» – снова коварно спросило ее сердце.
Тамара села на тахту и, ударяя кулаком по голубому покрывалу, залилась слезами.
– Ну, а где же оно тогда? Ну, а где же?
СТОЛКНОВЕНИЕ
Тамара шла по зеленой опушке березовой рощицы. Справа – светлая зелень листвы и шелковистое сияние белых стволов. Слева – широкая, неоглядная даль и ровные, как туго натянутый зеленый шнурок, свекловичные рядки. Тамара шла и рассеянно срывала по пути головки ромашек и желтых купальниц, пускала по ветру их тонкие лепестки.
Воспоминания о Москве куда-то отошли, стушевались. Тамара с тревогой и радостью ждала чего-то, каких-то необыкновенных встреч, каких-то счастливых событий. Просыпаясь, она с замирающим сердцем думала, что, может быть, «это» случится сегодня. Ложась вечером, она думала, что, если «это» не случилось сегодня – значит, случится завтра. Оно обязательно должно случиться: ведь не может же Тамара так и остаться на всю жизнь здесь в совхозе или в их унылой московской квартире!
Что именно должно случиться, Тамара и сама не знала. Ну, может быть, вот сейчас, когда она идет здесь по зеленой опушке в своем белом платье и отблески солнца сияют в ее золотисто-каштановых кудрях, по дороге идет машина, и в ней сидит кинорежиссер. Он увидит Тамару и, пораженный ее красотой, остановит машину и скажет:
«Вот такую девушку я искал для своей главной героини!»
И тотчас предложит ей ехать в Москву, чтобы сниматься в кино. Разве так не бывает? Вот, например, одна киноактриса… Была просто студенткой, а увидел ее режиссер – и она стала актрисой. Самой настоящей. Так почему же с Тамарой не может случиться то же самое?
Но по дороге проходили подводы, мчались грузовики, поднимая пыль, с тяжким рокотом прошел трактор… И никаких машин с режиссерами не появлялось.
А может еще быть и так. Вот она идет сейчас по зеленой опушке, по желто-лиловой траве иван-да-марья, а где-то на бугорке под березой сидит художник и пишет картину. Но вот он увидел Тамару и, пораженный ее красотой, подходит к ней, низко кланяется и умоляет позволить написать ее портрет, Тамара снисходительно улыбается, пожимает плечами. Ну что ж? Пусть пишет, ей не жалко. А художник, оказывается, знаменитый и прославленный. Он пишет Тамарин портрет – вот она в белом платье, с искрами солнца в каштановых кудрях идет по желто-лиловой траве. И вся Москва, все, кто придут на выставку, будут спрашивать – чей это портрет? Какой замечательный портрет – кто же это? И потом прочтут: портрет Тамары Белокуровой!.. И все будут думать: кто же, кто же эта красавица, эта счастливица? Где она живет? Неужели в совхозе? Нет! Надо вызволить ее оттуда, надо…
Тут мечты ее прервала песня. Пели девушки, которые шли по тропинке навстречу. Они шли вереницей, в светлых и пестрых платьях, в платочках, надвинутых от солнца на глаза, шли и пели, и голоса их, словно ручейки, сливались вместе и текли звонкой рекой:
Сирень цветет, Не плачь – придет, Твой милый, подружка, вернется!..
Девушки быстро приближались.
«Свернуть? Не свернуть? – торопливо решала Тамара. – Может, все-таки свернуть, их много, а я одна».
Но, когда девушки уже появились перед ней, Тамара шла прямо на них: а зачем это она, директорова дочь, будет уступать дорогу работницам?
Но девушки, ясноглазые, загорелые, такие же молоденькие, как Тамара, а некоторые чуть постарше, даже и не заметили ее надменного вида. Они окружили Тамару, приветливо улыбаясь:
– Здравствуй, Тамара!
– Добрый день, Тамара!
– Здравствуйте, – не скрывая удивления, ответила Тамара.
В чем дело? Почему они здороваются с ней, если она их не знает?
Девушка, которая шла впереди и запевала песню, высокая, с густым румянцем на тугих щеках, с веселыми светлыми глазами и почти безбровая – так выгорели у нее брови на солнце, – дружелюбно сказала:
– Скучно одной-то?
– Нисколько, – отрезала Тамара.
– Ну уж не говори! – сказала другая, черненькая, веселая, с ярко-красным ртом и веснушками на носу. – Человеку без людей всегда скучно.
– Пойдем-ка с нами на свеклу! – подхватила и третья. – Блоху будем ловить! А чего одной-то бродить по лесу? Одичать можно!
Тамара гордо посмотрела на эту маленькую, худенькую, живую, как пичужка, девчонку.
– Я не умею ловить блох, – сказала она, – нас этому в школе не учили.
– Не умеешь – так научим! – весело закричала эта «пичужка». – Нас тоже этому в школе не учили, а мы вот умеем же!
Тамара сделала движение, желая показать, что хочет идти дальше. Но девушки будто не заметили этого.
