Рейчел Дракон, обмякнув, опустилась на пол чулана, и рука ее, творившая знак древа, дрожала.
Гутвульф ощущал камень у себя за спиной и камень под ногами, и в то же время он понимал, что стоит перед бездонной пропастью. Согнувшись, он опустился на колени и осторожно стал ощупывать камни перед собой, уверенный, что его рука вот-вот повиснет в пустоте. Но перед ним не было ничего, кроме каменных плит коридора.
— Помоги мне Бог! Я проклят! — закричал он. Голос его гремел и эхом отскакивал от далекого потолка, заглушая на мгновение шепчущий хор, окружавший его так долго, что он потерял счет времени. — Проклят! — Он упал вперед, закрыв лицо руками, бессознательно принимая позу молящегося, и зарыдал.
Он знал только, что находится где-то в лабиринтах под замком. С того момента, как он шагнул сквозь невидимую дверь, убегая от пламени, такого жаркого, что он мог бы превратиться в уголь, если бы задержался еще немного, он был потерян, как проклятая душа. Он блуждал по подземным лабиринтам так долго, что уже не мог вспомнить ощущения ветра и солнечного света на своем лице, и вкуса еды, отличной от червей и жуков. И все время эти… другие… следовали за ним, тихий ропот, недоступный пониманию, призрачные существа, которые, казалось, двигались рядом с ним, насмехаясь над его слепотой и ускользая прежде, чем он мог их коснуться. Бесконечные дни он брел, спотыкаясь, не видя ничего, сквозь этот подземный, глубинный мир скорбного шепота и мечущихся фигур, пока тлеющий огонек жизни не стал единственной силой, которая все еще позволяла ему испытывать мучения. Он стал чем-то вроде шнура, туго натянутого между ужасом и голодом. Он был проклят. Другого объяснения не было.
Гутвульф повернулся на бок и медленно сел. Если небеса наказывают его за грехи, сколько это может длиться? Он всегда смеялся над священниками и их разговорами о вечности, но теперь знал, что даже час может растянуться до ужасной, бесконечной длины. Что он должен сделать, чтобы Господь отменил свой ужасный приговор?
— Я грешил, — закричал он, и голос его звучал, как хриплое карканье. — Я лгал и убивал даже тогда, когда точно знал, что поступаю не так, как должно! Грешил!
Эхо улетало и затихало, рассеиваясь под высокими сводами лабиринта.
— Грешил, — прошептал он.
Гутвульф прополз вперед еще немного, молясь, чтобы пропасть, которую он чувствовал, действительно оказалась перед ним — бездонная дыра, свалившись в которую он нашел бы освобождение смерти — если он уже не мертв. Все что угодно было лучше, чем эта бесконечная пустота. Если бы это не было таким же страшным грехом, как убийство, он бился бы головой о камни до тех пор, пока не пришла бы смерть, но Гутвульф боялся, что добавив ко всем своим преступлениям еще и самоубийство, он очнется приговоренным к чему-то еще более страшному. В отчаянии он ощупью двигался вперед, но его дрожащие пальцы скользили все по тому же камню, бесконечно извивающимся каменным плитам коридора.
Конечно, это была только еще одна часть его наказания — призрачная колеблющаяся реальность его тюрьмы. Всего мгновением раньше он был уверен, что великая бездна простирается перед ним, бездна, которой на самом деле не существовало, как доказывало прикосновение его пальцев к холодному камню. Раньше он уже встречал великолепные колонны, поднимающиеся к потолку, и ощупывал искусную резьбу, пытаясь прочитать хоть что-то, несущее надежду, но уже через секунды обнаруживал, что стоит в центре пустого зала, в котором не было не только колонн, но даже обломков камней.
Что же с другими? подумал он. Что с Элиасом и этим дьяволом Прейратсом? Конечно, если божественное правосудие свершилось, они не могли избежать его — только не они, чьи преступления были куда ужаснее и непростительнее, чем все сделанное Гутвульфом. Что случилось с ними и со всеми другими бесчисленными грешниками, которые жили и умерли на этой несчастной земле? Был ли каждый из них приговорен к собственному одинокому проклятию? Блуждали ли по другую сторону каменных стен другие, такие же несчастные, как Гутвульф, раздумывая, не являются ли они последними существами во вселенной?
Он с трудом встал на ноги и, спотыкаясь, пошел вдоль стены, колотя по ней ладонью.
— Вот я! — кричал он. — Я! — Он снова упал на пол, и его ладонь соскользнула вниз по холодной и чуть влажной поверхности стены.
Все те годы, когда он был еще жив — потому что он не мог не чувствовать, что жизнь его уже окончена, хотя мятежный дух все еще обитал в больном и голодном теле — Гутвульф никогда не знал простого чувства товарищества. Он получал удовольствие от встреч с другими — грубой компании мужчин, мягкой податливости женщин — но всегда мог обходиться без них. Друзья умирали или уходили. От некоторых Гутвульф был вынужден отвернуться, когда они противостояли ему, одного или двух ему пришлось убить, несмотря на предшествующую дружбу — даже король под конец пошел против него, но Гутвульф был силен. Нуждаться — значит быть слабым. Быть слабым — значит не быть мужчиной.
Теперь Гутвульф думал о самом ценном, что у него было. Это не была его честь, потому что он знал, что предал ее, когда не пошевелил и пальцем, чтобы помочь Элиасу противостоять его растущему безумию. Это не была его гордость, потому что он потерял ее вместе со зрением, превратившись в спотыкающегося инвалида, которому приходилось звать слугу, чтобы он подал ему ночной горшок. Даже мужеством своим он больше не мог распоряжаться, потому что оно улетучилось, когда Элиас заставил его коснуться серого меча, и Гутвульф ощутил, как ужасная холодная песнь Скорби растеклась по нему, словно смертельный яд. Нет, единственное, что было оставлено ему, казалось самым эфемерным из всего возможного — маленькая искорка, которая все еще жила и надеялась, погребенная под тяжким грузом отчаяния. Может быть это была душа, о которой болтали священники, а может быть и нет — ему это было все равно. Но он знал, что отдал бы даже эту последнюю, драгоценную искру только за то, чтобы снова иметь товарища — если только мог когда-нибудь наступить конец этому ужасающему одиночеству.
Пустая тьма внезапно наполнилась сильным ветром — ветром, который дул сквозь него, но не пошевелил ни волоса у него на голове. Гутвульф слабо застонал — это случалось с ним и раньше. Пустота, окружавшая его, наполнилась щебечущими голосами. Они проносились мимо него — стонущие, печальные слова, которых он не мог понять, но чувствовал, что они полны тоски, потери и страха. Он протянул руку, зная, что тронет пустоту… но рука коснулась чего-то.
Задохнувшись от неожиданности, Гутвульф отдернул ее. Мгновением позже, когда вихрь вопящих теней исчез в отдалении, что-то снова коснулось его, на этот раз толкнув его вытянутую ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136