А теперь сравним родинки, которые у нас на правом предплечье, сказал Тертулиано Максимо Афонсо. Он встал, снял пиджак, бросил его на диван и до локтя засучил рукав рубашки. Антонио Кларо тоже встал, но прежде чем снять пиджак, закрыл дверь и зажег свет. Когда он вешал пиджак на спинку стула, послышался глухой стук. Это пистолет, спросил Тертулиано Максимо Афонсо. Да. Мне казалось, вы раздумаете брать его с собой. Он не заряжен. Он не заряжен, это всего лишь три слова, он не заряжен. Хорошо, я вам покажу его, раз вы мне не верите. Как вам будет угодно. Антонио Кларо извлек пистолет из внутреннего кармана пиджака и показал его Тертулиано Максимо Афонсо: вот он. Быстрым точным движением он вынул пустую обойму, отодвинул казенную часть и открыл патронник, тоже пустой. Вы убедились, спросил он. Убедился. Надеюсь, вы не подозреваете, что у меня есть еще один пистолет в другом кармане. Это было бы слишком. Это было бы необходимо, если бы я задумал от вас избавиться. А почему актер Даниел Санта-Клара вдруг захотел бы избавиться от преподавателя истории Тертулиано Максимо Афонсо. Но вы же сами ткнули пальцем в рану, спросив, а что будет дальше. Я хотел уйти, но вы попросили меня остаться. Да, потому что ваш уход ничего бы не решил, все оставалось бы по-прежнему, где бы вы ни находились, здесь, у себя дома, на уроках в школе, в постели с женой. Я не женат. Вы всюду оставались бы моей копией, или моим двойником, моим вечным отражением в зеркале, в которое я бы не смотрел, это, наверное, невыносимо. Пара выстрелов решила бы данную проблему до того, как она возникла. Да. Но пистолет не заряжен. Нет, не заряжен. И у вас нет другого, в другом кармане. Нет. Итак, мы вернулись к началу, мы не знаем, что будет дальше. Антонио Кларо уже засучил рукав рубашки, но они стояли далеко друг от друга, родинок не было видно, когда они подошли к свету, родинки появились, четко очерченные, совершенно одинаковые. Это напоминает научно-фантастический фильм, сочиненный, поставленный и исполненный клонами по воле какого-нибудь сумасшедшего ученого, сказал Антонио Кларо. Мы еще должны посмотреть шрам под коленкой, напомнил Тертулиано Максимо Афонсо. Думаю, не стоит, все и так слишком ясно, руки, лица, голоса, у нас все одинаковое, нам осталось только догола раздеться. Он налил себе еще виски, посмотрел на жидкость в рюмке, будто из нее могла появиться какая-нибудь идея, и внезапно спросил: а почему бы и нет, да, почему бы и нет. Это было бы смешно, вы же сами сказали, что и так все ясно. Почему смешно, мы, актеры кино, да и театра тоже, только и делаем, что раздеваемся, то до пояса, а то и совсем. Но я не актер. Не хотите – не надо, а я разденусь, мне это нипочем, я привык, и если наше сходство распространяется на все тело, то вы увидите себя, глядя на меня, сказал Антонио Кларо. Он одним движением стащил с себя рубашку, разулся, снял брюки, белье и, наконец, носки. Он стоял совершенно голый, и полностью, с головы до ног и с ног до головы, он был Тертулиано Максимо Афонсо, преподавателем истории. Тертулиано Максимо Афонсо подумал, что ему не следует отставать, он должен принять вызов, он встал с дивана и тоже начал раздеваться, по причине стыдливости и отсутствия привычки его движения были не такими свободными, но, сняв с себя одежду и чувствуя себя несколько смущенным, он превратился в киноактера Даниела Санта-Клару, единственное отличие составляли ступни ног, потому что он не снял носки. Они смотрели друг на друга молча, понимая абсолютную ненужность слов и испытывая, наряду с удивлением, неясное чувство приниженности и утраты, как если бы их шокирующая одинаковость лишила каждого из них какой-то части его собственной индивидуальности. Первым оделся Тертулиано Максимо Афонсо. Он стоял с видом человека, готового уйти, но Антонио Кларо сказал: сядьте, прошу вас, есть еще один вопрос, который мне хотелось бы прояснить, я вас долго не задержу. Что за вопрос, спросил Тертулиано Максимо Афонсо, неохотно садясь. Я имею в виду дату нашего рождения, а также его час, сказал Антонио Кларо, он вынул из кармана пиджака бумажник, а из него удостоверение личности и протянул его через стол Тертулиано Максимо Афонсо. Тот бросил на него беглый взгляд и вернул, сказав: я родился в тот же год, месяц и день. Вы не обидитесь, если я попрошу вас показать мне ваше удостоверение личности. Нисколько. Документ Тертулиано Максимо Афонсо оказался в руках Антонио Кларо, задержался там на десять секунд и возвратился к хозяину, который спросил: теперь вы удовлетворены. Нет еще, надо сравнить также час нашего рождения, давайте напишем его на бумажке, каждый на своей. Зачем. Чтобы тот из нас, кто заговорит вторым, не поддался искушению уменьшить минут на пятнадцать время, заявленное первым. А почему нам должно захотеться уменьшить, а не увеличить это время. Потому что увеличивать его не в интересах того, кто заговорит вторым. Бумажка ничего не решает, я могу написать, что родился в первую минуту дня, хотя на самом деле это не так. Но вы бы солгали. Конечно. Любой из нас, если захочет, тоже может слукавить, если мы решим назвать время нашего рождения вслух. Вы правы, это вопрос честности и доверия. Внутри у Тертулиано Максимо Афонсо все задрожало, он с самого начала ждал, что наступит такой момент, но он не думал, что сам предложит сорвать последнюю печать, выявить единственное различие между ними, он заранее знал, каким будет ответ Антонио Кларо, и все-таки спросил: а почему нам так важно узнать точное время нашего появления на свет. Потому что тогда мы узнаем, кто из нас, вы или я, является двойником. И что же нам даст это знание. Не имею ни малейшего представления, но мое воображение, мы, актеры, тоже не совсем его лишены, говорит мне, что вряд ли очень приятно жить, понимая, что ты являешься всего лишь двойником кого-то другого. И вы все-таки готовы рискнуть. Готов. И не слукавите. Думаю, этого не потребуется, ответил Антонио Кларо, улыбаясь заученной улыбкой, в которой пластический рисунок губ и зубов выражал одновременно доброжелательность и коварство, наивность и наглость. Потом он прибавил: конечно, если хотите, мы можем бросить жребий, кому из нас говорить первому. Не надо, я начну, вы же сами заявили, что это дело чести и доверия, сказал Тертулиано Максимо Афонсо. Так в котором же часу вы родились. В два часа дня. Лицо Антонио Кларо выразило сочувствие, и он сказал: я родился на полчаса раньше, или, если уж быть хронометрически точным, моя голова вылезла наружу в тринадцать часов двадцать девять минут, я очень сожалею, мой дорогой, но я уже находился в этом мире, когда вы вошли в него, следовательно, дубликат вы. Тертулиано Максимо Афонсо одним глотком выпил остатки коньяка, поднялся и сказал: я приехал на эту встречу из любопытства, оно уже удовлетворено, я ухожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81