Я знал, что скоро высокая трава пробьется сквозь трещины и расселины в камнях. Я знал, что вскоре человеческие существа утратят всякую привязанность к этому месту, как утратили любовь ко многим другим руинам по всей стране.
Тогда я и возвращусь. Я должен сюда вернуться.
В ту ночь мы с Урсулой охотились на нескольких разбойников в окрестных лесах, весело смеялись, когда их поймали и стащили с лошадей. То было по-старинному необузданное пиршество.
– А куда теперь, мой властелин? – спросила меня невеста незадолго до наступления утра. Мы снова нашли пещеру для укрытия, глубокое и тайное убежище, густо поросшее колючим кустарником, едва не расцарапавшим нашу упругую, молодую кожу. Там, за завесой из дикой голубики, мы могли скрыться от посторонних глаз и от палящих лучей огромного, встающего солнца
– Во Флоренцию, любовь моя. Мне необходимо быть там. А на городских улицах мы никогда не будем страдать от голода, нас никто не поймает, и там есть некие вещи, которые я должен видеть собственными глазами.
– Но что тебя там интересует, Витторио? – спросила она
– Живопись, моя любовь, живопись. Мне нужно увидеть ангелов на полотнах. Я должен… встретиться с ними, как это уже бывало.
Урсула успокоилась. Она никогда не видела этот величественный город – Флоренцию. При всей своей порочной приверженности к традициям и дворцовым манерам, в наших горах она вела себя сдержанно и теперь лежала рядом со мной, грезя о свободе, о сверкающих синих, зеленых и золотых оттенках, столь разительно отличающихся от темно-красного, которого она все еще придерживалась в своих одеждах. Она лежала, полностью доверившись мне, а что до меня самого, то я не верил уже ни во что.
Я только слизывал человеческую кровь с губ и раздумывал, сколь долго я смогу пробыть на этой земле, до того как кто-нибудь снесет мне голову быстрым, уверенным взмахом меча
Непорочное зачатие
Город Флоренция был охвачен волнениями.
– В чем дело? – поинтересовался я.
Комендантский час наступил уже довольно давно, но никто не обращал на это обстоятельство ни малейшего внимания, и огромная толпа студентов скопилась в Санта-Мария Маджоре – в кафедральном соборе – на лекции философа-гуманиста, убеждавшего, что Фра Филиппо вовсе не был развратником.
На нас никто не обращал особого внимания. Мы рано поели за городом и надели тяжелые мантии, а потому едва ли можно было заметить что-то особенное, кроме узкой полоски бледной плоти.
Я вошел в церковь. Толпа доходила почти до самых ворот.
– В чем дело? Что случилось с этим великим живописцем?
– Ох, с ним уже покончено, – ответил мне какой-то человек, не потрудившись даже взглянуть на меня или на изящную фигуру Урсулы, прильнувшей ко мне.
Этого человека слишком занимала личность лектора, стоявшего перед толпой, голос которого четко отдавался эхом в ошеломляюще громадном нефе.
– В каком смысле – покончено?
Приготовившись выслушать ответ, я продвинулся немного глубже в густой, отвратительной человеческой толпе, таща за собой Урсулу. Она все еще испытывала стеснительность в таком огромном городе и, кроме того, никогда не бывала в кафедральном соборе подобных размеров за все более чем две сотни лет своей жизни.
И снова я задал тот же вопрос двум юным студентам, мгновенно обернувшимся, чтобы мне ответить, этим двоим модно одетым мальчикам лет восемнадцати, каких во Флоренции в те времена называли бычками. Для юношей в таком возрасте наступала трудная пора: слишком взрослые, чтобы оставаться детьми, как я, и слишком юные, чтобы стать мужчинами.
– Так вот как было дело: он попросил прекраснейшую из монахинь позировать ему для запрестольного образа, который он писал в то время, для образа Девы Марии, – вот что он натворил, – сказал первый студент, черноволосый, с глубоко посаженными глазами, взглянув на меня с лукавой усмешкой. – Он уговаривал ее стать моделью, просил, чтобы монастырь выбрал ее для этой цели, так чтобы Дева, которую он напишет для запрестольного образа, была самой совершенной, и затем…
Второй студент подхватил его слова.
– …Он пустился с ней в бега! Выкрал монахиню прямо из монастыря, сбежал с ней и с ее сестрой – только представьте себе такое! – с ее единокровной сестрой, и они устроили себе жилье прямо над мастерской: он, эта монахиня и ее сестра – все трое, монах и две монашки… и жил в грехе с нею, с Лукрецией Бути, и написал с нее Деву на запрестольном образе, и плевал на то, что о нем думают.
В толпе началась толкотня, едва ли не давка. Мужчины просили всех успокоиться. Студенты только что не задыхались от смеха.
– Если бы Козимо не был его покровителем, – проговорил первый студент, понизив голос до смиренного, но все же проказливого шепотка, – они бы его вздернули – я подразумеваю, по крайней мере, ее семейство, этих Бути, если не всех священников ордена кармелитов, если не весь этот проклятый город.
Второй студент тряс головой и прикрывал рот ладонью, чтобы не смеяться слишком громко.
Лектор, оказавшийся далеко впереди нас, советовал всем сохранять спокойствие и разрешить соответствующим властям покончить с этим скандалом и взрывом озлобления, ибо всем известно, что во всей Флоренции не нашлось бы художника более значительного, чем Фра Филиппо, и что Козимо проследит за этим в нужное время.
– Ему вечно досаждают, – сказал студент, стоявший рядом со мной.
– Досаждают, – шептал я. – Досаждают. – Предо мной снова предстало его лицо, – монах, промелькнувший перед глазами много лет тому назад в доме Козимо на виа Ларга; мужчина, неистово отстаивавший свою свободу, лишь для того, чтобы немного побыть с женщиной. Я чувствовал, как во мне назревает совершенно незнакомое ощущение, приступ смутного страха. – Ох, не следовало бы им снова причинять ему зло.
– Достойно удивления, – произнес спокойный голос мне на ухо. Я обернулся, но не увидел никого, кто мог бы разговаривать со мной.
Урсула оглянулась.
– Что случилось, Витторио? Но я узнал этот шепот, и он повторился, бестелесный и доверительный:
– Достойно удивления, где были его ангелы-хранители в тот день, когда Фра Филиппо совершил столь безрассудный поступок?
Я обернулся в поисках источника этого голоса. Люди поворачивались ко мне спиной и жестами выражали раздражение по поводу моего странного поведения. Я схватил Урсулу за руку и направился к выходу.
Лишь когда мы оказались снаружи, на площади, сердце мое перестало биться учащенно. Я даже не представлял себе, что, обогащенный этой новой кровью, смогу ощущать такое беспокойство, страдание и страх.
– Ох, он сбежал с монахиней, чтобы изобразить Деву! – горестно всхлипнул я.
– Не плачь, Витторио.
– Не смей разговаривать со мной таким тоном, как со своим младшим братишкой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68