Хорошо, что ты их не проглотил!
Но Фредриксон не отвечал. Сморщив лоб, он долго смотрел вдаль. И тогда Шнырек заплакал.
– Постарайся, пожалуйста, его извинить, – сказал Юксаре. – Видишь, он ужас как расстроился.
– Извинить? – воскликнул Фредриксон. – За что же?!
Он тут же вытащил бумагу и перо и стал показывать нам, куда надо поместить шестеренки, чтобы заставить крутиться винт с лопастями и пароходные колеса. (Надеюсь, вы понимаете, что начертил Фредриксон.)
||
|
| | |
| | |
() | | \ | |
+ – |/\/\/ – – – \/\/\|]|]
() | |//\ |
| | |
|||
|
||
– Подумать только! – закричал Шнырек. – Мои шестеренки пригодились для изобретения Фредриксона! Непостижимо!
Мы закончили обед в хорошем настроении. Воодушевленный этим происшествием, племянник Фредриксона надел свой самый большой передник и тут же принялся красить «Морской оркестр» в красный цвет. Шнырек так старался, что и пароход, и земля, и изрядная часть орешника стали красными. А такого перемазанного в красный цвет зверька, как Шнырек, мне в жизни видеть не приходилось. Название парохода он нарисовал небесно-голубой краской.
Когда все было готово, Фредриксон пришел взглянуть на работу племянника.
– Ну как, красиво? – взволнованно спрашивал Шнырек. – Я очень старался. Я вложил всю душу, всего себя в эту работу.
– Оно и видно, – буркнул Фредриксон, поглядев на перепачканного с головы до ног племянника. Он посмотрел также на кривую ватерлинию и хмыкнул: – Хм! – Затем, взглянув на название парохода, снова хмыкнул: – Хм! Хм!
– Я неправильно написал? – забеспокоился Шнырек. – Скажи что-нибудь, а то я снова заплачу! Извини! «Морской оркестр» – такие трудные слова!
– «М-р-з-с-к-о-й а-р-к-е-с-т-р», – прочитал вслух Фредриксон и, еще немного подумав, сказал: – Успокойся. Сойдет.
Шнырек вздохнул с облегчением и остатками краски выкрасил кофейную банку.
А вечером Фредриксон пошел проверять сеть в ручье. Представьте себе наше удивление, когда мы обнаружили в сети маленькии нактоуз, а в нем – анероид!..
* * *
Тут Муми-папа закрыл тетрадь и выжидающе взглянул на своих слушателей.
– Ну как, нравится? – спросил он.
– По-моему, это будет необыкновенно интересная книга, – серьезно сказал Муми-тролль.
Он лежал на спине в сиреневой беседке и смотрел на пчел; было тепло, стояло полное безветрие.
– Но кое-что ты, наверное, выдумал, – заметил Снифф.
– Неправда! – возмутился Муми-папа. – В те времена и в самом деле случались такие вещи! Каждое мое слово – правда! Возможно, только кое-что чуточку преувеличено…
– Любопытно узнать, – начал Снифф. – Любопытно узнать, куда же подевалась папина коллекция.
– Какая коллекция? – не понял Муми-папа.
– Коллекция пуговиц моего отца, – пояснил Снифф. – Ведь Шнырек – мой отец, так?
– Да, твой, – подтвердил Муми-папа.
– Тогда где же находится его драгоценная коллекция? Я ведь должен был получить ее в наследство, – подчеркнул Снифф.
– Хупп-хэфф, как говорил мой отец, – сказал Снусмумрик. – Кстати, почему ты так мало пишешь о Юксаре? Где он сейчас?
– Об отцах никогда ничего толком не знаешь, – сделав какой-то неопределенный жест, объяснил Муми-папа. – Они приходят и уходят… Во всяком случае я сохранил ваших отцов для потомства, написав о них.
Снифф фыркнул.
– Юксаре тоже терпеть не мог сторожей в парке, – задумчиво произнес Снусмумрик. – Одно это…
Они лежали на траве, вытянув лапы и подставив солнцу свои мордочки. Вокруг было чудесно, и всех клонило ко сну.
Ящик со стеклянной крышкой для компаса, расположенный на палубе корабля.
– Папа, – сказал Муми-тролль. – Неужели в то время так неестественно разговаривали? «Представьте себе наше удивление», «свидетельствует о богатстве моей фантазии». И все такое.
– Это вовсе не неестественно, – рассердился папа. – По-твоему, когда сочиняешь, можно говорить небрежно?
– Иногда ты и в жизни говоришь неестественно, – возразил сын. – А Шнырек у тебя разговаривает обычно.
– Фу! – сказал папа. – Это просто местное наречие. А вообще есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких-то вещах, и тем, как ты о них думаешь… И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь… По-моему… – папа замолчал и начал озабоченно перелистывать мемуары. – По-вашему, я употребил чересчур трудные слова?
– Ничего, – утешал его Муми-тролль. – Хотя это было так давно, все равно можно почти всегда угадать, что ты имеешь в виду. А про дальше ты уже написал?
