Шторы, конечно же, опустила юная любительница приключений.
— Подойди сюда! — сказала она глухо. Огонек сигареты поплыл вниз и раздробился на мелкие части на уровне моего столика — потушила сигарету, там у меня стоял подсвечник со свечой, раздавила окурок о подсвечник. Я пошел к своей кровати, на ее голос, я уже понял что к чему, несмотря на обилие гашиша и сангрии в моем организме, я соображал быстро — юная экзальтированная особа, начитавшаяся эротической литературы, без сомнения, решила расширить свой опыт — испытать новые ощущения, поебаться со слугой. Мы все мыслим шаблонами. Так же как я неосознанно поступал шаблонно-классически, когда искал себе здесь девочку, слуга желающий отомстить «им», выебать «их» девочку, сунув свой хуй в принадлежащую им теплую щелку, она тоже разыгрывала классический вариант. Господа ведь всегда ебутся со слугами, молодые барчуки традиционно ебут горничных, а пятнадцатилетние девочки, роняя слюну, поглядывают на панталоны дворецкого или садовника. «Какая храбрая!» — подумал я о ней с уважением, много храбрее меня, хотя «подойди сюда» она произнесла, пожалуй, с излишней жестокостью, слишком нервно, но все равно, очень храбрая любительница приключений.
Я подошел. Лицо у нее было горячее и странно холодными были губы — она, наверное, очень волновалась, почти не дышала, но через все волнения и с замиранием сердца, наверное, она делала то, что она хотела. Она погладила меня рукой по лицу, нашла в темноте лицо, потом ее руки спустились на мою шею и грудь. «Прохладные юные руки», — подумал я. Я знал, что она будет делать. В наше время, когда мы все черпаем свой опыт в основном из кино и ТВ, я знал, что она расстегнет мне рубашку. Да-да, она, послушная моим мыслям, расстегнула мне рубашку — сколько подобных сцен наблюдал я в моей жизни, и в кино, и в реальности. Впрочем, что вы хотите, придумать нечто совсем иное в этой области невозможно, да и в ее шестнадцать или семнадцать лет, какая она бы ни была любопытная блядь, но мой опыт куда громаднее.
Пока я рефлектировал, юная хулиганка уже расстегивала ремешок на моих белых джинсах и целовала мой живот. Щекотание ее теплых волос по животу выключило, слава Богу, мой мыслительный аппарат, и мне стало вдруг так приятно и жутко томительно, потому что я ждал, что вот сейчас, с секунды на секунду, она дотронется до моего члена своей ручкой. А потом (мне даже стало страшно) она возьмет мой исстрадавшийся за вечер член в свой девичий чистый ротик. «Там у них тепло», — мерцали во мне слабые мысли старого развратника.
Вы думаете, юная особь хоть на йоту отклонилась от киношно-телевизионного варианта? Нет. Она да, дотронулась ручкой, и она да, взяла мой член к себе в рот и стала старательно сосать его, другой рукой время от времени поглаживая и подергивая меня за яйца, как ее научил, возможно, кто-нибудь из старших подруг или она украдкой прочла в дешевой порнографической книжонке, грязная маленькая богатая девочка. Потаскушка.
Я стоял перед ней и корчился от удовольствия, и держал ее почему-то за уши, теплые маленькие ушки, и время от времени глубоко надвигал ее голову на мой хуй. Она беспомощно взглатывала хуй, но после двух-трех таких глубоких заглатываний она закашливалась и вынуждена была некоторое время лизать и сосать только головку члена, отдыхала. Сосание хуя — великое искусство, немногие им владеют. «Старайся, старайся!» — думал я, ритмически надвигая ее голову на мой хуй. Маленькие скользкие ушки норовили выскользнуть из моих рук, но я все же удерживал их за самые уже кончики, за мочки.
