коварным ударом изменников, объединившихся с нехремскими дезертирами, а сами они попали в плен. Затем их отпустили без лошадей и оружия, а командиру дали коня, чтобы он отправился к Каи-Хану и рассказал о своей неудаче, и сотник Ияр, да покарают его боги за глупость и малодушие, умчался быстрее ветра, бросив своих верных солдат на произвол судьбы. Они долго брели по курганам, ночью сбились с пути, а утром так и не сумели найти дорогу к своему стану.
По их сбивчивым описаниям один из когирцев определил, где сотня Ияра попала в западню, и взялся довести отряд.
Без лихих коней и острых сабель апийцы выглядели жалко, от их воинственности не осталось и следа, но Конан понимал, что оставлять их живыми на нехремской земле опасно. Если волк повадился резать овец, он не уймется, пока не истребит всю отару. Превозмогая недовольство, он смотрел, как пленникам дают отойти на полет стрелы, а затем несколько когирских воинов, по молодости лет не слишком хорошо владеющих своим ремеслом, внимая наставлениям ветеранов, наклоняют вдоль земли длинные копья и пускают коней вскачь.
Равнодушная степь проглотила предсмертные вопли. Вскоре молодые всадники вернулись, по разу вонзили копья в землю, чтобы счистить кровь с наконечников, и кавалькада двинулась на северо-восток.
Где-то за полночь они отыскали ухабистую дорогу, петлявшую среди курганов и балок, и по ней довольно быстро добрались до реки. В этом месте обрезанные поймой холмы выполаживались, и дальше река змеилась по чуть всхолмленной голой равнине. С перекатов доносился шум воды. Несколько человек отправились вверх и вниз по течению и почти сразу обнаружили брод – россыпь осклизлых валунов, над которыми журчали белые бурунчики. Левее них виднелся ряд тонких кривых жердей; один из когирцев разделся донага и двинулся от вешки к вешке, благополучно добрался до противоположного берега, вернулся и сообщил, что здесь легко пройдут и люди, и кони.
Когда брод остался позади, они выбрали подходящее для ночлега место, развели костры, приготовили пищу и высушили одежду. Потом когирцы, кроме часовых, легли спать под открытым небом, а Конан и Юйсары вернулись к реке. Они с упоением ласкали друг друга в теплой воде, и дочь пастуха сдерживала крики, которые рвались из груди, распаленной поцелуями и прикосновениями сильных мужских пальцев, а киммериец изобретал все новые ласки, и каждая его фантазия встречала сладострастный отклик. Юйсары отдавалась ему охотно, но без нежности, которую способна дарить только влюбленная; юная пастушка лишь повиновалась велениям своего тела, жадного до наслаждений, успевшего привыкнуть к изощренным ласкам и неутомимости киммерийца, как привыкают к кхитайскому опию или пыльце вендийской конопли.
Со стороны лагеря доносилось конское ржание и человеческие голоса, а ночь осыпала безбрежную степь, точно осажденную крепость, огненными стрелами падающих звезд. Тугое женское тело забилось в объятьях Конана и расслабилось, голова безвольно откинулась на мокрую глину берега, длинные ноги соскользнули под водой с его бедер. А для Конана последний миг блаженства так и не настал, на него вдруг нахлынула тоска, вспомнились безоружные апийцы, послужившие живыми мишенями для необученных копейщиков, вспомнились трупы селян, которые плавали у мельничной запруды, и другие мертвецы в других, далеких, странах, другие женщины в его руках… Иных он ласкал прямо на полях сражений, среди крови и смерти. Законная добыча победителя…
Вся его жизнь прошла в скитаниях и боях, и он не мыслил для себя иной судьбы, нежели судьба воина. Он был еще молод, но по свету о нем бродили легенды; он побывал в десятках стран, и теперь его именем где-то пугали непослушных детей, а где-то оно звучало в сагах и героических песнях.
Он оторвался от Юйсары и на четвереньках выбрался на скользкий берег, на окаменевшую глину, которая крошилась под руками. Он знал, что нехремская девушка провожает удивленным взглядом его темный силуэт, но не обернулся и ничего не сказал. Добрался до груды одежды, сброшенной второпях на траву, ощупью выбрал свою, натянул короткие кожаные штаны и тунику, поднял меч, с которым почти никогда не расставался, и только после этого глянул в сторону реки.
Там стояла богиня водной стихии, под луной и звездами ее влажное тело поблескивало, мокрые черные волосы облепили грудь – два упругих полушария, острыми вершинками смотрящих в разные стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94