Эль Греко увидел его в Спасителе, распятом на кресте.
Как-то мы снова встретились с Уиллом на обеде у Дугласа Фербенкса-младшего []. Там были также Клеменс Дэн и Клер Бут Люс. Я познакомился с Клер много лет тому назад в Нью-Йорке, на маскарадном балу у Херста. В тот вечер, в костюме XVIII века, в белом парике, она была восхитительно хороша и казалась мне обаятельной, но лишь до той минуты, пока я не услышал, как она разделывается с моим другом Джорджем Муром, культурным и тонким человеком. Окруженная толпой поклонников, она громко говорила ему:
– Вы просто загадочная личность. Откуда у вас столько денег?
Это было не слишком любезно, особенно в присутствии других ее поклонников. Но Джордж был очень мил и, смеясь, ответил ей:
– А я торгую углем в в свободное время играю в поло со своим другом Хичкоком []. Да вот мой друг, Чарли Чаплин, – я как раз в эту минуту проходил мимо, – знает меня.
С этой минуты отношение мое к Клер переменилось, и меня уже ничуть не удивило, когда я потом услышал, что она стала членом конгресса, а затем послом и что именно она подарила американской политике глубоко философское определение: «глобальная чепуха».
В тот вечер я слушал, как Клер Люс тоном оракула всех поучала. Разговор в конце концов обратился к религии (Клер недавно стала католичкой), и я среди спора вдруг сказал:
– Вовсе не обязательно, чтобы у человека на лбу было написано, что он христианин, – это равно явилось бы доказательством и святости и греховности, а дух святой – он во всем.
В этот вечер мы расстались с чувством некоторой отчужденности.
Когда «Огни рампы» были закончены, я волновался за успех фильма меньше, чем за какой бы то ни было из прежних. Мы устроили просмотр для друзей, и все они пришли в восторг. Мы с Уной начали подумывать об отъезде в Европу; Уне очень хотелось, чтобы дети учились там – она стремилась увезти их подальше от влияний Голливуда.
Я подал прошение о выдаче мне обратной визы на въезд в Америку, но в течение трех месяцев не получал никакого ответа. Тем не менее я продолжал приводить в порядок свои финансовые дела, готовясь к отъезду. Все декларации по налогам были поданы и все налоги уплачены. Но когда налоговый департамент узнал, что я уезжаю в Европу, вдруг обнаружилось, что я задолжал большую сумму. Они наскоро состряпали задолженность, округлив ее в шестизначную цифру, поставив условием, чтобы я внес в депозит два миллиона долларов – в десять раз больше того, что, по их мнению, с меня причиталось. Я почувствовал, что не должен уступать, и потребовал, чтобы дело немедленно передали в суд. В результате мы поладили на довольно скромной сумме. И так как теперь уже не было никаких претензий ко мне, я снова подал прошение о выдаче мне обратной визы и снова в течение нескольких недель тщетно ждал ответа. Тогда я послал письмо в Вашингтон, указывая, что уеду даже в том случае, если мне не дадут обратной визы. Неделю спустя позвонил чиновник департамента иммиграции и попросил разрешения зайти ко мне, так как им необходимо выяснить кое-какие вопросы.
– Пожалуйста, – ответил я.
Явилось трое мужчин и женщина – у нее в руках была машинка для стенографической записи, а у мужчин три маленьких чемоданчика, явно с магнитофонами. Вопросы мне задавал в основном высокий худой человек лет сорока, красивый и, несомненно, очень неглупый. Я понимал, что их четверо против одного и что я совершил оплошность, не пригласив своего адвоката, но, с другой стороны, мне нечего было скрывать.
Я проводил их на веранду. Женщина поставила свою машинку на маленьком столике, остальные уселись на диване, поставив перед собой свои магнитофоны. Главный вынул из портфеля объемистое досье, чуть не в полметра толщиной и положил на стол возле себя. Я сел напротив него. Он начал просматривать досье страницу за страницей.
– Чарльз Чаплин – это ваше настоящее имя? – спросил он.
– Да.
– А говорят, что ваше настоящее имя, – он назвал весьма замысловатую, не английскую фамилию, – и что вы родом из Галиции?
– Нет. Меня зовут Чарльз Чаплин, так же, как и моего отца, и родился я в Лондоне, в Англии.
– Вы утверждаете, что никогда не были коммунистом?
– Никогда. Я ни разу в жизни не вступал ни в какие политические организации.
– Но вы произнесли речь, в которой вы обратились к слушателям со словом «товарищи», – что вы хотели этим сказать?
– Именно то, что сказал. Загляните в словарь, у коммунистов нет монополии на это слово.
Он продолжал допрос в том же духе и вдруг неожиданно спросил:
– Вы когда-нибудь совершали прелюбодеяние?