Ей очень хотелось, чтобы я кончил, и проглотить потом соленую сперму русского слуги. Какое, право, удовольствие и невероятное унижение, чего она и искала. Или размазать сперму по своему прекрасному личику. А потом записать в своем тайном дневничке, хранящемся где-нибудь вдали от глаз папы и мамы, под ковром, как она проглотила целый «стакан спермы восточного варвара», — что-нибудь в этом духе, — «свежей спермы». Я руку даю на отсечение, что она потом записала этот эпизод…
Я не кончил от ее хуесосания, хотя мне было невероятно хорошо, и она была такая энтузиастка, что недостаток техники с лихвой окупался ее энтузиазмом. К тому же, от нее так чарующе пахло молодыми какими-то духами, ее оголенные руки и лицо смутно светились в темноте, что во всей этой сцене я стал находить даже что-то мистически-священное, стал представлять ее как бы религиозным ритуалом. Я боялся шире подумать о себе и о ней, чтобы не потерять эрекцию, я ее не потерял, но кончить я не мог. Кроме того, что я всегда трудно кончаю от хуесосания, я еще проглотил столько гашишного дыма, что оргазм был просто невозможен, и мы согласно приостановились, поняв это. Я взял ее за нежный подбородок рукой и погладил ей шею, хотел раздеть ее и положить, как вдруг она вскочила, сама взяла мою руку и сказала: «Пойдем!» Очень нагло и весело сказала, успокоилась, сучка, освоилась с тем, что совершает грех со слугой. Мы ощупью вышли в темный коридор и вошли в слабо освещенный черной (!) лампой элевейтор. Генри собственноручно заменил нормальную лампу дневного света черной, дети хотели иметь настоящую оргию. Юное чудовище вошло первым, я вошел за ней, придержав чуть-чуть тяжелую железную дверь (на четвертом этаже она всегда ужасно стучит), и мы поехали… Куда? Ну конечно, в бейсмент, куда же еще могла тащить меня эта маленькая блядь. В элевейторе я пытался заговорить с ней, я было открыл рот, начал фразу, хотел сказать ей, что весь вечер собирался к ней подойти, но после первого же звука «я…», она прикрыла мне рот ладошкой. Я покорился.
Мы вылезли в темноту и в духоту. Я знаю свой бейсмент прекрасно, и потому повлек ее в сторону матраса на ощупь, не включая света, но она, к моему удивлению уперлась и потащила меня в другую сторону. Слева от элевейтора существует дверь, ведущая в небольшой машинный зал нашего элевейтора, там за решеткой опасно крутятся зубчатые колеса, а пройдя мимо машинного зала, можно попасть в еще одну, самую отдаленную комнату, заваленную старой мебелью. Это там во время первой и последней ссоры с Гэтсби я скрывался от него и пил содовую воду.
Дитя втащило меня туда. В комнате было очень темно, но чуть-чуть все же пробивался свет ночи через подвальное затекшее грязью окно. Мы спотыкались о всевозможные предметы, сваленные на полу, доски, банки с краской, части кресел и стульев. Дама протащила меня к самому окну, там остановилась и задвигалась, бросив мою руку. Воняло старым деревом, чуть плесенью, немножко отдавало холодным грубым камнем — стены были сложены из камня, даже не из кирпича. Я наконец понял, что она делает: она раздевалась, она сняла трусики с себя, переступила через них, попрыгала на одной ноге, уцепившись за меня, и рукой стащила трусики, зацепившиеся за туфлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Подойди сюда! — сказала она глухо. Огонек сигареты поплыл вниз и раздробился на мелкие части на уровне моего столика — потушила сигарету, там у меня стоял подсвечник со свечой, раздавила окурок о подсвечник. Я пошел к своей кровати, на ее голос, я уже понял что к чему, несмотря на обилие гашиша и сангрии в моем организме, я соображал быстро — юная экзальтированная особа, начитавшаяся эротической литературы, без сомнения, решила расширить свой опыт — испытать новые ощущения, поебаться со слугой. Мы все мыслим шаблонами. Так же как я неосознанно поступал шаблонно-классически, когда искал себе здесь девочку, слуга желающий отомстить «им», выебать «их» девочку, сунув свой хуй в принадлежащую им теплую щелку, она тоже разыгрывала классический вариант. Господа ведь всегда ебутся со слугами, молодые барчуки традиционно ебут горничных, а пятнадцатилетние девочки, роняя слюну, поглядывают на панталоны дворецкого или садовника. «Какая храбрая!» — подумал я о ней с уважением, много храбрее меня, хотя «подойди сюда» она произнесла, пожалуй, с излишней жестокостью, слишком нервно, но все равно, очень храбрая любительница приключений.
Я подошел. Лицо у нее было горячее и странно холодными были губы — она, наверное, очень волновалась, почти не дышала, но через все волнения и с замиранием сердца, наверное, она делала то, что она хотела. Она погладила меня рукой по лицу, нашла в темноте лицо, потом ее руки спустились на мою шею и грудь. «Прохладные юные руки», — подумал я. Я знал, что она будет делать. В наше время, когда мы все черпаем свой опыт в основном из кино и ТВ, я знал, что она расстегнет мне рубашку. Да-да, она, послушная моим мыслям, расстегнула мне рубашку — сколько подобных сцен наблюдал я в моей жизни, и в кино, и в реальности. Впрочем, что вы хотите, придумать нечто совсем иное в этой области невозможно, да и в ее шестнадцать или семнадцать лет, какая она бы ни была любопытная блядь, но мой опыт куда громаднее.
