Самым большим моим грехом было и остается то, что я всегда и во всем предпочитаю полагаться на собственное суждение. Хоть я и не коммунист, я отказывался солидаризироваться с теми, кто их ненавидел. Разумеется, это раздражало многих, включая и членов Американского легиона. Я ничего не имею против этой организации, вернее, против тех целей, во имя которых она создавалась: такие меры, как билль о правах военнослужащих и установление других преимуществ для отставных солдат и нуждающихся детей ветеранов войны, – замечательные и очень гуманные мероприятия. Но когда легионеры, вместо того чтобы заниматься своим делом, под флагом патриотизма используют свое влияние для посягательств на права других, они покушаются на самые основы американского строя. Такие сверхпатриоты могут создать те ячейки, из которых в Америке вырастет фашистское государство.
Во-вторых, я выступал против комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, самое название которой – уже передержка, уже готовая петля на шею любого честного американца, которого хотят заставить замолчать только потому, что его мнение расходится с мнением большинства.
И в-третьих, я не принял американского подданства. Но многие американцы, работавшие в Англии, тоже не принимали британского подданства. Представитель «Метро-Голдвин-Майер», получавший несколько тысяч долларов жалованья в неделю, жил и работал в Англии больше тридцати пяти лет, не став британским подданным, и англичане не сокрушались об этом.
Это объяснение, а вовсе не попытка оправдаться. Когда я начинал писать эту книгу, я задал себе вопрос, что меня к этому побудило. Я мог бы назвать несколько причин, но в их число отнюдь не входит желание оправдываться. Подводя итог случившемуся, я могу сказать только, что в эпоху разгула могущественных клик и тайных фактических правителей я вызвал вражду целой нации и, к несчастью, потерял любовь американских зрителей.
Премьера «Огней рампы» должна была состояться в кинотеатре «Одеон» на Лейстер-сквер. Я волновался, как примут картину, – она не была привычной чаплиновской комедией. До премьеры мы устроили просмотр для прессы. После завершения работы над фильмом прошло достаточно времени, я уже отошел от него и мог смотреть его вполне объективно, и должен сознаться, что он меня тронул. Это не было самолюбованием – я могу радоваться каким-то кускам в моих фильмах и испытывать отвращение к другим. Однако я никогда не плакал, как врали некоторые репортеры, – но если бы даже я и заплакал, то что в том дурного? Если произведение не волнует самого автора, чего же он может ожидать от зрителей? Откровенно говоря, может быть, я получаю от своих комедий даже больше удовольствия, чем публика.
В тот вечер сбор от «Огней рампы» поступал на благотворительные цели, и в кинотеатре присутствовала принцесса Маргарэт. На другой день состоялась премьера для широкой публики. Рецензии были довольно прохладными, но сборы побивали все мировые рекорды, и, несмотря на то, что фильм был подвергнут в Америке бойкоту, он принес мне денег больше, чем какая бы то ни было из сделанных мною картин.
До нашего отъезда в Париж мы с Уной были гостями лорда Страбольи на обеде в Палате лордов. Я сидел рядом с Гербертом Моррисоном и был очень удивлен, услышав, что, будучи социалистом, он тем не менее поддерживал политику атомного вооружения. Я сказал ему, что как бы мы ни усиливали свое атомное вооружение, Англия все равно навсегда останется уязвимой мишенью. Англия – маленький остров, и, если она сразу будет обращена в пепел, возмездие за ее гибель окажется слабым утешением. Я убежден, что самой надежной стратегией в защите Англии был бы ее полный нейтралитет – я сомневаюсь, что он может быть нарушен даже в атомный век. Но мои взгляды никак не совпадали со взглядами Моррисона.
Меня поражает, что так много интеллигентных людей выступает в защиту атомного вооружения. Я познакомился и с лордом Солсбери, который придерживался того же мнения, что и Моррисон. Горячо выразив свое отвращение к защите Англии с помощью атомного вооружения, я почувствовал, что показал себя его светлости не с слишком выгодной стороны.
Мне хотелось бы сказать несколько слов о положении в мире, как оно мне представляется сейчас. Все увеличивающаяся сложность современной жизни, кинетическое наступление XX века застают человека связанным гигантскими организациями, которые угрожают ему со всех сторон, давя на него политически, научно и экономически. Мы становимся жертвами «обработки» наших душ, жертвами санкций и запретов, либо жертвами дозволенного.
И эта форма, в которую мы дали себя отлить, определяется отсутствием у нас культурного провидения. Мы слепо шли к уродству и неразберихе и потеряли способность эстетической оценки. Смысл жизни притупился погоней за выгодой, властью и превосходством. Мы сами позволили этим силам опутать нас и внушить полное пренебрежение к их грозным последствиям.
Наука, лишенная внимательного руководства, которое сознавало бы всю меру своей ответственности, вручила политикам и военщине оружие такой разрушительной силы, что они держат в своих руках судьбу каждого живого существа на земле.
Такая полнота власти, отданная в руки людей, чье чувство моральной ответственности и интеллектуальные способности, по меньшей мере, не являются непогрешимыми, а во многих случаях и просто спорными, может привести нас к такой истребительной войне, которая уничтожит все живое на земле. И все-таки мы слепо идем по этому пути.
Доктор Дж. Роберт Оппенгеймер как-то сказал мне: «Человеком движет жажда познания». Пусть так, но во многих случаях он при этом не задумывается о последствиях. Тут доктор Оппенгеймер согласился со мной. Некоторые ученые напоминают мне религиозных фанатиков. Они устремляются вперед, глубоко веря, что все, что они открывают, ведет к добру и что их кредо «познай» есть нравственный закон.
