Рогами! Засунь ему палец в задницу, а другой в рот и закрути ему внутренности! Поглядим-ка, убьете ли вы, двое, друг друга, если вам немного улыбнется удача! – кричит им мой чертов идиот с неожиданным весельем. – Это профессиональная деформация, я не могу этого избежать, – говорит он мне потом, и странно слышать такое культурное выражение из его уст, по виду уст неграмотного.
Преодолев препятствие, мы продолжаем свой путь. На следующем светофоре мы останавливаемся первыми. Я вижу среди людей, переходящих дорогу, Эпифанио и Власа, подхалимов-швейцаров из «Ла-Бильбаины». За недостатком чувства юмора они одеты одинаково: синий пиджак, серые, цвета маренго, брюки, белая рубашка и черный галстук. Как братики во времена франкизма, так одевала нас мама, Хосеми и меня, когда мы были детьми. Я все еще с удивлением вспоминаю наши идентичные и ужасные бежевые летние пальтишки.
Я высовываю голову в окно и подаю голос, чтобы поздороваться с этими психопатами, но они меня не видят и не слышат.
У меня не только пропала тревога, но вместо нее явилось довольно сильное ощущение благополучия, столь же физического, сколь и морального.
Это любопытно.
Это очень странно.
Улица Автономии никогда не казалась мне такой длинной.
Но вернемся к воспоминаниям.
Я прервал свое чтение в «Карте полушарий», чтобы задуматься на минутку над этой необыкновенной автобиографической историей.
Мне казалось невероятным, что человек, которого я знал или думал, что знаю, с которым мы вместе создали «роллс-ройс» среди баров авторских закусок, воплощение капитана Хаддока, в общем, мой друг, – это тот самый человек, что прожил столь необычайную цепь событий, причем в такой мрачной роли.
13
Я не знаю, где проснулся и через какое время.
Я использую слово «проснуться» просто для удобства. В действительности проснулся только мой мозг, способность думать. Я находился в абсолютной черноте или пустоте, как вам больше нравится, и не имел никакого представления о своем теле, не осознавал его, не знал, владею ли я им по-прежнему.
Работали только два чувства, и они пассивно связывали меня с миром: слух и обоняние.
Таким образом я узнал, что нахожусь в больнице, в коме; так определил мое состояние врач с пропитым голосом, говоривший с моей матерью. Его нельзя было назвать образцовым дипломатом.
– Видите ли, сеньора, он может проснуться тотчас же, через неделю, через год… или не сделать этого никогда. Говоря популярным языком, яд оказал на его организм очень необычное действие, и последствия невозможно предвидеть… А если он проснется, вполне вероятно, он не будет знать, кто он такой, или превратится в совсем другого человека… В некоторых случаях продолжительной комы, например, они обо всем забывают, даже разучиваются говорить и одеваться… Или наоборот: выучивают арамейский… Хотите, я скажу вам чистую правду? Что бы там мы из себя ни строили, а ведь на сегодняшний день мы ни малейшего представления не имеем о том, как функционирует мозг.
Рыдания моей матери огорчили меня почти так же сильно, как перспектива, обрисованная этим болваном. Я потерял ощущение времени.
Впервые в жизни я скучал по отцу. Я ни разу не слышал его голоса с тех пор, как пришел в сознание, и это было странно.
Мое недоумение рассеял разговор между матерью и одной из немногих общительных соседок из Альсо, которая пришла навестить меня.
Мой отец умер 10 августа, в тот самый день, когда я впал в кому.
Он доел на кухне отравленных кальмаров, которыми пренебрег Франко.
Охрана Франко сделала поверхностные выводы и арестовала хозяев харчевни Арансади и весь персонал.
Много лет спустя я узнал, что женщина, которую Франко назвал Ампаро, продолжает находиться в тюрьме, а ее мужа расстреляли. Новые невинные жертвы неудавшегося опереточного убийства, которое, кстати, сохранили в секрете.
С горькой мысленной улыбкой я вспомнил кривляння моего дяди Пачи, когда он принимал яд и противоядие, и как я тоже попробовал это плацебо.
Противоядие, которого, разумеется, никогда не существовало.
Было ясно, что, задумав свой план, он решил пожертвовать мною.
Я был приемлемой потерей; цель оправдывала уничтожение средства.
Моя смертельная ненависть к Пачи Ираменди родилась в тот момент откровения, и, не считая сладкой передышки длиной в пять лет, она не переставала питаться и крепнуть на протяжении четверти века.
Полагаю, что эта ненависть, вскоре распространившаяся и на остальных пятерых заговорщиков, утишила мое желание умереть, чтобы освободиться от этого жестокого бессилия, и его заменила собой жажда вернуться однажды в мир, чтобы иметь возможность отомстить им всем.
Мое умственное состояние было нормальным: я размышлял так же, как всегда (так мне казалось). Я не проснусь, как говорил этот врач, превратившись в инопланетянина или в растение; я проснусь с твердым убеждением: казнить этих шестерых бесчеловечных сукиных детей; сделать из этого задачу и двигатель моей жизни. Эта навязчивая идея разложила мою душу.
Мне удалось выйти из этого ничто, полного запахов и звуков, только по прошествии тринадцати лет, трех месяцев и пяти дней. Если быть точным, 21 ноября 1975 года. Насмешка судьбы: на следующий день после смерти диктатора.
Во время этих длительных мучений, которые украли у меня лучшую часть жизни и которые были худшей из психических пыток, я сошел с ума.
14
Из больницы меня перевезли домой, на ферму в Альсо, чтобы уложить меня в кровать в моей комнате (запах простыней и моей комнаты ни с чем нельзя было спутать).
Туда приходил навестить меня дядя Пачи в сопровождении Кресенсио Аиспуруа, иезуита.
Кресенсио Аиспуруа, это имя было мне знакомо. Я напряг память.
Конечно! Епископ Аиспуруа. Кресенсио Аиспуруа был епископом Бильбао в восьмидесятых годах. Он даже приходил однажды ко мне домой, на ужин, по приглашению моей съехавшей с катушек матери.
И снова тревога сопровождала эту вспышку памяти: я вспомнил, что епископ и его молодой секретарь пропали на Менорке, не оставив никаких следов, и о них больше ничего не известно.
Моя мать, должно быть, оставила этих двух козлов со мной наедине, потому что они заговорили в моем присутствии без утайки. Если бы у меня еще оставались какие-нибудь сомнения по поводу того, что меня использовали и приговорили к смерти, они сами избавили бы меня от них.
– Бедный мальчик. Досадно видеть его таким… Лучше бы Господь прибрал его к себе, – сказал лицемерный кюре.
– Ты думаешь, мне это нравится? Кроме всего прочего, он единственный сын моей сестры… а мы еще и косвенно оприходовали ее мужа, моего шурина… Вдвойне нагадили… Но такова жизнь: чтобы приготовить яичницу, надо разбить яйца.
– О какой яичнице ты говоришь… Помимо всего прочего, это ни к чему не привело… Франко по-прежнему жив-здоров, а этот парень лежит тут;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59