– Нет еще, – ответят папа. – Но потом будет жутко интересно. Скоро я дойду до дронта Эдварда и Морры. Где ручка, которой я пишу мемуары?
– Вот, – сказал Снусмумрик. – И напиши побольше об Юксаре, слышишь! Ничего не упускай!
Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и стал писать дальше.
* * *
Именно тогда я впервые пристрастился к резьбе по дереву. Это особое дарование было, должно быть, врожденным и таилось, если можно так выразиться, у меня в лапах. Первые мои пробы на этом поприще были довольно робкими. На корабельной верфи я подобрал подходящий кусок дерева, нашел нож и начал вырезать гордый купол (позднее он украсил крышу навигационной каюты). Он имел форму луковицы и был покрыт нарядной рыбьей чешуей.
Фредриксон, к сожалению, ни слова не сказал об этой важной детали в оснастке судна. Он уже ни о чем не мог думать, кроме как о спуске парохода.
«Морской оркестр», на который приятно было смотреть, готовился к старту. На своих четырех резиновых шинах, которые должны были выручать его на коварных песчаных отмелях, пароход пламенел под лучами солнца. Фредриксон где-то раздобыл себе капитанскую фуражку с золотым шнуром.
Забравшись под киль, он расстроенно пробормотал:
– Так я и думал. Застрял! Теперь мы простоим здесь до восхода луны.
Обычно немногословный, Фредриксон стал без устали бормотать что-то и ползать вокруг парохода – верный признак, что он серьезно обеспокоен.
– Ну, теперь скоро опять в путь, – зевнул Юксаре. – Хупп-хэфф! Ну и жизнь! Менять курс, переезжать с места на место придется с утра до вечера. Такая бурная жизнь к добру не приведет. Стоит только подумать о тех, кто трудится и корпит над своей работой, и чем все кончается, сразу падаешь духом. У меня был родственник, который учил тригонометрию до тех пор, пока у него не обвисли усы, а когда все выучил, явилась какая-то морра и съела его. Да, и после он лежал в морровом брюхе, такой умненький!
Речи Юксаре невольно заставляют вспомнить о Снусмумрике, который тоже родился под вселяющей лень звездой. Таинственный папаша Снусмумрика никогда не огорчался из-за того, что действительно было достойно огорчения, и не заботился о том, чтобы оставить след в памяти потомков (туда, как уже говорилось, он не попал бы вообще, если бы я не захватил его в свои мемуары).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Но Фредриксон не отвечал. Сморщив лоб, он долго смотрел вдаль. И тогда Шнырек заплакал.
– Постарайся, пожалуйста, его извинить, – сказал Юксаре. – Видишь, он ужас как расстроился.
– Извинить? – воскликнул Фредриксон. – За что же?!
Он тут же вытащил бумагу и перо и стал показывать нам, куда надо поместить шестеренки, чтобы заставить крутиться винт с лопастями и пароходные колеса. (Надеюсь, вы понимаете, что начертил Фредриксон.)
||
|
| | |
| | |
() | | \ | |
+ – |/\/\/ – – – \/\/\|]|]
() | |//\ |
| | |
|||
|
||
– Подумать только! – закричал Шнырек. – Мои шестеренки пригодились для изобретения Фредриксона! Непостижимо!
Мы закончили обед в хорошем настроении. Воодушевленный этим происшествием, племянник Фредриксона надел свой самый большой передник и тут же принялся красить «Морской оркестр» в красный цвет. Шнырек так старался, что и пароход, и земля, и изрядная часть орешника стали красными. А такого перемазанного в красный цвет зверька, как Шнырек, мне в жизни видеть не приходилось. Название парохода он нарисовал небесно-голубой краской.
Когда все было готово, Фредриксон пришел взглянуть на работу племянника.
– Ну как, красиво? – взволнованно спрашивал Шнырек. – Я очень старался. Я вложил всю душу, всего себя в эту работу.
– Оно и видно, – буркнул Фредриксон, поглядев на перепачканного с головы до ног племянника. Он посмотрел также на кривую ватерлинию и хмыкнул: – Хм! – Затем, взглянув на название парохода, снова хмыкнул: – Хм! Хм!
– Я неправильно написал? – забеспокоился Шнырек. – Скажи что-нибудь, а то я снова заплачу! Извини! «Морской оркестр» – такие трудные слова!
– «М-р-з-с-к-о-й а-р-к-е-с-т-р», – прочитал вслух Фредриксон и, еще немного подумав, сказал: – Успокойся. Сойдет.
Шнырек вздохнул с облегчением и остатками краски выкрасил кофейную банку.
А вечером Фредриксон пошел проверять сеть в ручье. Представьте себе наше удивление, когда мы обнаружили в сети маленькии нактоуз, а в нем – анероид!..
* * *
Тут Муми-папа закрыл тетрадь и выжидающе взглянул на своих слушателей.
– Ну как, нравится? – спросил он.
