— Я не шучу.
— Тогда объясните подробнее, — потребовал я.
Теперь уже ему пришла пора тяжко вздыхать. Помолчав, словно собираясь с мыслями, он стал объяснять.
Это была запутанная, наверченная, перекрученная, вся в грязи и вековой пыли, как закатившийся много лет назад под шкаф клубок ниток, история. Оказывается, после многосемейного Саввы осталась купленная еще в тридцатых годах дача на Николиной горе по Рублево-Успенскому шоссе с довольно большим, в гектар, участком. Сперва наследники по простоте тогдашних отношений к собственности жили на ней все вместе летними месяцами, не особо вдаваясь в юридические тонкости. Дача считалась по привычке «родительской», а значит, общей. В процессе, как водится, выявились среди них большие любители садово-огородного времяпрепровождения и меньшие. А позже, когда все Саввичи, за исключением Глеба, ушли в мир иной, это даже как-то закрепилось на бумаге. Женька, например, с Котиком, Верка и сам старый антиквар легко отказались от своих прав на клочки, как многим тогда казалось, бессмысленной земли. И участок фактически достался на правах общей собственности трем семьям: Блумовым, Эльпиным и Забусовым.
Однако и здесь конфликтов до поры не возникало. Старую довоенную развалюху снесли, построили три добротных дома, где кому больше приглянулось. И все бы ничего, да настали иные времена. Поползла цена на землю, а в подобном престижном месте не просто поползла — взмыла ввысь, чуть ли не до десяти тысяч долларов за сотку. Вот тут-то и началось. Насколько я понял, первым возмутителем спокойствия оказался только что вернувшийся тогда из заключения, а ныне уже покойный Бобс. Это с его подачи лупоглазая Марго вдруг объявила, что им с братом Нюмой, от имени которого она взяла привычку уверенно говорить, принадлежит половина земли. А соответственно Наталье и Настасье, женам Забусова и Эльпина, другая половина. Но дома стояли так, что поровну поделить уже ничего было невозможно. Что тут началось, Пирумов подробно рассказывать не стал. Упомянул только, что как адвокат с самого начала отказался во всем этом участвовать и даже вникать. Но отголоски боев до него, давнего друга всей семьи, разумеется, доносились. Суды, пересуды, обращения в прокуратуру, бесконечные обмеры участков и прочие юридические методы легко сменялись схватками врукопашную. С полей сражений, фигурально выражаясь, доносились отзвуки взаимных оскорблений, натурального рукоприкладства и мордобоя, пахло смрадным духом анонимок, доносов, клеветы, лжесвидетельств и уж совсем не фигуральным дымом пожарищ: в одну прекрасную осень все три дома один за другим сгорели дотла, и теперь бывшее Саввово поместье уже довольно давно стояло пустым и заброшенным.
— Вот так, — развел руками, подводя итог, Лев Сергеевич. — Ненависти у них друг к другу всегда было хоть отбавляй. А что касается убийства... Это вам самому решать. Я старый человек, многого в нынешней жизни уже не понимаю... Хотя стараюсь. Нас все больше учили про социальные корни преступности, ну еще про Ломброзо — это считалось буржуазным учением. А тут однажды один клиент, крупный финансист и промышленник, интеллигентнейший человек, знаток искусств, в прошлом, между прочим, доцент кафедры классической филологии, сказал такую вещь... Я, говорит, в жизни никого по лицу не ударил, но если кто-то кинет меня на миллион долларов, обязан буду его убить — или придется уходить из бизнеса. Иначе, говорит, об меня ноги начнут вытирать. — Адвокат помолчал и добавил задумчиво: — Впрочем, что-то ведь должно управлять нашим сошедшим с ума миром. А если верить Фрейду, страх — это те же деньги. Только в сфере эмоций.
Из юридической консультации я вышел не более воодушевленный, чем входил туда. Рассказы Пирумова ничуть не помогли мне определиться, куда в первую очередь направить усилия. Ко всему прочему и самого старика не удалось убедить, что ему угрожает какая-то опасность.
— Всегда кто-нибудь недоволен, — хохотнул он пренебрежительно, и его дворняжьи брыльки растянулись в добродушную гримасу. — Защищаешь обвиняемого — жертва, представляешь потерпевшего — преступник. Мне в жизни столько раз грозили, что я давно устал пугаться...
Так что теперь оставалось действовать методом тыка. И первый тык предстояло сделать на Воробьевых горах, куда я, несмотря на дикие пробки, умудрился добраться с опозданием всего на пять минут.
Почему-то, по наивности, вероятно, я предполагал, что мы с банкиром будем чинно беседовать, прогуливаясь среди праздных туристов вдоль балюстрады смотровой площадки над Лужниками, любуясь видами лежащей под ногами Москвы. Но из «мерседеса» никто не появился, и вместо Забусова я увидел лишь бодигарда в солнцезащитных очках, который вылез из джипа охраны, подошел ко мне, наклонился и вполголоса проговорил:
— Езжайте за нами, мы постараемся небыстро.
Ехали, действительно, небыстро, но затейливо. Крутились по аллеям вокруг университета, доехали до Мичуринского проспекта и вернулись обратно, потом докатили аж до Калужской заставы, где снова развернулись, короче, явно проверяли, не притащил ли я за собой кого-нибудь еще. А убедившись в этом, неожиданно углубились в малоприметный проулок, ведущий как бы вниз с горы к реке, пронеслись по заросшим зеленью пустынным асфальтовым дорожкам и неожиданно выскочили на набережную под метромостом. Я думал, что неплохо знаю Москву, но здесь, честно говоря, оказался впервые. Похоже, не для меня одного это местечко оставалось terra incognita — кроме нас, кругом не видно было ни души.
Забусов не торопясь вылез из машины и остался стоять, продолжая какой-то начатый еще в машине разговор по сотовому телефону, всем своим видом давая понять, что не собирается делать навстречу мне ни шагу — я хранил надежду, что только в переносном смысле: мне бы сейчас не помешало сотрудничество хоть с самим дьяволом. Но мои иллюзии развеялись довольно скоро.
— Ну, что вы там нашли? — поинтересовался он с брюзгливым видом, захлопывая крышечку аппарата. — Выкладывайте скорее, я тороплюсь на заседание в правительстве.
Несмотря на довольно теплую погоду, на нем был безукоризненный серый шерстяной костюм, а темно-малиновый шелковый галстук с элегантным узором, наверняка от какого-нибудь Кардена или Ив Сен-Лорана, под белоснежным воротничком плотно затягивал дрябловатую шею. На фоне всех этих вполне определенных цветов проигрывала только физиономия банкира, блеклая и смазанная, как упавшая в лужу акварель.
— Мне что, можно говорить при всех? — спросил я, глазами показывая на обступивших нас телохранителей.
Быстро моргнув несколько раз лишенными ресниц веками, он кинул быстрый взгляд вокруг и согласился:
— Хорошо, отойдем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87