Пока я рефлектировал, юная хулиганка уже расстегивала ремешок на моих белых джинсах и целовала мой живот. Щекотание ее теплых волос по животу выключило, слава Богу, мой мыслительный аппарат, и мне стало вдруг так приятно и жутко томительно, потому что я ждал, что вот сейчас, с секунды на секунду, она дотронется до моего члена своей ручкой. А потом (мне даже стало страшно) она возьмет мой исстрадавшийся за вечер член в свой девичий чистый ротик. «Там у них тепло», — мерцали во мне слабые мысли старого развратника.
Вы думаете, юная особь хоть на йоту отклонилась от киношно-телевизионного варианта? Нет. Она да, дотронулась ручкой, и она да, взяла мой член к себе в рот и стала старательно сосать его, другой рукой время от времени поглаживая и подергивая меня за яйца, как ее научил, возможно, кто-нибудь из старших подруг или она украдкой прочла в дешевой порнографической книжонке, грязная маленькая богатая девочка. Потаскушка.
Я стоял перед ней и корчился от удовольствия, и держал ее почему-то за уши, теплые маленькие ушки, и время от времени глубоко надвигал ее голову на мой хуй. Она беспомощно взглатывала хуй, но после двух-трех таких глубоких заглатываний она закашливалась и вынуждена была некоторое время лизать и сосать только головку члена, отдыхала. Сосание хуя — великое искусство, немногие им владеют. «Старайся, старайся!» — думал я, ритмически надвигая ее голову на мой хуй. Маленькие скользкие ушки норовили выскользнуть из моих рук, но я все же удерживал их за самые уже кончики, за мочки.
Ей очень хотелось, чтобы я кончил, и проглотить потом соленую сперму русского слуги. Какое, право, удовольствие и невероятное унижение, чего она и искала. Или размазать сперму по своему прекрасному личику. А потом записать в своем тайном дневничке, хранящемся где-нибудь вдали от глаз папы и мамы, под ковром, как она проглотила целый «стакан спермы восточного варвара», — что-нибудь в этом духе, — «свежей спермы». Я руку даю на отсечение, что она потом записала этот эпизод…
Я не кончил от ее хуесосания, хотя мне было невероятно хорошо, и она была такая энтузиастка, что недостаток техники с лихвой окупался ее энтузиазмом. К тому же, от нее так чарующе пахло молодыми какими-то духами, ее оголенные руки и лицо смутно светились в темноте, что во всей этой сцене я стал находить даже что-то мистически-священное, стал представлять ее как бы религиозным ритуалом. Я боялся шире подумать о себе и о ней, чтобы не потерять эрекцию, я ее не потерял, но кончить я не мог. Кроме того, что я всегда трудно кончаю от хуесосания, я еще проглотил столько гашишного дыма, что оргазм был просто невозможен, и мы согласно приостановились, поняв это. Я взял ее за нежный подбородок рукой и погладил ей шею, хотел раздеть ее и положить, как вдруг она вскочила, сама взяла мою руку и сказала: «Пойдем!» Очень нагло и весело сказала, успокоилась, сучка, освоилась с тем, что совершает грех со слугой. Мы ощупью вышли в темный коридор и вошли в слабо освещенный черной (!) лампой элевейтор. Генри собственноручно заменил нормальную лампу дневного света черной, дети хотели иметь настоящую оргию. Юное чудовище вошло первым, я вошел за ней, придержав чуть-чуть тяжелую железную дверь (на четвертом этаже она всегда ужасно стучит), и мы поехали… Куда? Ну конечно, в бейсмент, куда же еще могла тащить меня эта маленькая блядь. В элевейторе я пытался заговорить с ней, я было открыл рот, начал фразу, хотел сказать ей, что весь вечер собирался к ней подойти, но после первого же звука «я…», она прикрыла мне рот ладошкой. Я покорился.
Мы вылезли в темноту и в духоту. Я знаю свой бейсмент прекрасно, и потому повлек ее в сторону матраса на ощупь, не включая света, но она, к моему удивлению уперлась и потащила меня в другую сторону. Слева от элевейтора существует дверь, ведущая в небольшой машинный зал нашего элевейтора, там за решеткой опасно крутятся зубчатые колеса, а пройдя мимо машинного зала, можно попасть в еще одну, самую отдаленную комнату, заваленную старой мебелью. Это там во время первой и последней ссоры с Гэтсби я скрывался от него и пил содовую воду.
Дитя втащило меня туда. В комнате было очень темно, но чуть-чуть все же пробивался свет ночи через подвальное затекшее грязью окно. Мы спотыкались о всевозможные предметы, сваленные на полу, доски, банки с краской, части кресел и стульев. Дама протащила меня к самому окну, там остановилась и задвигалась, бросив мою руку. Воняло старым деревом, чуть плесенью, немножко отдавало холодным грубым камнем — стены были сложены из камня, даже не из кирпича. Я наконец понял, что она делает: она раздевалась, она сняла трусики с себя, переступила через них, попрыгала на одной ноге, уцепившись за меня, и рукой стащила трусики, зацепившиеся за туфлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94