На лавочке сидели старушки в летних светлых платьях, платья отражали солнечный свет, и Настя отвернулась, чтобы не было больно глазам. Двухэтажный дом казался странно высоким, выше даже, чем ее девятиэтажка.
Она шла куда глаза глядят, разрезая теплый воздух, как густой горячий кисель, загребая его руками и с трудом двигая ногами.
Реальность то уходила куда-то — и тогда все предметы, здания, люди вокруг виделись как сквозь стекла перевернутого бинокля — в неестественно уменьшенном виде, — то возвращалась, и Настя, к своему ужасу, замечала каждую деталь одежды, морщины на лицах прохожих, лопнувшие сосуды у стариков, небритые подбородки мужчин, то, на что раньше не обратила бы никакого внимания.
Асфальт под ногами ходил теплыми медленными волнами, ее подташнивало от этой постоянной качки, но она шла и шла, не разбирая дороги, плохо соображая. Одна-единственная мысль время от времени вспыхивала в ее мозгу — не упасть. Идти. Не упасть.
В какой-то момент она поняла, что идет вдоль набережной Невы. И, явно, не в центре. Вокруг были чахлые, серые деревья, вздымая клубы пыли, мимо неслись грузовики, шум стоял невообразимый. И река была такой же серой, как деревья, асфальт под ногами. На противоположном берегу высились темные заводские корпуса с дымящими трубами. Настя начала задыхаться. Она свернула на мост. Широкий и прочный с виду, он содрогался от все тех же грузовиков, и ей пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие. Вряд ли ей удастся дойти до противоположного берега, мелькнула мысль.
Однако ноги сами несли ее вперед и вперед. На какое-то время Настю отвлекла мучившая ее жажда, и она обнаружила, что идет по какой-то улице. Огляделась, но моста не увидела. Только дома — грязно-коричневые, одинаковые и незнакомые.
Звуки вокруг стали нестерпимо громкими, и все набирали и набирали силу. Настя почувствовала, что сейчас уже точно потеряет сознание. Неподалеку она увидела открытый подъезд и почти побежала к нему. Надо успеть, прежде чем она рухнет на асфальт, успеть добежать до лестницы, там — спасение, покой, тишина и прохлада. И никого вокруг. Можно будет лечь где-нибудь в углу.
Шатаясь, она вошла в темный гулкий подъезд четырехэтажного, могучего «сталинского» дома и увидела сбоку узенькую лесенку вниз. Ее отделяла от площадки решетчатая металлическая дверь, но навесного замка, как ни странно, не оказалось. Дверь была приоткрыта, и конец лесенки терялся в темноте.
Настя, ломая ногти, неловко дернула на себя решетку, ступила на лестницу и, подвернув ногу, упала лицом вперед, в темноту и прохладу подвала.
* * *
— Прикольно...
— Ладно тебе...
— Чего делать-то будем?
Голоса звучали в полной темноте. Настя почувствовала, что лежит с закрытыми глазами на чем-то жестком и холодном. Открыла глаза и увидела прямо над головой желтую лампочку под железным сетчатым колпачком.
— О, смотри. Очухалась.
Настя повернула голову на голос и увидела девчонку, с виду ее ровесницу.
— Как дела? — спросила девчонка, растягивая слова.
Настя хотела ответить, но из горла вырвалось только сипение.
— Смотри, как ее колотит, блин. Отходняк, блин, гляди, совсем плохая.
Настя больше не пыталась заговорить. Ей было худо. Очень худо. Ее била дрожь, она слышала, как пятки выбивают мелкую дробь, тошнило, в глазах мелькали золотистые точечки, и Насте все время казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Или вообще умрет. Жизнь ее буквально висела на ниточке. Настя даже видела эту ниточку. Тоненькую и слабенькую. Одно неловкое движение — и все.
— Эй, слышь? Может, вмазать тебе? А? Ты как? Живая? — спросила девчонка.
— Да ладно тебе, — тихо возразил парень, которого Настя пока не видела. — Погоди. Чего вмазывать-то. Какого, блин, хера ты ее сюда притащила?
— Притащила... А бабульки? А? — послышался шорох. — А? Что скажешь? Двинулся сейчас ты на что? Халявы тут тебе, между прочим, не будет. Будешь пахать у меня, как мальчик.
— Да пошла ты, сука. Не тренди.
— Эй, — снова обратилась к Насте девчонка и потрясла ее за плечо. — Ожила? Давай догонись, подруга. Готово там у тебя? — спросила она уже тише, обращаясь к приятелю.
Настя снова услышала возню. Кто-то взял ее за руку, начал тереть, шлепать, она почувствовала легкий укол, почти безболезненный, и все тело стало наполняться блаженным теплом.
— Что это? — спросила она, хотя все поняла. Чего-то ей вкололи. Ну и что? Зачем было пугать — по телевидению, по радио, в школе? Вкололи, и ничего. Нормально все.
— Что надо, — ответила девчонка. — Меня Любой зовут. А тебя?