– Да ты не стесняйся, ты у нас не чужая!
– Ты комсомолка? В нашу организацию будешь вступать?
– А надолго приехала? На все лето? Или насовсем?
– У нас разные кружки есть, весело!
– Мы спектакли очень часто ставим…
– Данте мне пройти! – холодно, с неподвижным лицом сказала Тамара.
Девушки удивленно переглянулись.
– Дайте ей пройти, – обратилась к подругам та, что шла впереди, и Тамара заметила, как мгновенно у нее пропала улыбка.
Девушки молча расступились, и Тамара, не оглядываясь, ровным шагом пошла дальше.
– Это, оказывается, барышня, – насмешливо протянула «пичужка», – а я думала – человек!
Все дружно рассмеялись. Этот смех еще долго был слышен Тамаре, все в ней кипело.
«Противные, грубые! – шептала она про себя дрожащими губами. – Как они смеют! От зависти всё, я знаю!»
Настроение было испорчено. Солнце по-прежнему грело и озаряло землю, янтарные купальницы по-прежнему светились в высокой траве, березовые ветки по-прежнему ласково шелестели над головой… Но Тамара уже не видела во всем этом ни красоты, ни радости. Она вышла на грейдер и направилась домой. Вот она расскажет обо всем отцу, пускай он их накажет хорошенько. Тогда они узнают, человек она или не человек!
В квартире было пусто и как-то особенно тихо. Над букетом полевых цветов жужжала залетевшая в открытое окно пчела. Где-то далеко звучал голос виолончели – верно, в клубе включено радио. Герани на окнах радовались солнцу. Тамару охватила отчаянная скука.
– Ну что мне делать? Ну что мне делать? – со слезами сказала Тамара. – Ну что мне тут делать?
Взяла книжку, улеглась на тахту. Через десять минут она отбросила ее – Тамара никогда особенно не любила читать, она не способна была увлечься вымыслом, как бы ни был он правдив и прекрасен, ее не могли взволновать судьбы людей, о которых рассказывает писатель. Все выдумки, все пустяки. «Войну и мир» она ни разу не раскрыла – ну ее, толстая какая, когда ее прочтешь? Шекспир тоже… Да и кто же читает пьесы? Их можно посмотреть в театре или в кино. Девчонки, се подруги, плакали над Оводом – непонятно, как это можно плакать над книгой? Ведь Овода выдумала Войнич, он же но живой человек, чтобы над ним плакать! Да и мало ли над чем плачут девчонки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Тамара села на тахту и, ударяя кулаком по голубому покрывалу, залилась слезами.
– Ну, а где же оно тогда? Ну, а где же?
СТОЛКНОВЕНИЕ
Тамара шла по зеленой опушке березовой рощицы. Справа – светлая зелень листвы и шелковистое сияние белых стволов. Слева – широкая, неоглядная даль и ровные, как туго натянутый зеленый шнурок, свекловичные рядки. Тамара шла и рассеянно срывала по пути головки ромашек и желтых купальниц, пускала по ветру их тонкие лепестки.
Воспоминания о Москве куда-то отошли, стушевались. Тамара с тревогой и радостью ждала чего-то, каких-то необыкновенных встреч, каких-то счастливых событий. Просыпаясь, она с замирающим сердцем думала, что, может быть, «это» случится сегодня. Ложась вечером, она думала, что, если «это» не случилось сегодня – значит, случится завтра. Оно обязательно должно случиться: ведь не может же Тамара так и остаться на всю жизнь здесь в совхозе или в их унылой московской квартире!
Что именно должно случиться, Тамара и сама не знала. Ну, может быть, вот сейчас, когда она идет здесь по зеленой опушке в своем белом платье и отблески солнца сияют в ее золотисто-каштановых кудрях, по дороге идет машина, и в ней сидит кинорежиссер. Он увидит Тамару и, пораженный ее красотой, остановит машину и скажет:
«Вот такую девушку я искал для своей главной героини!»
И тотчас предложит ей ехать в Москву, чтобы сниматься в кино. Разве так не бывает? Вот, например, одна киноактриса… Была просто студенткой, а увидел ее режиссер – и она стала актрисой. Самой настоящей. Так почему же с Тамарой не может случиться то же самое?
Но по дороге проходили подводы, мчались грузовики, поднимая пыль, с тяжким рокотом прошел трактор… И никаких машин с режиссерами не появлялось.
