И теперь, во-первых, они стали неуправляемы. Деньги-то заплачены намного вперед, и они честно продолжают их отрабатывать.
А во-вторых, этот старый кретин Котляр решил, что его правую руку погубила именно та самая неизвестная банда, которая участвовала в побоище рядом со старым домом Танцора. И вспыхнула война, остановить которую Председатель был не в силах. «У нас свои понятия, своя честь, и вы, Михаил Филиппыч, – говорил тупо Котляр, – в наши дела не суйтесь!»
Война приобрела чудовищные размеры и формы. Челябинцы, потерявшие в первый же день пятерых боевиков, ответили на террор еще более жестоким террором. Теперь они мочили людей Котляра уже отнюдь не за деньги. Их ярость питалась исключительно благородными чувствами: памятью о павших товарищах, оскорбленным самолюбием, жаждой восстановления справедливости.
Каждую неделю скорый поезд «Челябинск – Москва» подвозил в столицу, столь ненавистную в провинции, крепких, прекрасно обученных и экипированных парней. Парней, в которых наконец-то пробудилась гордость жителей русской глубинки. Глубинки, которая кормит и поит, одевает и обувает всю великую Россию. Это была невероятно красивая вспышка национального самосознания. Вспышка, позволяющая надеяться на то, что не все в стране можно продать и купить, растоптать и заменить западным эрзацем.
Про Танцора в пылу жарких боев, естественно, все совершенно забыли. И он узнавал о происходящем исключительно из криминальной хроники: «Очередная перестрелка в Замоскворечье», «Беспредел на Пятницкой», «Трейд-банк расплачивается трупами», «На позицию девушка провожала банкира», «Могильщики работают на износ», «Кто заказывает похоронную музыку?»
Но более всех был доволен происходящим, конечно же, Весельчак. Радостно потирая руки, он наблюдал из своей Марьиной Рощи, как Илларионов в огромных количествах теряет проверенных и надежных людей из службы безопасности и берет на их места кого ни попадя. Был даже момент, когда он подумал о том, чтобы внедрить в Трейд своего агента. Но потом передумал, поскольку конкурирующий банк был обречен.
Не мог он выстоять в новых условиях. И не потому, что гибли проверенные бойцы. Отнюдь нет. Просто Илларионов был человеком недалеким и недальновидным, а это скорректировать было невозможно, даже включив Трейд в список банков, на которые распространяется государственный протекционизм.
Да и жадность, патологическая его жадность делала Трейд подобным гигантской спичке, которая непонятным образом торчала посреди Замоскворечья, готовая в любой момент либо завалиться от дуновения ночного ветерка, либо вспыхнуть под лучами полуденного солнца.
И этот кретин, вместо того, чтобы на условиях партнерства с Петролеумом наваривать капитал на продаже оружия в Африку, вознамерился ограбить своих хозяев и подставить его, Артемия Борисовича Аникеева, – человека, несоизмеримого с этим дебилом по всем параметрам.
Расчет, как понимал Весельчак, был прост, – с точки зрения десятилетнего ребенка. Себе Председатель намеревался забрать все деньги Трейда, а трейдовским авторитетам отсудить деньги Петролеума. И волки, как говорится, сыты, и овцы целы.
Да только не выйдет так. Не выйдет ни при каких обстоятельствах. Что бы ни отчебучил этот Танцор, как бы Председатель безукоризненно ни провернул дельце, однако все это было суета сует и наматывание себе дополнительного срока. Но скорее всего, его ожидала пуля. Трейдовские авторитеты такого не прощают.
Весельчак, как только узнал, что Илларионов заказал на «Интеле» перчатки с его «пальчиками», так сразу же и обезопасил себя. У того же самого хирурга, который вылепил ему новое, располагающее к себе лицо, втайне от всего мира пересадил кожу со спины на ладони рук. Настолько втайне, что пришлось даже убрать и хирурга, и ассистента, и медсестру.
И это была вполне оправданная жестокость, совершенно необходимая в этом враждебном для любого биологического существа мире.
И пусть теперь Председатель делает все, что угодно. Аникеев обезопасил себя на все сто.
Весельчак настолько растрогался от двух нахлынувших на него совершенно противоположных чувств – гордости за себя и жалости к Председателю, который вскоре сам себе подпишет смертный приговор, – что попросил, чтобы Илона сделала ему эвкалиптовый компресс. Поскольку кожа лица после пластической операции требовала особого ухода. Сильные эмоции, перерастающие в мимическую пляску, были для нее губительны.
***
Однако самое большое душевное потрясение в эти дни пережил, несомненно, майор Завьялов.