– Послушайте, – ответил я, – если вы ищете формального довода, чтобы не пускать меня назад в страну, скажите прямо, и я соответственно этому устрою свои дела – я вовсе не желаю оставаться где бы то ни было в качестве «персона нон грата».
– Что вы, что вы, – воскликнул он, – просто мы всегда задаем этот вопрос при выдаче обратной визы.
– А как вы определяете слово «прелюбодеяние»? – спросил я.
Пришлось принести толковый словарь.
– Ну, скажем, «блуд с чужой женой», – уточнил он.
– Насколько мне известно, нет, – сказал я, подумав.
– Если бы наша страна подверглась нападению, вы пошли бы сражаться за нее?
– Конечно. Я люблю Америку – это мой дом, я прожил здесь больше сорока лет, – ответил я.
– Но вы так и не стали американским гражданином.
– Но ведь нет такого закона, который запрещал бы мне сохранять свое подданство. Все налоги я плачу здесь.
– Почему же вы следуете линии партии?
– Если вы мне скажете, в чем заключается линия партия, тогда я вам отвечу, следую я ей или нет.
Наступила пауза, которую я вдруг прервал.
– А вы знаете, как я попал во все эти неприятности?
Он покачал головой.
– Оказал услугу вашему правительству.
Он удивленно поднял брови.
– Ваш бывший посол в России, мистер Джозеф Дэвис, должен был выступать в Сан-Франциско на митинге по поводу помощи русским в войне, но в последнюю минуту выяснилось, что у него ларингит. И тогда весьма высокопоставленный представитель вашего правительства обратился ко мне с просьбой оказать им такую услугу и выступить вместо Дэвиса. И вот с тех пор я и подвергаюсь подобным допросам.
Допрос продолжался часа три. Неделю спустя они снова позвонили мне и спросили, не могу ли я зайти в департамент иммиграции. Мой адвокат настоял, что пойдет со мной, «на случай, если они захотят продолжить допрос».
Встретили меня как нельзя более сердечно. Глава департамента, очень приветливый человек средних лет, говорил почти виноватым тоном:
– Мне очень жаль, что мы вас так задержали, мистер Чаплин. Но сейчас, после того как в Лос-Анжелосе создано отделение департамента иммиграции, мы сможем действовать гораздо быстрее – не придется по каждому поводу сноситься с Вашингтоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Как-то мы снова встретились с Уиллом на обеде у Дугласа Фербенкса-младшего []. Там были также Клеменс Дэн и Клер Бут Люс. Я познакомился с Клер много лет тому назад в Нью-Йорке, на маскарадном балу у Херста. В тот вечер, в костюме XVIII века, в белом парике, она была восхитительно хороша и казалась мне обаятельной, но лишь до той минуты, пока я не услышал, как она разделывается с моим другом Джорджем Муром, культурным и тонким человеком. Окруженная толпой поклонников, она громко говорила ему:
– Вы просто загадочная личность. Откуда у вас столько денег?
Это было не слишком любезно, особенно в присутствии других ее поклонников. Но Джордж был очень мил и, смеясь, ответил ей:
– А я торгую углем в в свободное время играю в поло со своим другом Хичкоком []. Да вот мой друг, Чарли Чаплин, – я как раз в эту минуту проходил мимо, – знает меня.
С этой минуты отношение мое к Клер переменилось, и меня уже ничуть не удивило, когда я потом услышал, что она стала членом конгресса, а затем послом и что именно она подарила американской политике глубоко философское определение: «глобальная чепуха».
В тот вечер я слушал, как Клер Люс тоном оракула всех поучала. Разговор в конце концов обратился к религии (Клер недавно стала католичкой), и я среди спора вдруг сказал:
– Вовсе не обязательно, чтобы у человека на лбу было написано, что он христианин, – это равно явилось бы доказательством и святости и греховности, а дух святой – он во всем.
В этот вечер мы расстались с чувством некоторой отчужденности.
Когда «Огни рампы» были закончены, я волновался за успех фильма меньше, чем за какой бы то ни было из прежних. Мы устроили просмотр для друзей, и все они пришли в восторг. Мы с Уной начали подумывать об отъезде в Европу; Уне очень хотелось, чтобы дети учились там – она стремилась увезти их подальше от влияний Голливуда.
