Каждое слово уже большой риск, уже атака на настоящее, прошлое или будущее.) Никто, разумеется, эмигрантские пластинки у офицеров не отбирал. Да и кто мог бы это делать? КГБ не существовало тогда в природе. НКВД? Но они сами и были НКВД, эти офицеры. Начальник штаба дивизии следил за их духовным здоровьем, но офицерские вечеринки находились вне его сферы деятельности. Поэтому хрипели свободно в коридорах офицерских этажей Лещенко и Вертинский. Пользовались, как и во всем мире, популярностью танго и фокстроты. И эмоциональное, в стиле кабаре, исполнение. Советские Бунчиков, Нечаев, Лемешев, Бейбутов, Александрович… кажется, все были тенора и кошачьими голосами блеяли и мяукали, к удовольствию офицерских жен и, кажется, полному недоумению офицеров. Они уже больше принадлежали следующей эпохе. Великую же, и именно ее конец, куда лучше выражали женщины. Упомянув Веру Красовицкую и Изабеллу Юрьеву, отдадим должное самой блистательной певице того времени Клавдии Ивановне Шульженко. Клава озвучила русский фронт песней «Синий платочек», бывшей на русском фронте во вторую мировую эквивалентом «Лили Марлен» и, может быть, далеко забивавшей «Лили Марлен» по популярности. Автор не жил, не привелось, в осыпающихся траншеях, полных воды, не хоронил друзей на опушке осеннего леса… Не обедал с другом у костра, когда, опустившись к костру прикурить, поднимаясь, обнаруживаешь, что друг твой сидит с ложкой в руке, но без головы, снесена вчистую невесть откуда прилетевшим осколком металла, валяется в кустах голова; но… при звуках холодного, хрипловатого голоса Клавдии Шульженко, странно-отдаленного, откуда-то из сердца распространяется по телу нервная сыпь. Самая банальная страсть заставляет сжиматься сосуды, и слезы выступают из глаз у автора, хотя он лишь сын выжившего солдата и внук и племянник солдат погибших.
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Милых и ласковых встреч…
Девушка, оставшаяся в тылу, любовь, разлука, смерть — все было в этой песне… И, окинув взором милую жизнь и ждущую его Лили Марлен с синим платочком на плечах, яростно вцепляется солдат в свой ручной пулемет:
…строчит пулеметчик за синий платочек…
Фронтовики утверждают, что на Белорусском фронте фриц использовал «Синий платочек» в прямо противоположных целях. Весной по ночам фриц атаковал, урезав пару куплетов, «Синим платочком» через громкоговорители советские позиции, перемежая песню призывами девических голосов. «Ваня-я-я, — взывала какая-нибудь молоденькая актриска, спутавшаяся с немцами. — Май наступил, земля расцветает, любить хочется!.. Ваня-я-я-я… Бросай винтовку, иди домой!» Свидетели, слышавшие эти кошачьи блядства продавшейся тевтону русской девки, говорили, что брало-таки, забирало. Что подрывная работа немца, может, и имела бы успех, если бы не политрук (в начале войны он еще назывался комиссар). Политрук ругался матом ночи напролет и пытался сшибить их ящик выстрелами. У наших не было громкоговорителей, но снайперам был отдан приказ — засечь их блядские идеологические приборы и обезвредить и, если возможно, пристрелить блядь-актриску… Дабы солдатские сердца менее склонны были искуситься призывами русской девки, за спинами солдат варили свои каши заградительные отряды.
Но вернемся от плохих русских женщин к блистательным. Клавдия Шульженко была певицею народной. В те времена источник народной музыки не был еще замутнен влияниями джаза или же других буржуазных течений в музыке и давно переварил влияние стиля кабаре, освоив его. Клавдия Шульженко, бывшая ученица профессионально-технического училища в Харькове (ПТУ слыло и, кажется, слывет и сейчас самым презренным заведением. Оно переделывало вчерашних обитателей деревень в рабочих), выдувала из легких и диафрагмы, или чем там поют женщины, совершенно умопомрачительные звуки, каковые прямиком шли в суровые мужские русские души и умело пощипывали их именно там, где надо. По причине языка и удаленности русского банлье от центра мира Клава не могла получить такой интернациональной популярности, какую получила фамм-фаталь французской песни Эдит Пиаф. В России же она пользовалась суперпопулярностью, была мегастар, одновременно исполняя функции не только певицы, но и женщины-Идола. В пятидесятые годы на Шульженко, «нашу Клаву», молились суровые ворюга-паханы в сапожищах и кепках, «жиганы» подворотен, сменив поклонников в серых шинелях. Как в войну таял фронтовой мужик от «Синего платочка», так в пятидесятые текли мужики маслом от с придыханием, страстно выдуваемой «нашей Клавой» кубинской народной песни «Голубка». Революция на Кубе произошла в самом конце пятидесятых, и, когда она произошла, ее всенародное одобрение русскими (чего не скажешь о революциях китайской или вьетнамской) можно объяснить тем, что Клава подготовила «Голубкой» своей почву для завоевания кубинцами русских сердец. Ох, Клава была настоящая женщина. Ее высокомерный, вамповый голос вызывал в представлении гордую, суровую, но чувственную женщину, какую нелегко победить, но уж если полюбит… Радости, обещающиеся от такой женщины, превышали воображение русского мужчины.
Они танцевали и под «Платочек», и под «Бьется в тесной печурке огонь», равно как и под ресторанного Лещенко:
Встретились мы в баре ресторана,
Мне так знакомы твои черты.
Где же ты теперь, моя Татьяна,
Моя любовь, мои прэжние мечты?..
Всем нравилось это шикарное, декадентское и иностранное «прэжние»… В «прэжние», в словах «бар-ресторана» была экзотика, а лейтенантам тех лет никому не было больше тридцати. Надерганные в офицеры из всех сословий юноши и жарко надушенные девушки в крепдешиновых платьях с плечами (плечи подкладывали сами), обнявшись, горячо раскачивались в полумраке. Девичьи груди были так же нежны, хороши и округлы, как и в любую эпоху, алкоголь туманил головы, и чужие жены заглядывались на чернявых красавцев, ничьих или чужих мужей… Военные любовные страсти тех лет пару раз в год кончались выстрелами, оружие-то было под рукой. За столом в углу оставались еще сидеть офицеры постарше. Расстегнув мундиры, закурив папиросищи, они спорили о возможностях нового оружия — атомной бомбы, какой радиус она «берет», или о том, станет или не станет полковник Сладков генералом. Папироса была куда более независимым, и мужественным, и интересным объектом, чем сигарета. Папиросу можно было закусить зубами, и передвигать ее языком было легко. Возможно было освободить руки и, скажем, тасовать руками карты. Обыденными офицерскими папиросами считался «Казбек», голубая пачка с темным всадником в бурке, скачущим на фоне снежной горы. Сталинские, предпочитаемые вождем, или, как иногда его называли военные, Хозяином, «Герцеговина Флор» были признаком высшего класса, лейтенанту глуповато было вынуть и положить на стол тщательно сделанную зеленоватую коробку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44