Главное отличие Юры от прочих милицейских чинов состояло в том, что его папа пятнадцать лет рассекал небо над Баренцевым морем под командованием Молина-старшего.
— Что с твоей харей? — поздоровался обладатель тридцатиметрового кабинета. — Чем вы там заняты, химики долбаные? Бензин нюхаете?
— Привет, толстый, — парировал Макс. — Ты тоже помолодел!
Они выпили по стопке «Стандарта», крякнули и неловко обнялись.
— Ты сволочь! — дружелюбно заметил Любановский. — Вы все сволочи! Нет, чтоб просто так зашел… Тебя-то не найти, телефон и то не оставляешь. Дай мне пару дней, постараюсь выяснить.
— Юрик, мне надо сегодня. Очень надо. Майор внимательно посмотрел в дальний угол, на портрет президента, точно советовался. Невзирая на ментовские ухватки, он приобрел то, что называют «задним умом». Иначе, вероятно, не сидел бы в этом кресле.
— Позвони в восемь вечера. Просто спроси: да или нет, идет?
К следующему визиту следовало подготовиться основательнее. Молин на такси заехал в «Рамстор», самый навороченный универсам, выбрал кусок балыка, коньяк за сорок баксов, бочонок икры. Ливень усилился, на Кропоткинской попали в пробку, и добрых полчаса Макс слушал шоферские байки. Затем дождь сменился мокрым снегом, окна покрылись мерзкой ледяной кожурой, и «дворники» застряли. Молин достал блокнотик и начертил на листке крест. Слева от креста решил записывать все хорошее, справа — все плохое. Он помедлил и на соседней страничке изобразил второй крест. Над первым написал «сегодня», над вторым — «завтра». На бумаге все выглядело очень просто и понятно, но ни один психолог не мог ему помочь найти верный выход. На одной чаше весов лежало «надо», на другой — тоже «надо», вдобавок к тому, о содержимом второй чаши некому было даже рассказать. Единственный человек, который мог бы понять, Вукич, и тот отмахнулся.
С другой стороны, для чего ему карьера? Не кривя душой, Молин признавал, что служба в Конторе составляла девяносто процентов существования, и вокруг службы наматывались остальные бытовые мелочи. Да, это было интересно, порой захватывающе, он работал с людьми, которые не говорили речей о любви к отчизне, не толпились на митингах, не скулили по прошедшим красным временам. Они любили свое дело, они тряслись над результатами очередного эксперимента, как археологи над мумиями фараонов. И уж точно они не мучили себя вопросами о добре и зле…
Он вырвал исчерканный листок и порвал его на мелкие кусочки. Хоть складывай, никакая арифметика не поможет. Проще монетку подбросить.
В первом отделе Макс был коротко знаком с двумя офицерами, а к Светлане как-то даже попал на день рождения. Опасную ауру, окружавшую людей из первого, Макс не чувствовал. Ему просто нечего было скрывать. До сегодняшнего дня.
Прыгая с пакетом по серой весенней жиже, он добрался до цветочного прилавка и приобрел сногсшибательный букет роз. Если уж кидаться в омут, то с головой. Деньги ему могут больше не понадобиться, а женщина остается женщиной. Пусть ей и досталась работа следить за собственными коллегами.
Он показал пропуск, но не пошел дальше второго поста, где регистрировали всех входящих. Оттуда попросил дежурного позвонить наверх. Светлана была потрясена букетом. Молин упредил ее вопросы, изобразив вид смущенный и обиженный. Мол, нес подарок совсем в другую сторону, но там дали от ворот поворот. Кто у меня в Москве еще достоин цветов и банки икры? Все, все, даже не сопротивляйся… Увы, времени поболтать у него нет. Он ведь на восстановлении, отпустили из санатория только на выходные. Чем она может помочь? Есть тут одна загвоздка, надо бы проверить четыре фамилии. Запиши, может, кто-нибудь встретится. Лессингтон, Зинуля… Биологи, биохимики, фармацевты или что-то смежное…
Вне сомнения, внезапный интерес оперативного отдела к научным изысканиям смотрелся по меньшей мере нелепо. Но ведь и запретного ничего нет, неуверенно убеждал себя Молин.
Как срочно? Боже упаси, вообще не к спеху. Только так и следовало отвечать, и не иначе. Коли проект планируют прикрыть, очень возможно, что он сует голову в петлю, а эти фамилии уже засветились. Молин с трагической миной на лице отнекался от предложения о совместном походе в буфет. Нет, нет, мне и так хреново, поброжу по городу, не хочу никому пятничный вечер портить…
Любановский произнес в трубку «да». Спустя десять минут Макс сидел у него в кабинете, а еще через десять минут они неслись на служебном «БМВ» в какой-то крутой винный магазин.