— Лодкой ее зовут, а не Любой, — вмешался парень.
Настя повернула голову и увидела паренька лет двенадцати, в «кенгурухе» с надписью NIRVANA, спортивных штанах, чистенького такого, стриженого, светловолосого мальчика с румянцем во всю щеку.
Люба, или Лодка, как назвал ее паренек, совсем не походила на обитательницу подвалов. Короткая кожаная юбочка, черные колготы, черные же стильные ботиночки, вполне приличная кофточка. Волосы черные, до плеч.
— А что вы здесь делаете? — спросила Настя первое, что пришло в голову.
— Толстый! — крикнула Люба парню. — Ты что здесь делаешь?
— Оттягиваюсь, — важно ответил Толстый, никак не соответствующий своей кличке. — А ты? — он посмотрел на Настю.
— Я? Я вроде бы тоже.
— Где это тебя так разрисовали? — Люба смотрела на покрытые синяками Настины руки. Рукава рубашки были закатаны, и миру открывалось довольно неприятное зрелище.
— Где? — Настя потрясла головой. Голова не болела. — Так, случайно. А вы кто?
— А ты кто? — спросил в свою очередь Толстый.
— Настя.
— О, прикол! Ништяк! Все сказано! Настя! Очень приятно!
— Заткнись, пидор! — резко оборвала его Люба.
— Иди на хуй, — лениво огрызнулся Толстый.
— Ночевать-то есть где? — спросила Люба.
— Есть.
— Далеко?
— А мы где?
— Отлично, — Люба похлопала ее по плечу. — Молодец. Наш человек. Удолбалась в умат. С родителями живешь?
Настя хотела было сказать правду, но что-то ее остановило. Хватит с нее вчерашней истории.
— Да, — просто сказала она.
— Ништяк. И как они? Ничего? Ну, я в смысле кайфа?
— Ничего, — ответила Настя, не совсем понимая, о чем идет речь.
— А деньги тебе нужны?
— Деньги?
Настя с трудом поддерживала нить беседы. Ей было очень хорошо, впервые за последние ужасные сутки она полностью расслабилась, не нужно было притворяться, играть, контролировать себя, следить за каждым жестом и словом. Хотелось говорить, рассказывать, она вспомнила массу замечательных, жутко смешных историй, и в то же время можно было и не говорить — такой покой воцарился в душе. О чем это она? О деньгах? Что-то не похоже, чтобы у Любы были деньги.
— Деньги? — Настя полезла в карман. — Да у меня этих денег...
Однако, кроме ключей и смятого паспорта, недавно полученного, но уже имевшего более чем несвежий вид, в карманах ничего не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Она шла куда глаза глядят, разрезая теплый воздух, как густой горячий кисель, загребая его руками и с трудом двигая ногами.
Реальность то уходила куда-то — и тогда все предметы, здания, люди вокруг виделись как сквозь стекла перевернутого бинокля — в неестественно уменьшенном виде, — то возвращалась, и Настя, к своему ужасу, замечала каждую деталь одежды, морщины на лицах прохожих, лопнувшие сосуды у стариков, небритые подбородки мужчин, то, на что раньше не обратила бы никакого внимания.
Асфальт под ногами ходил теплыми медленными волнами, ее подташнивало от этой постоянной качки, но она шла и шла, не разбирая дороги, плохо соображая. Одна-единственная мысль время от времени вспыхивала в ее мозгу — не упасть. Идти. Не упасть.
В какой-то момент она поняла, что идет вдоль набережной Невы. И, явно, не в центре. Вокруг были чахлые, серые деревья, вздымая клубы пыли, мимо неслись грузовики, шум стоял невообразимый. И река была такой же серой, как деревья, асфальт под ногами. На противоположном берегу высились темные заводские корпуса с дымящими трубами. Настя начала задыхаться. Она свернула на мост. Широкий и прочный с виду, он содрогался от все тех же грузовиков, и ей пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие. Вряд ли ей удастся дойти до противоположного берега, мелькнула мысль.
Однако ноги сами несли ее вперед и вперед. На какое-то время Настю отвлекла мучившая ее жажда, и она обнаружила, что идет по какой-то улице. Огляделась, но моста не увидела. Только дома — грязно-коричневые, одинаковые и незнакомые.
Звуки вокруг стали нестерпимо громкими, и все набирали и набирали силу. Настя почувствовала, что сейчас уже точно потеряет сознание. Неподалеку она увидела открытый подъезд и почти побежала к нему. Надо успеть, прежде чем она рухнет на асфальт, успеть добежать до лестницы, там — спасение, покой, тишина и прохлада. И никого вокруг. Можно будет лечь где-нибудь в углу.
Шатаясь, она вошла в темный гулкий подъезд четырехэтажного, могучего «сталинского» дома и увидела сбоку узенькую лесенку вниз. Ее отделяла от площадки решетчатая металлическая дверь, но навесного замка, как ни странно, не оказалось. Дверь была приоткрыта, и конец лесенки терялся в темноте.