Я подал прошение о выдаче мне обратной визы на въезд в Америку, но в течение трех месяцев не получал никакого ответа. Тем не менее я продолжал приводить в порядок свои финансовые дела, готовясь к отъезду. Все декларации по налогам были поданы и все налоги уплачены. Но когда налоговый департамент узнал, что я уезжаю в Европу, вдруг обнаружилось, что я задолжал большую сумму. Они наскоро состряпали задолженность, округлив ее в шестизначную цифру, поставив условием, чтобы я внес в депозит два миллиона долларов – в десять раз больше того, что, по их мнению, с меня причиталось. Я почувствовал, что не должен уступать, и потребовал, чтобы дело немедленно передали в суд. В результате мы поладили на довольно скромной сумме. И так как теперь уже не было никаких претензий ко мне, я снова подал прошение о выдаче мне обратной визы и снова в течение нескольких недель тщетно ждал ответа. Тогда я послал письмо в Вашингтон, указывая, что уеду даже в том случае, если мне не дадут обратной визы. Неделю спустя позвонил чиновник департамента иммиграции и попросил разрешения зайти ко мне, так как им необходимо выяснить кое-какие вопросы.
– Пожалуйста, – ответил я.
Явилось трое мужчин и женщина – у нее в руках была машинка для стенографической записи, а у мужчин три маленьких чемоданчика, явно с магнитофонами. Вопросы мне задавал в основном высокий худой человек лет сорока, красивый и, несомненно, очень неглупый. Я понимал, что их четверо против одного и что я совершил оплошность, не пригласив своего адвоката, но, с другой стороны, мне нечего было скрывать.
Я проводил их на веранду. Женщина поставила свою машинку на маленьком столике, остальные уселись на диване, поставив перед собой свои магнитофоны. Главный вынул из портфеля объемистое досье, чуть не в полметра толщиной и положил на стол возле себя. Я сел напротив него. Он начал просматривать досье страницу за страницей.
– Чарльз Чаплин – это ваше настоящее имя? – спросил он.
– Да.
– А говорят, что ваше настоящее имя, – он назвал весьма замысловатую, не английскую фамилию, – и что вы родом из Галиции?
– Нет. Меня зовут Чарльз Чаплин, так же, как и моего отца, и родился я в Лондоне, в Англии.
– Вы утверждаете, что никогда не были коммунистом?
– Никогда. Я ни разу в жизни не вступал ни в какие политические организации.
– Но вы произнесли речь, в которой вы обратились к слушателям со словом «товарищи», – что вы хотели этим сказать?
– Именно то, что сказал. Загляните в словарь, у коммунистов нет монополии на это слово.
Он продолжал допрос в том же духе и вдруг неожиданно спросил:
– Вы когда-нибудь совершали прелюбодеяние?
– Послушайте, – ответил я, – если вы ищете формального довода, чтобы не пускать меня назад в страну, скажите прямо, и я соответственно этому устрою свои дела – я вовсе не желаю оставаться где бы то ни было в качестве «персона нон грата».
– Что вы, что вы, – воскликнул он, – просто мы всегда задаем этот вопрос при выдаче обратной визы.
– А как вы определяете слово «прелюбодеяние»? – спросил я.
Пришлось принести толковый словарь.
– Ну, скажем, «блуд с чужой женой», – уточнил он.
– Насколько мне известно, нет, – сказал я, подумав.
– Если бы наша страна подверглась нападению, вы пошли бы сражаться за нее?
– Конечно. Я люблю Америку – это мой дом, я прожил здесь больше сорока лет, – ответил я.
– Но вы так и не стали американским гражданином.
– Но ведь нет такого закона, который запрещал бы мне сохранять свое подданство. Все налоги я плачу здесь.
– Почему же вы следуете линии партии?
– Если вы мне скажете, в чем заключается линия партия, тогда я вам отвечу, следую я ей или нет.
Наступила пауза, которую я вдруг прервал.
– А вы знаете, как я попал во все эти неприятности?
Он покачал головой.
– Оказал услугу вашему правительству.
Он удивленно поднял брови.
– Ваш бывший посол в России, мистер Джозеф Дэвис, должен был выступать в Сан-Франциско на митинге по поводу помощи русским в войне, но в последнюю минуту выяснилось, что у него ларингит. И тогда весьма высокопоставленный представитель вашего правительства обратился ко мне с просьбой оказать им такую услугу и выступить вместо Дэвиса. И вот с тех пор я и подвергаюсь подобным допросам.
Допрос продолжался часа три. Неделю спустя они снова позвонили мне и спросили, не могу ли я зайти в департамент иммиграции. Мой адвокат настоял, что пойдет со мной, «на случай, если они захотят продолжить допрос».
Встретили меня как нельзя более сердечно. Глава департамента, очень приветливый человек средних лет, говорил почти виноватым тоном:
– Мне очень жаль, что мы вас так задержали, мистер Чаплин. Но сейчас, после того как в Лос-Анжелосе создано отделение департамента иммиграции, мы сможем действовать гораздо быстрее – не придется по каждому поводу сноситься с Вашингтоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156