Не говоря ни слова вцепился в пакет. "В чем дело?!" — раздраженно воскликнул черный.
"Это мне! — закричал я. — Савенко. Апартамент 4-б!" Он посмотрел на пакет и отдал мне его, решив, наверное, что я больной. Почему пакет был длинным? Его нарезали по три страницы в «Ардисе». Очевидно, им было лень отрезать каждую страницу. Вот до такой степени я охуел от ожидания плода своей жизни, что видел вперед.
Не обязательно я «видел» только через сны. Ранние видения относятся совсем к подростковому возрасту, так, в 17 лет, не находя в своей жизни ничего героического (а я пылко желал героического), помню, брел я, изуверившись во всем, по своей улице — прозаической 1-й Поперечной, мимо полуподвальной столовой. Было мне тоскливо и шептал я себе что-то гамлетовское, вроде "неужели мне предстоит быть как все, жить среди грубых людей?", как вдруг в летнем хмуром напряжении воздуха блеснула молния и в белом лунном каком-то свете (как лампа дневного света) надо мной появилась, накрыла меня огромная птица, позже я решил, что это был орел. Птица не сказала, но передала мне прямо в мозг: "Ты ОСОБЫЙ. ТЫ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ ТАКИМ, КАК ВСЕ. ТЫ ОСОБЫЙ. ТЕБЯ ЖДЕТ ВЕЛИКАЯ СУДЬБА. Ты ОСОБЫЙ". Слова эти напитали меня чудовищной силой, и я жил после на этой силе много лет.
Пару лет назад мне опять привелось встретиться с орлом. Во сне я куда-то долго и опасно карабкался среди безжизненных скал и уже ближе к острому пику прямо-таки весь, напрягая жилы, тянулся к чему-то. — И вот дотянулся и схватился. То, за что я схватился, оказалось могучей лапой огромного орла. И от лапы этой в меня влилась такая жизненная лавина чудовищной по силе животворной энергии, что я проснулся заново родившимся. Моя первая жена Анна называла меня "Дорианом Греем" за несусветную не по возрасту молодость. И сейчас, когда есть у меня и морщины, и седины, знакомые удивляются моей молодости. Я верю в то, что мое общение с пульсациями мира, с его волнами воли и энергии заряжает меня. А бессмертие скучно, наверно. Бессмертие буржуазно. Орел же — символ имперскости. Римские орлы. 0@лы третьего Райха.
Я прилетел в Москву 16 сентября 1993 года. За несколько дней до этого со мной приключилась целая серия сверхнатуральных происшествий. Впервые за долгие 13 лет жизни в Париже (я шел по мосту Архедюка) я увидел внизу бледного утопленника, шевелимого волнами у баржи. На следующий день, идя остриженным в самом центре города, я был ужален в голову три раза тремя пчелами. Откуда, однако, пчелы взялись в асфальтовой пустыне? Прилетев в Москву, я рассказал об этих чрезвычайных происшествиях многим, в частности, своему издателю А. Шаталову, и выразил крайнее удивление и озабоченность, предположив, что это знамения. Когда 21 сентября Ельцин выступил с речью, а затем состоялись кровавые дни, я даже не удивился, настолько был уверен в силе своих супернормальных способностей. Вечером 3 октября, лежа под огнем пулеметов на каменных плитах перед дверью Технического здания телецентра Останкино, я был уверен, что ни одна пуля меня не возьмет. Отползя за прикрытие, оглянувшись, я увидел десятки тел, оставшихся лежать недвижимо. А пчелы у римлян считались символом империи.
* * *
НОЧИ МЯТЕЖНОГО ДОМА
НОЧЬ ПЕРВАЯ
21 сентября 1993 года, 20 часов 50 минут. Тревожная темнота, пламя нескольких костров, дым вкось, говор еще немногочисленной толпы вокруг "Белого дома". Запах осени из соседней рощи. Шагаем я и военкор «Дня» Шурыгин, обходя неумелые, неловкие, детские какие-то баррикады, к зданию. С нами небольшой отряд наших. Чувство тревоги, возбуждения.
Подъезд № 20. Вестибюль. Скапливаются первые добровольцы. Оригинальные все типы. Человек в папахе и в тренировочных шароварах, по виду казак. Группа подростков, почти школьники, в полных комплектах десантников, исключая оружие. Человек с лицом красивого артиста в парке, в хаки-форме и с тростью почему-то. Постоянное хождение милиционеров с рациями, телефонами и сумками, каждый второй — с автоматом. Бронежилетов мало.
Депутаты проходят в одиночку и гуськом, предъявляя удостоверения. Никто не улыбается. Вышел депутат Астафьев. Кого-то ищет. Пробую пройти в здание, предъявляя удостоверение "Советской России". Нельзя. Оказывается, я не аккредитован. Топчусь с народом. Составляют список добровольцев. Вписывают и мою фамилию. Ждем. Курим. Обсуждаем.
"Ельцина подставили. Запись старая. Сам он пьет где-то на даче. Это ему даром не пройдет", — комментирует казак в папахе.
