Суку же ничто не спасёт. Может его и не убьют, но жизнь его на зоне будет суровой. «Но ты не беспокойся особенно. Тебя конечно на ментовскую красную зону отправят. Будешь там каким-нибудь библиотекарем», - он вдруг сделался погано-враждебным. «Дадут в руки метлу и поставят под окно начальства - подметать».
Доследование по Лёхиному делу, конечно, не имело места. Вне сомнения Лёху давно осудили. Без сомнения, одинокий Каин, он сдал всех своих подельников и работал сукой уже в Бутырке. Как особо талантливого, его позаимствовали из Бутырки эфесбешники. Возможно эфесбешники платили Лёхе сдельно, за каждую «чистуху», за запуганную душу. Снимали со срока по полгода или по году. Вот он и путешествует из хаты в хату, уменьшая себе срок.
Время от времени его выводили «на вызов». Он одевал кроссовки, затребовав их с вахты, одевал праздничные чёрные спортивные штаны, праздничную футболку и примеривал на голову красный платок, прося меня затянуть ему платок сзади на затылке. Примеривал, но пошёл в платке только раз. Якобы его вызывали к адвокату, а его адвокатом якобы была женщина. В обмен на её услуги, сообщил мне Лёха, он предоставил адвокатше возможность жить в его квартире. Этой версии, однако, противоречило его беспокойство о судьбе его квартиры, он иррационально опасался, что квартира «пропадёт», за квартиру, я понял, он не платил уже несколько лет. «Скажи своей адвокатше, чтобы она занялась твоей квартирой, - посоветовал я ему. - Это же естественно». Но он продолжал высказывать свои иррациональные страхи о судьбе своей ненаглядной квартиры. Из чего я заключил, что никакой адвокатши нет в природе. Иначе, почему она не оплатила Лёхе его квартиру хотя бы за год. Вряд ли сумма превышает тысячу рублей. Голая правда состояла в том, что одинокий Каин не имел ни Родины, ни флага, ни единой души, чтобы хотя бы заплатить за квартиру. От адвокатши он возвращался всякий раз недовольным. Снимал праздничную одежду и долго складывал её в воздухе на весу, в то время как я держал для него одной рукой тремпель. Ему позволяли иметь тремпель для одежды, иначе говоря вешалку из твёрдой пластмассы. Одной рукой я держал, другой обычно переворачивал страницы книги, которую читал. Он хмурым умалишённым ровнял заломы своих штанов, до миллиметра отлаживал остов футболки, последним водружал красный платок. Глядя на нас со стороны, можно было решить, что мы дуэт шизофреников, а мы всего лишь были заключёнными российской демократии. Думаю, Баранов или Шишкин кричали на него, и требовали информации. Подполковник Баранов, полагаю, советовал ему набить мне морду, а более коварный Шишкин, являясь старшим следователем, запрещал это делать, предлагая продолжать запугивать. Что отвечал Лёшка, останется навсегда неизвестным. Может быть сообщал, что я дрожу как осиновый лист и вот-вот паду зрелым фруктом к его ногам. Но видеокамера над дверью и Zoldaten в глазок могли видеть хмурого, заросшего человека, упрямо отжимающего сухое тело от пола в количествах недоступных самым даже молодым нашим тюремщикам. И Zoldaten докладывали, что, человек регулярных привычек, обвиняемый не пропустил ни единой прогулки и наращивает тренировки, следовательно не сломлен.
К концу нашей совместной отсидки Лёха совсем сменил тактику. Он не пытался больше запугивать меня, хотя и остался одиноким Каином во всех привычках. Он не пытался выведать у меня сведения о моём деле, он разумно ждал, когда я сам попрошу у него совета, заикнусь о моём будущем, скажем спрошу его - опытного зека о величине срока, который мне могут начислить. Вот тогда он начинал подталкивать меня к необдуманной искренности. Обычно я тотчас настораживался и прекращал расспросы. Он же злился, что для того, чтобы ответить мне, ему нужно знать как можно больше деталей. И какого х..я спрашиваю у него совета, если утаиваю детали и обстоятельства. Деталей он так и не дождался. Я думаю, за это его и перевели от меня.
Он прочёл большую часть рукописи «Священных монстров» и сделал свои замечания. Его реакционный разум криминала, пусть и ссучившегося, но криминала, отказывался постичь мою мораль человека - революционера в жизни, искусстве и политике. Поэтому он спорил, наскакивал на меня, обвиняя в безбожии, и даже назвал Дьяволом и заявил, что против меня следует бороться. Рядом с календарём у Лёхи была прикреплена картонная иконка: Николай Чудотворец, хотя я никогда не видел его молящимся. Причиной же клеймения меня Дьяволом были плохо понятые им мои эссе о маркизе де Саде, о Ленине, Фрейде и Гитлере. Смелостью мысли Лёха не отличался.