Хотя он, как положено, и крестил детей, но был материалистом до мозга костей. Не верил даже в христианские чудеса, а уж в каких-то черножопых «едунов, выкапывающих из могил покойников, – и подавно.
Поэтому Завьялов первым делом поехал на Троекуровское кладбище, где в декабре опустили в задубевшую землю гроб с Лешкой Осиновым. Место он запомнил хорошо. И нашел быстро по ряду характерных примет – братская могила, в которой покоились воины-афганцы, памятник пианисту, который клавишей стаю кормил с руки, дубок с тремя стволами…
Где-то здесь должна быть и могилка Осипова… Вот, за той, с высокой оградой. Но нет, там лежит какая-то старушка. Лежит уже давно… Тогда надо пройти вон туда… И там не то.
Завьялова начало охватывать беспокойство. Пока не сильное, с которым можно справиться без помощи «Фенозепама».
Прошел час. Однако Завьялов все кружил и кружил, начиная паниковать.
Пошел в контору, где женщина, похожая на товароведа обувного магазина, долго искала по книге прошлого года место захоронения Осипова, Алексея Дмитриевича.
Нет, таковой в книге не значился.
У Завьялова начала уходить земля из-под ног. Это признак безумия, – понял он.
Приехал на службу. Долго не решался заговорить с сослуживцами, хоть тайна и жгла его изнутри нестерпимо. Наконец, как ему показалось, непринужденно, сказал капитану Лапину:
– А помнишь, Алешка Осипов… Лапин недоуменно посмотрел на Завьялова, и словно зачитал одновременно и диагноз, и приговор:
– Какой еще Осипов?
Завьялову стало страшно. У него появилось непреодолимое желание, как в детстве, спрятаться от огромного враждебного мира под столом и сидеть там, потихоньку шмыгая носом, думая, что спасся…
Однако взял себя в руки и поехал домой, где, выпив две бутылки водки, упал на диван. Чтобы видеть тревожные сны. А утром страдать не от психики, а от расстройства интоксицированного организма.
АППЛЕТ110. КРУЖОК КАББАЛИСТОВ
Танцору вся эта катавасия была по душе. Пока шла война, его жизнь была вне опасности. Однако всякая война когда-нибудь кончается. И генералы, к сожалению, остаются живыми.
Поэтому надо было самостоятельно разобраться с Котляром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
А во-вторых, этот старый кретин Котляр решил, что его правую руку погубила именно та самая неизвестная банда, которая участвовала в побоище рядом со старым домом Танцора. И вспыхнула война, остановить которую Председатель был не в силах. «У нас свои понятия, своя честь, и вы, Михаил Филиппыч, – говорил тупо Котляр, – в наши дела не суйтесь!»
Война приобрела чудовищные размеры и формы. Челябинцы, потерявшие в первый же день пятерых боевиков, ответили на террор еще более жестоким террором. Теперь они мочили людей Котляра уже отнюдь не за деньги. Их ярость питалась исключительно благородными чувствами: памятью о павших товарищах, оскорбленным самолюбием, жаждой восстановления справедливости.
Каждую неделю скорый поезд «Челябинск – Москва» подвозил в столицу, столь ненавистную в провинции, крепких, прекрасно обученных и экипированных парней. Парней, в которых наконец-то пробудилась гордость жителей русской глубинки. Глубинки, которая кормит и поит, одевает и обувает всю великую Россию. Это была невероятно красивая вспышка национального самосознания. Вспышка, позволяющая надеяться на то, что не все в стране можно продать и купить, растоптать и заменить западным эрзацем.
Про Танцора в пылу жарких боев, естественно, все совершенно забыли. И он узнавал о происходящем исключительно из криминальной хроники: «Очередная перестрелка в Замоскворечье», «Беспредел на Пятницкой», «Трейд-банк расплачивается трупами», «На позицию девушка провожала банкира», «Могильщики работают на износ», «Кто заказывает похоронную музыку?»
Но более всех был доволен происходящим, конечно же, Весельчак. Радостно потирая руки, он наблюдал из своей Марьиной Рощи, как Илларионов в огромных количествах теряет проверенных и надежных людей из службы безопасности и берет на их места кого ни попадя. Был даже момент, когда он подумал о том, чтобы внедрить в Трейд своего агента. Но потом передумал, поскольку конкурирующий банк был обречен.
Не мог он выстоять в новых условиях. И не потому, что гибли проверенные бойцы. Отнюдь нет. Просто Илларионов был человеком недалеким и недальновидным, а это скорректировать было невозможно, даже включив Трейд в список банков, на которые распространяется государственный протекционизм.