Поступила новость, слух. ВДВ строится у мэрии, семь машин.
В вестибюле уже очень много людей. Очередь к двум телефонам. Чертыхания, злость, давка. Почему не пустить всех? Появляется женщина в черном кожаном пальто, с высокой прической. Лицо бледное. "Смерть? Богиня смерти? Олицетворение смерти?" — пробую подобрать ей определение. Я замечал подобных странных женщин в толпе во все критические моменты истории. Фотографирую ее. Молодой комсомолец из Партии Малярова, служащий ВС. Вякают и мяучат сразу несколько раций.
Депутат, обсыпанный перхотью, со значком, не соглашается провести меня внутрь или просто передать наверх фамилию, ворчит:
— …вы, наверное, были демократом. Озлобляюсь:
— Сам ты был демократом, и не наверное, а точно.
Нас всех переводят в подъезд № 8. Там страшная давка у дверей. В 21.40 входим под командованием депутата генерала Тарасова. У дверей еще одна фурия революции: женщина в золотом плаще! Красива, волосы забраны в шиньон. Бывшая актриса? Фурии революции в ночи!
Команда: "Кто по списку, отойдите к вешалке". Выстраиваемся у вешалки. Нас девять. Распределяют по постам. Под руководством пожилого генерала в кожаном пальто и шляпе идем занимать посты. Мне достается подъезд № 1, закрытый и глухой. Там дежурят два милиционера.
Полутемно. Вглядываюсь в темноту за стеклами. Несколько фигур внешнего оцепления милиции далеко. Время от времени они приходят греться. Спрашиваю генерала в шляпе:
— А оружие? Стволы дадите?
— Будет атака, дадим стволы.
— А успеете? — спрашиваю скептически.
Он объясняет, что да. Я не уверен, что успеют.
Два часа проходят в ожидании и скуке. У меня под началом парень. Один. Разговариваем с ним и с милиционерами. Те обсуждают увеличение заработной платы милиции в 1,8 раза Ельциным. Одному жена принесла обед.
В полночь внутреннее радио объявляет, что в комнате № 1620 происходит регистрация партий и движений, желающих подписать заявление протеста против разгона Совета Ельциным. Даю знать своим милиционерам и добровольцам, что еду наверх подписать заявление.
В комнате № 1620 несколько десятков людей. Ворошат бумаги, обсуждают. Узнаю генерала Титова, все другие мне неизвестны. Приносят текст заявления. Подписываю его седьмым: от Национал-Большевистской партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
"Это мне! — закричал я. — Савенко. Апартамент 4-б!" Он посмотрел на пакет и отдал мне его, решив, наверное, что я больной. Почему пакет был длинным? Его нарезали по три страницы в «Ардисе». Очевидно, им было лень отрезать каждую страницу. Вот до такой степени я охуел от ожидания плода своей жизни, что видел вперед.
Не обязательно я «видел» только через сны. Ранние видения относятся совсем к подростковому возрасту, так, в 17 лет, не находя в своей жизни ничего героического (а я пылко желал героического), помню, брел я, изуверившись во всем, по своей улице — прозаической 1-й Поперечной, мимо полуподвальной столовой. Было мне тоскливо и шептал я себе что-то гамлетовское, вроде "неужели мне предстоит быть как все, жить среди грубых людей?", как вдруг в летнем хмуром напряжении воздуха блеснула молния и в белом лунном каком-то свете (как лампа дневного света) надо мной появилась, накрыла меня огромная птица, позже я решил, что это был орел. Птица не сказала, но передала мне прямо в мозг: "Ты ОСОБЫЙ. ТЫ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ ТАКИМ, КАК ВСЕ. ТЫ ОСОБЫЙ. ТЕБЯ ЖДЕТ ВЕЛИКАЯ СУДЬБА. Ты ОСОБЫЙ". Слова эти напитали меня чудовищной силой, и я жил после на этой силе много лет.
Пару лет назад мне опять привелось встретиться с орлом. Во сне я куда-то долго и опасно карабкался среди безжизненных скал и уже ближе к острому пику прямо-таки весь, напрягая жилы, тянулся к чему-то. — И вот дотянулся и схватился. То, за что я схватился, оказалось могучей лапой огромного орла. И от лапы этой в меня влилась такая жизненная лавина чудовищной по силе животворной энергии, что я проснулся заново родившимся. Моя первая жена Анна называла меня "Дорианом Греем" за несусветную не по возрасту молодость. И сейчас, когда есть у меня и морщины, и седины, знакомые удивляются моей молодости. Я верю в то, что мое общение с пульсациями мира, с его волнами воли и энергии заряжает меня. А бессмертие скучно, наверно. Бессмертие буржуазно. Орел же — символ имперскости. Римские орлы. 0@лы третьего Райха.