Где-то в начале мая я добился от администрации изолятора права ходить писать в хату номер двадцать пять. Хата пустовала, и там обыкновенно курили наши Zoldaten, - стражники, используя её как сортир и курилку. Я стал уходить туда в три часа, сразу после обеда, и оставался там до восьми. В конце концов мне удалось выбить у администрации даже настольную лампу. Зелёную, кагебешную, с красной кнопкой выключателя и бронзовым штативом. Так что пять часов в день мой мучитель вынужден был обходиться без моего общества. Когда я возвращался, он был как шёлковый, по-видимому одурев в одиночестве. Он даже заботливо прикрывал своей миской мой ужин и был явно рад каждый раз моему возвращению. Это понятно, ведь сверхчеловек СИЗО Лефортово паразитировал на своих жертвах. Из них он вампиром высасывал свою уверенность, их страх делал его сильным, а их крушение - кульминацией которого был момент написания «чистухи» - сокращало срок его собственного пребывания в мрачной Вселенной Лефортово.
Двадцать первого мая, вечером, за ним пришли. «Собирайтесь с вещами». Он сделался растерянным, быстро собрался и ускользнул, коротконогий, с матрацем подмышкой, исчез. Помню его растерянное лицо, было видно, что для него это неожиданность, что его лишают меня. Лицо как у ребёнка, у которого отняли игрушку, а он так любил дёргать её за голову. Боже, когда его уводили с его матрасиком, в глазах у него была боль, и боль в плечах, в прыщавой спине, скрытой чёрной футболкой. От него мне остались подарки: тапочки, которые я выбросил, зубная щётка, я ею не пользуюсь, но сохранил её, чёрная футболка с капюшоном, я сплю в ней каждую ночь, потому что у неё длинные рукава и она отлично предохраняет от комаров. И ещё темно-зелёная акриловая футболка. От меня ему не осталось ничего. Эх Лёха, мучитель ты мой! О таких старые русские писатели говорили: сильный характер. Добавлю: сильный де садовский характер. Как-то я объяснил его ему: «ты Тиран», - сказал я ему, и он был доволен определением.
НЕДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ПРЕЛЕСТЬ РАДИОСТАНЦИЙ
Я никогда не нашёл бы времени размышлять, и тем более писать о столь ничтожных вещах как попсовая музыка, российское дерьмовое телевидение или мусорская газета «Московская правда», если бы не попал в спецтюрьму, в мир тишины и фактического одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Доследование по Лёхиному делу, конечно, не имело места. Вне сомнения Лёху давно осудили. Без сомнения, одинокий Каин, он сдал всех своих подельников и работал сукой уже в Бутырке. Как особо талантливого, его позаимствовали из Бутырки эфесбешники. Возможно эфесбешники платили Лёхе сдельно, за каждую «чистуху», за запуганную душу. Снимали со срока по полгода или по году. Вот он и путешествует из хаты в хату, уменьшая себе срок.
Время от времени его выводили «на вызов». Он одевал кроссовки, затребовав их с вахты, одевал праздничные чёрные спортивные штаны, праздничную футболку и примеривал на голову красный платок, прося меня затянуть ему платок сзади на затылке. Примеривал, но пошёл в платке только раз. Якобы его вызывали к адвокату, а его адвокатом якобы была женщина. В обмен на её услуги, сообщил мне Лёха, он предоставил адвокатше возможность жить в его квартире. Этой версии, однако, противоречило его беспокойство о судьбе его квартиры, он иррационально опасался, что квартира «пропадёт», за квартиру, я понял, он не платил уже несколько лет. «Скажи своей адвокатше, чтобы она занялась твоей квартирой, - посоветовал я ему. - Это же естественно». Но он продолжал высказывать свои иррациональные страхи о судьбе своей ненаглядной квартиры. Из чего я заключил, что никакой адвокатши нет в природе. Иначе, почему она не оплатила Лёхе его квартиру хотя бы за год. Вряд ли сумма превышает тысячу рублей. Голая правда состояла в том, что одинокий Каин не имел ни Родины, ни флага, ни единой души, чтобы хотя бы заплатить за квартиру. От адвокатши он возвращался всякий раз недовольным. Снимал праздничную одежду и долго складывал её в воздухе на весу, в то время как я держал для него одной рукой тремпель. Ему позволяли иметь тремпель для одежды, иначе говоря вешалку из твёрдой пластмассы. Одной рукой я держал, другой обычно переворачивал страницы книги, которую читал. Он хмурым умалишённым ровнял заломы своих штанов, до миллиметра отлаживал остов футболки, последним водружал красный платок. Глядя на нас со стороны, можно было решить, что мы дуэт шизофреников, а мы всего лишь были заключёнными российской демократии. Думаю, Баранов или Шишкин кричали на него, и требовали информации. Подполковник Баранов, полагаю, советовал ему набить мне морду, а более коварный Шишкин, являясь старшим следователем, запрещал это делать, предлагая продолжать запугивать. Что отвечал Лёшка, останется навсегда неизвестным. Может быть сообщал, что я дрожу как осиновый лист и вот-вот паду зрелым фруктом к его ногам. Но видеокамера над дверью и Zoldaten в глазок могли видеть хмурого, заросшего человека, упрямо отжимающего сухое тело от пола в количествах недоступных самым даже молодым нашим тюремщикам. И Zoldaten докладывали, что, человек регулярных привычек, обвиняемый не пропустил ни единой прогулки и наращивает тренировки, следовательно не сломлен.