Да и жадность, патологическая его жадность делала Трейд подобным гигантской спичке, которая непонятным образом торчала посреди Замоскворечья, готовая в любой момент либо завалиться от дуновения ночного ветерка, либо вспыхнуть под лучами полуденного солнца.
И этот кретин, вместо того, чтобы на условиях партнерства с Петролеумом наваривать капитал на продаже оружия в Африку, вознамерился ограбить своих хозяев и подставить его, Артемия Борисовича Аникеева, – человека, несоизмеримого с этим дебилом по всем параметрам.
Расчет, как понимал Весельчак, был прост, – с точки зрения десятилетнего ребенка. Себе Председатель намеревался забрать все деньги Трейда, а трейдовским авторитетам отсудить деньги Петролеума. И волки, как говорится, сыты, и овцы целы.
Да только не выйдет так. Не выйдет ни при каких обстоятельствах. Что бы ни отчебучил этот Танцор, как бы Председатель безукоризненно ни провернул дельце, однако все это было суета сует и наматывание себе дополнительного срока. Но скорее всего, его ожидала пуля. Трейдовские авторитеты такого не прощают.
Весельчак, как только узнал, что Илларионов заказал на «Интеле» перчатки с его «пальчиками», так сразу же и обезопасил себя. У того же самого хирурга, который вылепил ему новое, располагающее к себе лицо, втайне от всего мира пересадил кожу со спины на ладони рук. Настолько втайне, что пришлось даже убрать и хирурга, и ассистента, и медсестру.
И это была вполне оправданная жестокость, совершенно необходимая в этом враждебном для любого биологического существа мире.
И пусть теперь Председатель делает все, что угодно. Аникеев обезопасил себя на все сто.
Весельчак настолько растрогался от двух нахлынувших на него совершенно противоположных чувств – гордости за себя и жалости к Председателю, который вскоре сам себе подпишет смертный приговор, – что попросил, чтобы Илона сделала ему эвкалиптовый компресс. Поскольку кожа лица после пластической операции требовала особого ухода. Сильные эмоции, перерастающие в мимическую пляску, были для нее губительны.
***
Однако самое большое душевное потрясение в эти дни пережил, несомненно, майор Завьялов.
Хотя он, как положено, и крестил детей, но был материалистом до мозга костей. Не верил даже в христианские чудеса, а уж в каких-то черножопых «едунов, выкапывающих из могил покойников, – и подавно.
Поэтому Завьялов первым делом поехал на Троекуровское кладбище, где в декабре опустили в задубевшую землю гроб с Лешкой Осиновым. Место он запомнил хорошо. И нашел быстро по ряду характерных примет – братская могила, в которой покоились воины-афганцы, памятник пианисту, который клавишей стаю кормил с руки, дубок с тремя стволами…
Где-то здесь должна быть и могилка Осипова… Вот, за той, с высокой оградой. Но нет, там лежит какая-то старушка. Лежит уже давно… Тогда надо пройти вон туда… И там не то.
Завьялова начало охватывать беспокойство. Пока не сильное, с которым можно справиться без помощи «Фенозепама».
Прошел час. Однако Завьялов все кружил и кружил, начиная паниковать.
Пошел в контору, где женщина, похожая на товароведа обувного магазина, долго искала по книге прошлого года место захоронения Осипова, Алексея Дмитриевича.
Нет, таковой в книге не значился.
У Завьялова начала уходить земля из-под ног. Это признак безумия, – понял он.
Приехал на службу. Долго не решался заговорить с сослуживцами, хоть тайна и жгла его изнутри нестерпимо. Наконец, как ему показалось, непринужденно, сказал капитану Лапину:
– А помнишь, Алешка Осипов… Лапин недоуменно посмотрел на Завьялова, и словно зачитал одновременно и диагноз, и приговор:
– Какой еще Осипов?
Завьялову стало страшно. У него появилось непреодолимое желание, как в детстве, спрятаться от огромного враждебного мира под столом и сидеть там, потихоньку шмыгая носом, думая, что спасся…
Однако взял себя в руки и поехал домой, где, выпив две бутылки водки, упал на диван. Чтобы видеть тревожные сны. А утром страдать не от психики, а от расстройства интоксицированного организма.
АППЛЕТ110. КРУЖОК КАББАЛИСТОВ
Танцору вся эта катавасия была по душе. Пока шла война, его жизнь была вне опасности. Однако всякая война когда-нибудь кончается. И генералы, к сожалению, остаются живыми.
Поэтому надо было самостоятельно разобраться с Котляром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51