Настя, ломая ногти, неловко дернула на себя решетку, ступила на лестницу и, подвернув ногу, упала лицом вперед, в темноту и прохладу подвала.
* * *
— Прикольно...
— Ладно тебе...
— Чего делать-то будем?
Голоса звучали в полной темноте. Настя почувствовала, что лежит с закрытыми глазами на чем-то жестком и холодном. Открыла глаза и увидела прямо над головой желтую лампочку под железным сетчатым колпачком.
— О, смотри. Очухалась.
Настя повернула голову на голос и увидела девчонку, с виду ее ровесницу.
— Как дела? — спросила девчонка, растягивая слова.
Настя хотела ответить, но из горла вырвалось только сипение.
— Смотри, как ее колотит, блин. Отходняк, блин, гляди, совсем плохая.
Настя больше не пыталась заговорить. Ей было худо. Очень худо. Ее била дрожь, она слышала, как пятки выбивают мелкую дробь, тошнило, в глазах мелькали золотистые точечки, и Насте все время казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Или вообще умрет. Жизнь ее буквально висела на ниточке. Настя даже видела эту ниточку. Тоненькую и слабенькую. Одно неловкое движение — и все.
— Эй, слышь? Может, вмазать тебе? А? Ты как? Живая? — спросила девчонка.
— Да ладно тебе, — тихо возразил парень, которого Настя пока не видела. — Погоди. Чего вмазывать-то. Какого, блин, хера ты ее сюда притащила?
— Притащила... А бабульки? А? — послышался шорох. — А? Что скажешь? Двинулся сейчас ты на что? Халявы тут тебе, между прочим, не будет. Будешь пахать у меня, как мальчик.
— Да пошла ты, сука. Не тренди.
— Эй, — снова обратилась к Насте девчонка и потрясла ее за плечо. — Ожила? Давай догонись, подруга. Готово там у тебя? — спросила она уже тише, обращаясь к приятелю.
Настя снова услышала возню. Кто-то взял ее за руку, начал тереть, шлепать, она почувствовала легкий укол, почти безболезненный, и все тело стало наполняться блаженным теплом.
— Что это? — спросила она, хотя все поняла. Чего-то ей вкололи. Ну и что? Зачем было пугать — по телевидению, по радио, в школе? Вкололи, и ничего. Нормально все.
— Что надо, — ответила девчонка. — Меня Любой зовут. А тебя?
— Лодкой ее зовут, а не Любой, — вмешался парень.
Настя повернула голову и увидела паренька лет двенадцати, в «кенгурухе» с надписью NIRVANA, спортивных штанах, чистенького такого, стриженого, светловолосого мальчика с румянцем во всю щеку.
Люба, или Лодка, как назвал ее паренек, совсем не походила на обитательницу подвалов. Короткая кожаная юбочка, черные колготы, черные же стильные ботиночки, вполне приличная кофточка. Волосы черные, до плеч.
— А что вы здесь делаете? — спросила Настя первое, что пришло в голову.
— Толстый! — крикнула Люба парню. — Ты что здесь делаешь?
— Оттягиваюсь, — важно ответил Толстый, никак не соответствующий своей кличке. — А ты? — он посмотрел на Настю.
— Я? Я вроде бы тоже.
— Где это тебя так разрисовали? — Люба смотрела на покрытые синяками Настины руки. Рукава рубашки были закатаны, и миру открывалось довольно неприятное зрелище.
— Где? — Настя потрясла головой. Голова не болела. — Так, случайно. А вы кто?
— А ты кто? — спросил в свою очередь Толстый.
— Настя.
— О, прикол! Ништяк! Все сказано! Настя! Очень приятно!
— Заткнись, пидор! — резко оборвала его Люба.
— Иди на хуй, — лениво огрызнулся Толстый.
— Ночевать-то есть где? — спросила Люба.
— Есть.
— Далеко?
— А мы где?
— Отлично, — Люба похлопала ее по плечу. — Молодец. Наш человек. Удолбалась в умат. С родителями живешь?
Настя хотела было сказать правду, но что-то ее остановило. Хватит с нее вчерашней истории.
— Да, — просто сказала она.
— Ништяк. И как они? Ничего? Ну, я в смысле кайфа?
— Ничего, — ответила Настя, не совсем понимая, о чем идет речь.
— А деньги тебе нужны?
— Деньги?
Настя с трудом поддерживала нить беседы. Ей было очень хорошо, впервые за последние ужасные сутки она полностью расслабилась, не нужно было притворяться, играть, контролировать себя, следить за каждым жестом и словом. Хотелось говорить, рассказывать, она вспомнила массу замечательных, жутко смешных историй, и в то же время можно было и не говорить — такой покой воцарился в душе. О чем это она? О деньгах? Что-то не похоже, чтобы у Любы были деньги.
— Деньги? — Настя полезла в карман. — Да у меня этих денег...
Однако, кроме ключей и смятого паспорта, недавно полученного, но уже имевшего более чем несвежий вид, в карманах ничего не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93