— Наличкой не годится! — категорически заявил Юрик. — Я представил тебя, как коллегу из Питера, скромный партнерский подарок будет в самую точку. Связи, Макс, дороже любых денег…
Молин, кряхтя, согласился на покупку коньяка, после чего они еще довольно долго кружили по столице, рабочий день Любановского все никак не кончался. Кого-то подвозили, забирали бумаги, Юрик оставлял Макса в машине, сам дважды пересаживался в другие, что-то быстро обсуждал…
Странно, рассуждал Молин, глядя на пузатую фигурку бывшего школьного заводилы, мы оба вроде бы заняты одним и тем же, в широком смысле. Защищаем существующий порядок, он — изнутри, я, пожалуй, снаружи. Почему у него получается так весело, почему он избавлен от дурацких компромиссов и не рисует крестики в блокнотах? Его ждет семья, для которой он крутит левые бабки, не переживая за их запах. А меня в двадцать лет окрутили с идеей, и эта идея сношает всех нас, и меня, и Вукича, и Костина, и шефа, и Арзуева, и остальных, и будет сношать до самой смерти…
…А где тогда жизнь? Зачем тогда жить? Вопросик с немереной бородой, и тем не менее. Мы живем, подытожил он, чтобы продуцировать смерть, пусть не смерть, а управляемое безумие, ничем не лучше. Любановский имеет на лапу в своей транспортной ментовке, но, по крайней мере, он следит за порядком в поездах. Если с ним что-то случится, соберут почетный караул, помянут добрым словом, напишут в газетах, что стоял человек на страже законности, оберегал покой граждан. А кто обо мне сможет выдавить хоть одно доброе слово?
Захватили две бутылки водки и в полной темноте въехали под шлагбаум. Укрытый плащ-палаткой сержант взял под козырек. Любановский прижал к животу коробку со спиртным, утонул во мраке, затем вернулся без поклажи и велел ждать.
— Максимыч, ты хоть в Москве обитаешься, или где? Молчу, молчу… Скажем так: отпустят — заглядывай, о'кей? Попаримся, порыбачим! Заколебало так все, не поверишь! То ли дело в Заполярье, весело жили, скажи? Просто, бедно, но спокойно, а тут, как белка в колесе…
Дверца отворилась, на пассажирское сиденье уселся некто огромный, в кожаной ментовской куртке. В свете приборного щитка Молин видел лишь стриженый затылок и левую руку, сжимавшую папку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Что с твоей харей? — поздоровался обладатель тридцатиметрового кабинета. — Чем вы там заняты, химики долбаные? Бензин нюхаете?
— Привет, толстый, — парировал Макс. — Ты тоже помолодел!
Они выпили по стопке «Стандарта», крякнули и неловко обнялись.
— Ты сволочь! — дружелюбно заметил Любановский. — Вы все сволочи! Нет, чтоб просто так зашел… Тебя-то не найти, телефон и то не оставляешь. Дай мне пару дней, постараюсь выяснить.
— Юрик, мне надо сегодня. Очень надо. Майор внимательно посмотрел в дальний угол, на портрет президента, точно советовался. Невзирая на ментовские ухватки, он приобрел то, что называют «задним умом». Иначе, вероятно, не сидел бы в этом кресле.
— Позвони в восемь вечера. Просто спроси: да или нет, идет?
К следующему визиту следовало подготовиться основательнее. Молин на такси заехал в «Рамстор», самый навороченный универсам, выбрал кусок балыка, коньяк за сорок баксов, бочонок икры. Ливень усилился, на Кропоткинской попали в пробку, и добрых полчаса Макс слушал шоферские байки. Затем дождь сменился мокрым снегом, окна покрылись мерзкой ледяной кожурой, и «дворники» застряли. Молин достал блокнотик и начертил на листке крест. Слева от креста решил записывать все хорошее, справа — все плохое. Он помедлил и на соседней страничке изобразил второй крест. Над первым написал «сегодня», над вторым — «завтра». На бумаге все выглядело очень просто и понятно, но ни один психолог не мог ему помочь найти верный выход. На одной чаше весов лежало «надо», на другой — тоже «надо», вдобавок к тому, о содержимом второй чаши некому было даже рассказать. Единственный человек, который мог бы понять, Вукич, и тот отмахнулся.
С другой стороны, для чего ему карьера? Не кривя душой, Молин признавал, что служба в Конторе составляла девяносто процентов существования, и вокруг службы наматывались остальные бытовые мелочи. Да, это было интересно, порой захватывающе, он работал с людьми, которые не говорили речей о любви к отчизне, не толпились на митингах, не скулили по прошедшим красным временам. Они любили свое дело, они тряслись над результатами очередного эксперимента, как археологи над мумиями фараонов. И уж точно они не мучили себя вопросами о добре и зле…
Он вырвал исчерканный листок и порвал его на мелкие кусочки. Хоть складывай, никакая арифметика не поможет. Проще монетку подбросить.