А может еще быть и так. Вот она идет сейчас по зеленой опушке, по желто-лиловой траве иван-да-марья, а где-то на бугорке под березой сидит художник и пишет картину. Но вот он увидел Тамару и, пораженный ее красотой, подходит к ней, низко кланяется и умоляет позволить написать ее портрет, Тамара снисходительно улыбается, пожимает плечами. Ну что ж? Пусть пишет, ей не жалко. А художник, оказывается, знаменитый и прославленный. Он пишет Тамарин портрет – вот она в белом платье, с искрами солнца в каштановых кудрях идет по желто-лиловой траве. И вся Москва, все, кто придут на выставку, будут спрашивать – чей это портрет? Какой замечательный портрет – кто же это? И потом прочтут: портрет Тамары Белокуровой!.. И все будут думать: кто же, кто же эта красавица, эта счастливица? Где она живет? Неужели в совхозе? Нет! Надо вызволить ее оттуда, надо…
Тут мечты ее прервала песня. Пели девушки, которые шли по тропинке навстречу. Они шли вереницей, в светлых и пестрых платьях, в платочках, надвинутых от солнца на глаза, шли и пели, и голоса их, словно ручейки, сливались вместе и текли звонкой рекой:
Сирень цветет, Не плачь – придет, Твой милый, подружка, вернется!..
Девушки быстро приближались.
«Свернуть? Не свернуть? – торопливо решала Тамара. – Может, все-таки свернуть, их много, а я одна».
Но, когда девушки уже появились перед ней, Тамара шла прямо на них: а зачем это она, директорова дочь, будет уступать дорогу работницам?
Но девушки, ясноглазые, загорелые, такие же молоденькие, как Тамара, а некоторые чуть постарше, даже и не заметили ее надменного вида. Они окружили Тамару, приветливо улыбаясь:
– Здравствуй, Тамара!
– Добрый день, Тамара!
– Здравствуйте, – не скрывая удивления, ответила Тамара.
В чем дело? Почему они здороваются с ней, если она их не знает?
Девушка, которая шла впереди и запевала песню, высокая, с густым румянцем на тугих щеках, с веселыми светлыми глазами и почти безбровая – так выгорели у нее брови на солнце, – дружелюбно сказала:
– Скучно одной-то?
– Нисколько, – отрезала Тамара.
– Ну уж не говори! – сказала другая, черненькая, веселая, с ярко-красным ртом и веснушками на носу. – Человеку без людей всегда скучно.
– Пойдем-ка с нами на свеклу! – подхватила и третья. – Блоху будем ловить! А чего одной-то бродить по лесу? Одичать можно!
Тамара гордо посмотрела на эту маленькую, худенькую, живую, как пичужка, девчонку.
– Я не умею ловить блох, – сказала она, – нас этому в школе не учили.
– Не умеешь – так научим! – весело закричала эта «пичужка». – Нас тоже этому в школе не учили, а мы вот умеем же!
Тамара сделала движение, желая показать, что хочет идти дальше. Но девушки будто не заметили этого.
– Да ты не стесняйся, ты у нас не чужая!
– Ты комсомолка? В нашу организацию будешь вступать?
– А надолго приехала? На все лето? Или насовсем?
– У нас разные кружки есть, весело!
– Мы спектакли очень часто ставим…
– Данте мне пройти! – холодно, с неподвижным лицом сказала Тамара.
Девушки удивленно переглянулись.
– Дайте ей пройти, – обратилась к подругам та, что шла впереди, и Тамара заметила, как мгновенно у нее пропала улыбка.
Девушки молча расступились, и Тамара, не оглядываясь, ровным шагом пошла дальше.
– Это, оказывается, барышня, – насмешливо протянула «пичужка», – а я думала – человек!
Все дружно рассмеялись. Этот смех еще долго был слышен Тамаре, все в ней кипело.
«Противные, грубые! – шептала она про себя дрожащими губами. – Как они смеют! От зависти всё, я знаю!»
Настроение было испорчено. Солнце по-прежнему грело и озаряло землю, янтарные купальницы по-прежнему светились в высокой траве, березовые ветки по-прежнему ласково шелестели над головой… Но Тамара уже не видела во всем этом ни красоты, ни радости. Она вышла на грейдер и направилась домой. Вот она расскажет обо всем отцу, пускай он их накажет хорошенько. Тогда они узнают, человек она или не человек!
В квартире было пусто и как-то особенно тихо. Над букетом полевых цветов жужжала залетевшая в открытое окно пчела. Где-то далеко звучал голос виолончели – верно, в клубе включено радио. Герани на окнах радовались солнцу. Тамару охватила отчаянная скука.
– Ну что мне делать? Ну что мне делать? – со слезами сказала Тамара. – Ну что мне тут делать?
Взяла книжку, улеглась на тахту. Через десять минут она отбросила ее – Тамара никогда особенно не любила читать, она не способна была увлечься вымыслом, как бы ни был он правдив и прекрасен, ее не могли взволновать судьбы людей, о которых рассказывает писатель. Все выдумки, все пустяки. «Войну и мир» она ни разу не раскрыла – ну ее, толстая какая, когда ее прочтешь? Шекспир тоже… Да и кто же читает пьесы? Их можно посмотреть в театре или в кино. Девчонки, се подруги, плакали над Оводом – непонятно, как это можно плакать над книгой? Ведь Овода выдумала Войнич, он же но живой человек, чтобы над ним плакать! Да и мало ли над чем плачут девчонки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58