Я прилетел в Москву 16 сентября 1993 года. За несколько дней до этого со мной приключилась целая серия сверхнатуральных происшествий. Впервые за долгие 13 лет жизни в Париже (я шел по мосту Архедюка) я увидел внизу бледного утопленника, шевелимого волнами у баржи. На следующий день, идя остриженным в самом центре города, я был ужален в голову три раза тремя пчелами. Откуда, однако, пчелы взялись в асфальтовой пустыне? Прилетев в Москву, я рассказал об этих чрезвычайных происшествиях многим, в частности, своему издателю А. Шаталову, и выразил крайнее удивление и озабоченность, предположив, что это знамения. Когда 21 сентября Ельцин выступил с речью, а затем состоялись кровавые дни, я даже не удивился, настолько был уверен в силе своих супернормальных способностей. Вечером 3 октября, лежа под огнем пулеметов на каменных плитах перед дверью Технического здания телецентра Останкино, я был уверен, что ни одна пуля меня не возьмет. Отползя за прикрытие, оглянувшись, я увидел десятки тел, оставшихся лежать недвижимо. А пчелы у римлян считались символом империи.
* * *
НОЧИ МЯТЕЖНОГО ДОМА
НОЧЬ ПЕРВАЯ
21 сентября 1993 года, 20 часов 50 минут. Тревожная темнота, пламя нескольких костров, дым вкось, говор еще немногочисленной толпы вокруг "Белого дома". Запах осени из соседней рощи. Шагаем я и военкор «Дня» Шурыгин, обходя неумелые, неловкие, детские какие-то баррикады, к зданию. С нами небольшой отряд наших. Чувство тревоги, возбуждения.
Подъезд № 20. Вестибюль. Скапливаются первые добровольцы. Оригинальные все типы. Человек в папахе и в тренировочных шароварах, по виду казак. Группа подростков, почти школьники, в полных комплектах десантников, исключая оружие. Человек с лицом красивого артиста в парке, в хаки-форме и с тростью почему-то. Постоянное хождение милиционеров с рациями, телефонами и сумками, каждый второй — с автоматом. Бронежилетов мало.
Депутаты проходят в одиночку и гуськом, предъявляя удостоверения. Никто не улыбается. Вышел депутат Астафьев. Кого-то ищет. Пробую пройти в здание, предъявляя удостоверение "Советской России". Нельзя. Оказывается, я не аккредитован. Топчусь с народом. Составляют список добровольцев. Вписывают и мою фамилию. Ждем. Курим. Обсуждаем.
"Ельцина подставили. Запись старая. Сам он пьет где-то на даче. Это ему даром не пройдет", — комментирует казак в папахе.
Поступила новость, слух. ВДВ строится у мэрии, семь машин.
В вестибюле уже очень много людей. Очередь к двум телефонам. Чертыхания, злость, давка. Почему не пустить всех? Появляется женщина в черном кожаном пальто, с высокой прической. Лицо бледное. "Смерть? Богиня смерти? Олицетворение смерти?" — пробую подобрать ей определение. Я замечал подобных странных женщин в толпе во все критические моменты истории. Фотографирую ее. Молодой комсомолец из Партии Малярова, служащий ВС. Вякают и мяучат сразу несколько раций.
Депутат, обсыпанный перхотью, со значком, не соглашается провести меня внутрь или просто передать наверх фамилию, ворчит:
— …вы, наверное, были демократом. Озлобляюсь:
— Сам ты был демократом, и не наверное, а точно.
Нас всех переводят в подъезд № 8. Там страшная давка у дверей. В 21.40 входим под командованием депутата генерала Тарасова. У дверей еще одна фурия революции: женщина в золотом плаще! Красива, волосы забраны в шиньон. Бывшая актриса? Фурии революции в ночи!
Команда: "Кто по списку, отойдите к вешалке". Выстраиваемся у вешалки. Нас девять. Распределяют по постам. Под руководством пожилого генерала в кожаном пальто и шляпе идем занимать посты. Мне достается подъезд № 1, закрытый и глухой. Там дежурят два милиционера.
Полутемно. Вглядываюсь в темноту за стеклами. Несколько фигур внешнего оцепления милиции далеко. Время от времени они приходят греться. Спрашиваю генерала в шляпе:
— А оружие? Стволы дадите?
— Будет атака, дадим стволы.
— А успеете? — спрашиваю скептически.
Он объясняет, что да. Я не уверен, что успеют.
Два часа проходят в ожидании и скуке. У меня под началом парень. Один. Разговариваем с ним и с милиционерами. Те обсуждают увеличение заработной платы милиции в 1,8 раза Ельциным. Одному жена принесла обед.
В полночь внутреннее радио объявляет, что в комнате № 1620 происходит регистрация партий и движений, желающих подписать заявление протеста против разгона Совета Ельциным. Даю знать своим милиционерам и добровольцам, что еду наверх подписать заявление.
В комнате № 1620 несколько десятков людей. Ворошат бумаги, обсуждают. Узнаю генерала Титова, все другие мне неизвестны. Приносят текст заявления. Подписываю его седьмым: от Национал-Большевистской партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113