В первом отделе Макс был коротко знаком с двумя офицерами, а к Светлане как-то даже попал на день рождения. Опасную ауру, окружавшую людей из первого, Макс не чувствовал. Ему просто нечего было скрывать. До сегодняшнего дня.
Прыгая с пакетом по серой весенней жиже, он добрался до цветочного прилавка и приобрел сногсшибательный букет роз. Если уж кидаться в омут, то с головой. Деньги ему могут больше не понадобиться, а женщина остается женщиной. Пусть ей и досталась работа следить за собственными коллегами.
Он показал пропуск, но не пошел дальше второго поста, где регистрировали всех входящих. Оттуда попросил дежурного позвонить наверх. Светлана была потрясена букетом. Молин упредил ее вопросы, изобразив вид смущенный и обиженный. Мол, нес подарок совсем в другую сторону, но там дали от ворот поворот. Кто у меня в Москве еще достоин цветов и банки икры? Все, все, даже не сопротивляйся… Увы, времени поболтать у него нет. Он ведь на восстановлении, отпустили из санатория только на выходные. Чем она может помочь? Есть тут одна загвоздка, надо бы проверить четыре фамилии. Запиши, может, кто-нибудь встретится. Лессингтон, Зинуля… Биологи, биохимики, фармацевты или что-то смежное…
Вне сомнения, внезапный интерес оперативного отдела к научным изысканиям смотрелся по меньшей мере нелепо. Но ведь и запретного ничего нет, неуверенно убеждал себя Молин.
Как срочно? Боже упаси, вообще не к спеху. Только так и следовало отвечать, и не иначе. Коли проект планируют прикрыть, очень возможно, что он сует голову в петлю, а эти фамилии уже засветились. Молин с трагической миной на лице отнекался от предложения о совместном походе в буфет. Нет, нет, мне и так хреново, поброжу по городу, не хочу никому пятничный вечер портить…
Любановский произнес в трубку «да». Спустя десять минут Макс сидел у него в кабинете, а еще через десять минут они неслись на служебном «БМВ» в какой-то крутой винный магазин.
— Наличкой не годится! — категорически заявил Юрик. — Я представил тебя, как коллегу из Питера, скромный партнерский подарок будет в самую точку. Связи, Макс, дороже любых денег…
Молин, кряхтя, согласился на покупку коньяка, после чего они еще довольно долго кружили по столице, рабочий день Любановского все никак не кончался. Кого-то подвозили, забирали бумаги, Юрик оставлял Макса в машине, сам дважды пересаживался в другие, что-то быстро обсуждал…
Странно, рассуждал Молин, глядя на пузатую фигурку бывшего школьного заводилы, мы оба вроде бы заняты одним и тем же, в широком смысле. Защищаем существующий порядок, он — изнутри, я, пожалуй, снаружи. Почему у него получается так весело, почему он избавлен от дурацких компромиссов и не рисует крестики в блокнотах? Его ждет семья, для которой он крутит левые бабки, не переживая за их запах. А меня в двадцать лет окрутили с идеей, и эта идея сношает всех нас, и меня, и Вукича, и Костина, и шефа, и Арзуева, и остальных, и будет сношать до самой смерти…
…А где тогда жизнь? Зачем тогда жить? Вопросик с немереной бородой, и тем не менее. Мы живем, подытожил он, чтобы продуцировать смерть, пусть не смерть, а управляемое безумие, ничем не лучше. Любановский имеет на лапу в своей транспортной ментовке, но, по крайней мере, он следит за порядком в поездах. Если с ним что-то случится, соберут почетный караул, помянут добрым словом, напишут в газетах, что стоял человек на страже законности, оберегал покой граждан. А кто обо мне сможет выдавить хоть одно доброе слово?
Захватили две бутылки водки и в полной темноте въехали под шлагбаум. Укрытый плащ-палаткой сержант взял под козырек. Любановский прижал к животу коробку со спиртным, утонул во мраке, затем вернулся без поклажи и велел ждать.
— Максимыч, ты хоть в Москве обитаешься, или где? Молчу, молчу… Скажем так: отпустят — заглядывай, о'кей? Попаримся, порыбачим! Заколебало так все, не поверишь! То ли дело в Заполярье, весело жили, скажи? Просто, бедно, но спокойно, а тут, как белка в колесе…
Дверца отворилась, на пассажирское сиденье уселся некто огромный, в кожаной ментовской куртке. В свете приборного щитка Молин видел лишь стриженый затылок и левую руку, сжимавшую папку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87