– По-моему, это будет необыкновенно интересная книга, – серьезно сказал Муми-тролль.
Он лежал на спине в сиреневой беседке и смотрел на пчел; было тепло, стояло полное безветрие.
– Но кое-что ты, наверное, выдумал, – заметил Снифф.
– Неправда! – возмутился Муми-папа. – В те времена и в самом деле случались такие вещи! Каждое мое слово – правда! Возможно, только кое-что чуточку преувеличено…
– Любопытно узнать, – начал Снифф. – Любопытно узнать, куда же подевалась папина коллекция.
– Какая коллекция? – не понял Муми-папа.
– Коллекция пуговиц моего отца, – пояснил Снифф. – Ведь Шнырек – мой отец, так?
– Да, твой, – подтвердил Муми-папа.
– Тогда где же находится его драгоценная коллекция? Я ведь должен был получить ее в наследство, – подчеркнул Снифф.
– Хупп-хэфф, как говорил мой отец, – сказал Снусмумрик. – Кстати, почему ты так мало пишешь о Юксаре? Где он сейчас?
– Об отцах никогда ничего толком не знаешь, – сделав какой-то неопределенный жест, объяснил Муми-папа. – Они приходят и уходят… Во всяком случае я сохранил ваших отцов для потомства, написав о них.
Снифф фыркнул.
– Юксаре тоже терпеть не мог сторожей в парке, – задумчиво произнес Снусмумрик. – Одно это…
Они лежали на траве, вытянув лапы и подставив солнцу свои мордочки. Вокруг было чудесно, и всех клонило ко сну.
Ящик со стеклянной крышкой для компаса, расположенный на палубе корабля.
– Папа, – сказал Муми-тролль. – Неужели в то время так неестественно разговаривали? «Представьте себе наше удивление», «свидетельствует о богатстве моей фантазии». И все такое.
– Это вовсе не неестественно, – рассердился папа. – По-твоему, когда сочиняешь, можно говорить небрежно?
– Иногда ты и в жизни говоришь неестественно, – возразил сын. – А Шнырек у тебя разговаривает обычно.
– Фу! – сказал папа. – Это просто местное наречие. А вообще есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких-то вещах, и тем, как ты о них думаешь… И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь… По-моему… – папа замолчал и начал озабоченно перелистывать мемуары. – По-вашему, я употребил чересчур трудные слова?
– Ничего, – утешал его Муми-тролль. – Хотя это было так давно, все равно можно почти всегда угадать, что ты имеешь в виду. А про дальше ты уже написал?
– Нет еще, – ответят папа. – Но потом будет жутко интересно. Скоро я дойду до дронта Эдварда и Морры. Где ручка, которой я пишу мемуары?
– Вот, – сказал Снусмумрик. – И напиши побольше об Юксаре, слышишь! Ничего не упускай!
Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и стал писать дальше.
* * *
Именно тогда я впервые пристрастился к резьбе по дереву. Это особое дарование было, должно быть, врожденным и таилось, если можно так выразиться, у меня в лапах. Первые мои пробы на этом поприще были довольно робкими. На корабельной верфи я подобрал подходящий кусок дерева, нашел нож и начал вырезать гордый купол (позднее он украсил крышу навигационной каюты). Он имел форму луковицы и был покрыт нарядной рыбьей чешуей.
Фредриксон, к сожалению, ни слова не сказал об этой важной детали в оснастке судна. Он уже ни о чем не мог думать, кроме как о спуске парохода.
«Морской оркестр», на который приятно было смотреть, готовился к старту. На своих четырех резиновых шинах, которые должны были выручать его на коварных песчаных отмелях, пароход пламенел под лучами солнца. Фредриксон где-то раздобыл себе капитанскую фуражку с золотым шнуром.
Забравшись под киль, он расстроенно пробормотал:
– Так я и думал. Застрял! Теперь мы простоим здесь до восхода луны.
Обычно немногословный, Фредриксон стал без устали бормотать что-то и ползать вокруг парохода – верный признак, что он серьезно обеспокоен.
– Ну, теперь скоро опять в путь, – зевнул Юксаре. – Хупп-хэфф! Ну и жизнь! Менять курс, переезжать с места на место придется с утра до вечера. Такая бурная жизнь к добру не приведет. Стоит только подумать о тех, кто трудится и корпит над своей работой, и чем все кончается, сразу падаешь духом. У меня был родственник, который учил тригонометрию до тех пор, пока у него не обвисли усы, а когда все выучил, явилась какая-то морра и съела его. Да, и после он лежал в морровом брюхе, такой умненький!
Речи Юксаре невольно заставляют вспомнить о Снусмумрике, который тоже родился под вселяющей лень звездой. Таинственный папаша Снусмумрика никогда не огорчался из-за того, что действительно было достойно огорчения, и не заботился о том, чтобы оставить след в памяти потомков (туда, как уже говорилось, он не попал бы вообще, если бы я не захватил его в свои мемуары).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28