«Он отлично сложён, твой мужик», — сказал он Наташе. При этом он употребил два жаргонных словечка: «вашман», которое я перевёл как «отлично», на самом деле было модным тогда эпитетом, оно бессмысленно, «ваш» — это корова. Примерно как у нас говорят «пиздатый». Второе словечко «мэк» — я его перевёл как «мужик». То же, что и «мэн» по-английски.
У него были манеры феодала. Он заводил себе фаворитов. Потому я старался не очень к нему приближаться, хотя он мне нравился. Он был похож одновременно и на героя книг Скотта Фицджеральда, персонажа какой-нибудь «Ночь нежна», с добавлением скандального взрывчатого американского типа журнализма. L'Idiot предвосхитил многие скандалы. О «кагулярстве» Миттерана мы заявили первыми, так же как о незаконных детях Миттерана и актёра Ива Монтана. Мы счастливы были считать, что это L'Idiot свёл в могилу Шарля Эрню, бывшего министра обороны, умершего через две недели после того, как мы опубликовали ксерокопию документа начала 40-х годов, свидетельствующего о том, что Эрню состоял в фашистской организации.
При всём при том Жан-Эдерн был феодалом. Сварливым, когда его что-то не устраивало, предательским, вероломным. Он платил нам как мог, иногда я получал пять тысяч франков за статью, а порой месяцами не получал ничего. Он носил белые фуляры, сидел в дорогих ресторанах, был жутко светским, знал весь Париж, спал со школьницами, пил свою водку до посинения. Точнее, он был всегда привычно пьян. Вставал он ужасающе рано, в 6 часов, и отправлялся на завтрак в кафе в сторону, противоположную от пляс де Вож. На рю де Сент-Антуан. Кафе называлось «Мушкетёры». Я думаю, он пил с утра. Но его хватило на шестьдесят лет, и умер он не от этого.
Как ни странно, умер он от последствий политических преследований. В 1991-94 годах я бывал в Париже всё реже, хотя держал там квартиру, и жена моя, с которой мы всё более отдалялись, жила там. В один из приездов братва из L'Idiot вызвала меня защищать апартмент Жан-Эдерна на авеню Grande Armee (Великой Армии) — в фешенебельном квартале в 16-м аррондисманте, где жил Vieux после того, как разошёлся с женой. Судебный пристав должен был прийти и описать апартмент. За долги L'Idiot, не за долги Жан-Эдерна. К зданию на авеню Grande Armee собралась толпа. Все «наши». Несколько академиков из Французской академии, авторы L'Idiot, туча журналистов, просто ребята с окраин, все, кому он был дорог и любопытен, плюс его адвокаты. Судебных приставов Жан-Эдерн не пустил. Силой. Не пустил даже в ворота, в само здание, хотя сам он жил на последнем этаже.
Через несколько дней после очередного судебного заседания (с нас продолжали требовать деньги экс-министр Жак Ланг, адвокат Миттерана Кижман и другие могильные черви) он внезапно потерял зрение второго, живого глаза. Осталась какая-то 1/60 часть от нормального. Я видел у него спецтелефон с огромными цифрами. И лупу, через которую он смотрел на телефон. Но это не конец его истории. Он вылез, стал дружить с Шираком (у него всегда были широкие связи с правыми, с крайне правым Ле Пеном, с мэром 15-го аррондисманта). Его книга «Потерянная честь Франсуа Миттерана» (в своё время её неуспешно, в форме газеты издавал L'Idiot) стала бестселлером, продано было более 300 тысяч экземпляров. Когда Ширак пришёл к власти, Жан-Эдерн стал шоуменом. Он вёл две телепередачи: одна из них литературная. В последний мой приезд в Париж (я жил уже в Москве) он пригласил меня на свою телепередачу. Там присутствовал старый, как камень, Жан Марэ (но очень достойный), какой-то ирландский нобелевский лауреат, остальных не помню.
Вспомнился ещё один забавный факт. Когда в 1992 году в Париж, приглашенный на Форум в Сорбонне под названием «Куда идет Восток?», приехал полковник Алкснис, я поместил его у Жан-Эдерна Аллиера, на авеню Великой Армии, в пустующем апартменте на том же этаже, что и апартмент Vieux. После Омар и Жан-Эдерн с восторгом вспоминали, как «чёрный полковник» спал, а рядом стояли его коричневые ботинки из пластика.
«Силы Зла» также имели ошеломляющий успех. Подводя итог его жизни, можно вспомнить эпизод в зале «Мютюалите», я не помню точно, было это в 1990-м или 1991 году, но было в момент наибольшего успеха L'Idiot, когда нас начали продавать в лицеях, с рук, а общий тираж некоторых номеров достигал 250 тысяч, это для Франции с её 56 миллионами жителей! Мы тогда сделались культовой газетой, единственной, говорящей всю правду в ансамбле: и левую правду — её говорили Жак Димэ или Марк Коэн — коммунисты; и правую — её говорили Ален де Бенуа, некоторые авторы газеты «Минют», Марк Эдуард Наб; и культурную правду (Жан-Эдерн ещё в 1974 году основал Антигонкуровскую премию). И вот осень, ноябрь, кажется, и зал «Мютюалите» набит людьми. «Такого не было с 1968 года», — говорит служитель с восторгом. Пришли и старые, разуверившиеся в осторожной политике ФКП коммунисты, и радикальная молодежь, и правые скин-хэды, и одинокие народные мстители. Все пришли, как оказалось в ходе вечера, на политическое сборище. Они, бедняги, стали видеть в нас, в L'Idiot — политический авангард. Они явно хотели, чтоб мы их возглавили и повели громить это пресное и по тому отвратительное общество. Да, отвратительное — несмотря на все исторические красоты Прекрасной Франции.
И тут оказалось, что этой роли многие из наших испугались. Не пришел в «Мютюалите» «пролетарский» певец Рено, не появился попутчик коммунистов, мой друг Патрик Бессон, не пришёл правый Наб и многие другие. Жан-Эдерн пришёл, но поручил вести собрание Марку Коэну, дёргался. На вопросы зала отвечал ёрнически, закончил всё буффонадой. Он, как сказал мне Омар, боялся бейтаровцев: те якобы послали ему предупреждение, что приедут и разгромят зал. В отличие от России, во Франции «Бейтар» действительно какое-то время существовал, хотя высовывался не часто, избивал ревизиониста Форрисона (отрицающего существование немецких газовых камер) и ещё какие-то мелочи совершал. То есть выяснилось, что, имея мужество интеллектуальное, феодал не имел мужества физического. Мы оказались в тот вечер ниже зала. Я уверен, что тогда, ни много ни мало, в зале «Мютюалите» решилось будущее Франции: народ хотел, чтобы мы запустили новую лево-правую партию, а у бравого сообщества лево-правых журналистов не хватило храбрости, желания, силы духа. Жан-Эдерн укатил, сидя на мотоцикле сзади Омара, впившись руками ему в спину! У того потом были синяки! И осталась Франция без нового политического движения. Вот прошло семь лет после нашего окончательного разгрома в 1993 году, но настоящий саморазгром мы себе учинили раньше, в зале «Мютюалите». Больше всех виновен, конечно, Vieux. Или мама, родившая его.
Надеюсь, что сидит он сейчас в Аду, стаканчик с водкой, пухлая школьница на колене. Как-то в такой же позе он сидел в кафе «Липп» в компании его брата, меня, журналистки Фабиенн Иссартель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90