Иногда по вечерам мы с Мишкой шиковали. Съедали салат (салаты мы готовили по очереди), колбасы, пили чай с рулетом, купленным в ларьке. В заключение хорошей жизни Мишка закуривал «Black Prince», и хата наполнялась ароматом хорошего крепкого сигарного табака. Я делал несколько затяжек, как я уже упоминал, он, неспеша, докуривал сигарету. Особенно приятны стали такие вечера, когда 4 июля нас перевели вместе в другую хату, отремонтированную, крашеную в цвет жидкой горчицы, и открыли нам окно. Во дворе были видны этажи следственного корпуса. Сверху из-за корпуса в нашу хату попадало заходящее летнее желтое светило своими лучами. Лучи царапали стену над моей тюремной шконкой. Особенно первый месяц мы наслаждались такими вечерами, весь июль. Ау, Мишка, помнишь, неплохо было! А перевели нас из 24-й в 46-ю потому, что я пожаловался в заявлении начальнику изолятора на сырость и отсутствие воздуха в 24-й, и, ссылаясь на застарелую астму, попросил открыть окно. Результат превзошел ожидание: перевели в лучшую камеру и открыли окно. Чекисты в моём случае хотят выглядеть цивилизованными. Однако манера, в которой они нас переместили в 46-ю, характеризует абсурдный мир русской Бастилии. Явились вечером: «Оба, соберите вещи, приготовьтесь на выход». Мы собрались Мы попрощались. Меня выдернули с матрацем и шмотками первым. Кинули в 46-ю. Я разложил матрац. Вдруг хруст ключа в замке. Вводят… Мишку. Нам предстояло прожить вместе ещё два с лишним месяца. Такие у них нравы.
Ему со мной было удобно. Я просыпался при подъёме, перестилался, и ложился под фуфайку. Он со стонами выползал и совершал то же самое, укладывался под свою фуфайку. Через несколько минут Zoldaten приезжали забирать мусор. Открывали, гремя ключами, дверь. Я вскакивал, кидал мусор в бадью на колёсах, и ложился. И лежал в дремоте ещё с час, до тех пор, пока не привозили завтрак. Этот час - самый неприятный час дня для меня. Сознание того, что обнаружил себя в тюрьме, давит. Воспоминания о воле, о счастливых днях на свободе, лица и интимные части тела любимых женщин приходят и дестабилизируют успокоенную сном психику. Дальше легче. Дальше развозят завтрак. До августа я запихиваясь пожирал каши с сахаром. Сейчас отказываюсь. После завтрака: прогулка. Я не пропустил ни одной прогулки. Дело чести. Я должен быть железным человеком для Zoldaten, для следователей (им докладывают, как я держусь). Я хожу на прогулку в дождь, в холод, в жару, после добавления новых убойных статей в моё обвинение… Мишка всё это время спит. Он ходил на прогулку только три раза из более чем ста дней, просиженных нами совместно. Мишке со мной удобно, я говорю. Потому что это я вскакивал и кидал наш мусор в бадью на колёсах и ему не приходилось ломать его новый, только что пришедший сон. Он не шевелился. Ему не приходилось отвечать физиономии Zoldaten, возникшей в кормушке и произносить, насилуя себя: «Нет, я не иду гулять». Ему не приходилось отвечать отказом на предложение баландёрши: «Завтракаем? Манную кашу будете?» Он скрипел себе челюстями и левитировал в своих снах бандита и сына художника. Вероятнее всего он ехал в «родном» (т.е. иностранном) автомобиле, и у него отсасывала темноволосая тёлка. Он любит темноволосых.
Ну разумеется, и без него я вёл бы себя точно так же, как с ним. Избавлялся бы от мусора, говорил бы «да, разумеется» на предложение прогулки, брал бы или не брал манную кашу в зависимости от настроения. Но всё равно ему было крайне удобно быть заселенным со мною. Я не только не поедал его дачки, но у меня были лучшие дачки, и он с удовольствием ел мои колбасы. Последний месяц он вообще оказался без передач. Поскольку и его родители и жена согласно уехали отдыхать. «Вот тебе твоя благородная, воспеваемая тобою семья, получи! Они не могут отказать себе в отдыхе, а ты сидишь тут без подпитки!» Он защитил институт семьи вообще и свою семью пылкой речью и спокойно стал есть мою колбасу и мои салаты. Мне не жалко.
Я приходил с прогулки, а он спал. Впечатление - будто попал в лазарет. Смотреть на его всё утончающийся трупик было муторно. Я мыл руки, не глядя на него, решительным жестом перемещал дубок к кровати, доставал с нижней полки дубка ручки и тетради. Кипятил в кружке кипятильником зверский чай, и начинал писать. При нём я записал «Очертания будущего», полностью записал «Мою политическую биографию», и сделал первую пьесу в моей жизни: «Смерть в автозэке». Пока он спал. И хрустел зубами. В этом состояло моё превосходство, творческого человека над бандитом.
Несколько вечеров я заставил его говорить. Я брал тетрадку и раскалывал его, уговаривал на тематический вечер. Скажем, я задавал тему: «Зона», и он сообщал мне о зоне всё, что знал, а я быстро записывал. «Красные зоны - это те, где правят бал менты, чёрные зоны - те, где всем заправляют воры и авторитеты, где собирают общак. Самая воровская зона - это „сотка“ в Твери, зона во Владимире тоже чёрная, там раньше смертники сидели. Чёрная зона в Краснодаре пользуется славой, туда все хотят попасть, туда мешками закидывают „план“. Там, где строгий режим, - везде нормально», - поясняет Мишка.
«Основные красные зоны в Волгограде, в Саратове. В Чувашии была красная зона. Неизвестно, что там сейчас. Дело в том, что ориентация зон часто меняется. Пришёл новый „хозяин“ - начальник изолятора с характером, закрутил гайки - зона из чёрной становится красной», - поясняет Мишка.
"В Иваново неплохая воровская зона. Ещё зоны подразделяются по назначению: в Мордовии есть лагеря для наркоманов и для иностранцев. В Нижнем Тагиле сидят бывшие мусора. Красные зоны - дисциплинарные. Зэки ходят в столовую строем. С песнями. С повязками «СДП», с дубинками и рациями расхаживают по зоне зэка из «Секции Дисциплины и Порядка». Построения на чёрной зоне - два раза в день, на красной - четыре раза в день. На красной зоне - футболку, носки и трусы носишь свои, а роба, коцы и фуфайка - казённые. На чёрной зоне носят своё.
«Есть целая куча общаков: воровской, хатный, больничный, - учил меня Мишка. - Когда приходит „кабан“ - дачка, самое ценное - сигареты, чай, сахар, конфеты. По возможности даёшь из одного килограмма - ну грамм 300 на общак. Обычно на зоне около 1500 зэков. Разделены они на отряды. В отряде может быть сто человек».
Такие заветы оставил мне Мишка. Он рисовал мне свою камеру на Матроске. Объяснял, как и что в камере называется. Где кто живёт. Полезные для революционера сведения давал.
Тринадцатого сентября, мы только что весело закончили обедать с Мишкой и Шамсом Ибрагимовым (последний даже кружки всем вымыл с содой), пришли Zoldaten и заявили нас всех троих на выход с вещами. Мишка ушёл вторым. Мы обнялись. Так вот кончилась наша короткая тюремная дружба. Последним вывели меня. Камера № 46 осталась одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93