К концу нашей совместной отсидки Лёха совсем сменил тактику. Он не пытался больше запугивать меня, хотя и остался одиноким Каином во всех привычках. Он не пытался выведать у меня сведения о моём деле, он разумно ждал, когда я сам попрошу у него совета, заикнусь о моём будущем, скажем спрошу его - опытного зека о величине срока, который мне могут начислить. Вот тогда он начинал подталкивать меня к необдуманной искренности. Обычно я тотчас настораживался и прекращал расспросы. Он же злился, что для того, чтобы ответить мне, ему нужно знать как можно больше деталей. И какого х..я спрашиваю у него совета, если утаиваю детали и обстоятельства. Деталей он так и не дождался. Я думаю, за это его и перевели от меня.
Он прочёл большую часть рукописи «Священных монстров» и сделал свои замечания. Его реакционный разум криминала, пусть и ссучившегося, но криминала, отказывался постичь мою мораль человека - революционера в жизни, искусстве и политике. Поэтому он спорил, наскакивал на меня, обвиняя в безбожии, и даже назвал Дьяволом и заявил, что против меня следует бороться. Рядом с календарём у Лёхи была прикреплена картонная иконка: Николай Чудотворец, хотя я никогда не видел его молящимся. Причиной же клеймения меня Дьяволом были плохо понятые им мои эссе о маркизе де Саде, о Ленине, Фрейде и Гитлере. Смелостью мысли Лёха не отличался.
Где-то в начале мая я добился от администрации изолятора права ходить писать в хату номер двадцать пять. Хата пустовала, и там обыкновенно курили наши Zoldaten, - стражники, используя её как сортир и курилку. Я стал уходить туда в три часа, сразу после обеда, и оставался там до восьми. В конце концов мне удалось выбить у администрации даже настольную лампу. Зелёную, кагебешную, с красной кнопкой выключателя и бронзовым штативом. Так что пять часов в день мой мучитель вынужден был обходиться без моего общества. Когда я возвращался, он был как шёлковый, по-видимому одурев в одиночестве. Он даже заботливо прикрывал своей миской мой ужин и был явно рад каждый раз моему возвращению. Это понятно, ведь сверхчеловек СИЗО Лефортово паразитировал на своих жертвах. Из них он вампиром высасывал свою уверенность, их страх делал его сильным, а их крушение - кульминацией которого был момент написания «чистухи» - сокращало срок его собственного пребывания в мрачной Вселенной Лефортово.
Двадцать первого мая, вечером, за ним пришли. «Собирайтесь с вещами». Он сделался растерянным, быстро собрался и ускользнул, коротконогий, с матрацем подмышкой, исчез. Помню его растерянное лицо, было видно, что для него это неожиданность, что его лишают меня. Лицо как у ребёнка, у которого отняли игрушку, а он так любил дёргать её за голову. Боже, когда его уводили с его матрасиком, в глазах у него была боль, и боль в плечах, в прыщавой спине, скрытой чёрной футболкой. От него мне остались подарки: тапочки, которые я выбросил, зубная щётка, я ею не пользуюсь, но сохранил её, чёрная футболка с капюшоном, я сплю в ней каждую ночь, потому что у неё длинные рукава и она отлично предохраняет от комаров. И ещё темно-зелёная акриловая футболка. От меня ему не осталось ничего. Эх Лёха, мучитель ты мой! О таких старые русские писатели говорили: сильный характер. Добавлю: сильный де садовский характер. Как-то я объяснил его ему: «ты Тиран», - сказал я ему, и он был доволен определением.
НЕДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ПРЕЛЕСТЬ РАДИОСТАНЦИЙ
Я никогда не нашёл бы времени размышлять, и тем более писать о столь ничтожных вещах как попсовая музыка, российское дерьмовое телевидение или мусорская газета «Московская правда», если бы не попал в спецтюрьму, в мир тишины и фактического одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93