А человек – это животное – с первичным инстинктом выживания. И поэтому прежде развивалась его изобретательность, а уж потом его дух. Очевидно, по той же причине и прогресс науки так опережает человеческую нравственность.
Альтруизм на пути прогресса развивается медленно. Он идет вслед за наукой мелкими шажками, часто спотыкается, – и только сила обстоятельств вынуждает его иногда действовать. Нищета сегодня отступила не благодаря альтруизму или правительственной филантропии, а лишь благодаря силам диалектического материализма.
Карлейль сказал, что мир приведут к спасению люди, которые начнут думать. Но человек должен быть вынужден к этому очень серьезными обстоятельствами.
И вот, когда человек добился расщепления атома, он оказался загнан в тупик и вынужден был задуматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Во-вторых, я выступал против комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, самое название которой – уже передержка, уже готовая петля на шею любого честного американца, которого хотят заставить замолчать только потому, что его мнение расходится с мнением большинства.
И в-третьих, я не принял американского подданства. Но многие американцы, работавшие в Англии, тоже не принимали британского подданства. Представитель «Метро-Голдвин-Майер», получавший несколько тысяч долларов жалованья в неделю, жил и работал в Англии больше тридцати пяти лет, не став британским подданным, и англичане не сокрушались об этом.
Это объяснение, а вовсе не попытка оправдаться. Когда я начинал писать эту книгу, я задал себе вопрос, что меня к этому побудило. Я мог бы назвать несколько причин, но в их число отнюдь не входит желание оправдываться. Подводя итог случившемуся, я могу сказать только, что в эпоху разгула могущественных клик и тайных фактических правителей я вызвал вражду целой нации и, к несчастью, потерял любовь американских зрителей.
Премьера «Огней рампы» должна была состояться в кинотеатре «Одеон» на Лейстер-сквер. Я волновался, как примут картину, – она не была привычной чаплиновской комедией. До премьеры мы устроили просмотр для прессы. После завершения работы над фильмом прошло достаточно времени, я уже отошел от него и мог смотреть его вполне объективно, и должен сознаться, что он меня тронул. Это не было самолюбованием – я могу радоваться каким-то кускам в моих фильмах и испытывать отвращение к другим. Однако я никогда не плакал, как врали некоторые репортеры, – но если бы даже я и заплакал, то что в том дурного? Если произведение не волнует самого автора, чего же он может ожидать от зрителей? Откровенно говоря, может быть, я получаю от своих комедий даже больше удовольствия, чем публика.
В тот вечер сбор от «Огней рампы» поступал на благотворительные цели, и в кинотеатре присутствовала принцесса Маргарэт. На другой день состоялась премьера для широкой публики. Рецензии были довольно прохладными, но сборы побивали все мировые рекорды, и, несмотря на то, что фильм был подвергнут в Америке бойкоту, он принес мне денег больше, чем какая бы то ни было из сделанных мною картин.
До нашего отъезда в Париж мы с Уной были гостями лорда Страбольи на обеде в Палате лордов. Я сидел рядом с Гербертом Моррисоном и был очень удивлен, услышав, что, будучи социалистом, он тем не менее поддерживал политику атомного вооружения. Я сказал ему, что как бы мы ни усиливали свое атомное вооружение, Англия все равно навсегда останется уязвимой мишенью. Англия – маленький остров, и, если она сразу будет обращена в пепел, возмездие за ее гибель окажется слабым утешением. Я убежден, что самой надежной стратегией в защите Англии был бы ее полный нейтралитет – я сомневаюсь, что он может быть нарушен даже в атомный век. Но мои взгляды никак не совпадали со взглядами Моррисона.
Меня поражает, что так много интеллигентных людей выступает в защиту атомного вооружения. Я познакомился и с лордом Солсбери, который придерживался того же мнения, что и Моррисон. Горячо выразив свое отвращение к защите Англии с помощью атомного вооружения, я почувствовал, что показал себя его светлости не с слишком выгодной стороны.
Мне хотелось бы сказать несколько слов о положении в мире, как оно мне представляется сейчас. Все увеличивающаяся сложность современной жизни, кинетическое наступление XX века застают человека связанным гигантскими организациями, которые угрожают ему со всех сторон, давя на него политически, научно и экономически. Мы становимся жертвами «обработки» наших душ, жертвами санкций и запретов, либо жертвами дозволенного.
И эта форма, в которую мы дали себя отлить, определяется отсутствием у нас культурного провидения. Мы слепо шли к уродству и неразберихе и потеряли способность эстетической оценки. Смысл жизни притупился погоней за выгодой, властью и превосходством. Мы сами позволили этим силам опутать нас и внушить полное пренебрежение к их грозным последствиям.
Наука, лишенная внимательного руководства, которое сознавало бы всю меру своей ответственности, вручила политикам и военщине оружие такой разрушительной силы, что они держат в своих руках судьбу каждого живого существа на земле.
Такая полнота власти, отданная в руки людей, чье чувство моральной ответственности и интеллектуальные способности, по меньшей мере, не являются непогрешимыми, а во многих случаях и просто спорными, может привести нас к такой истребительной войне, которая уничтожит все живое на земле. И все-таки мы слепо идем по этому пути.
Доктор Дж. Роберт Оппенгеймер как-то сказал мне: «Человеком движет жажда познания». Пусть так, но во многих случаях он при этом не задумывается о последствиях. Тут доктор Оппенгеймер согласился со мной. Некоторые ученые напоминают мне религиозных фанатиков. Они устремляются вперед, глубоко веря, что все, что они открывают, ведет к добру и что их кредо «познай» есть нравственный закон.
А человек – это животное – с первичным инстинктом выживания. И поэтому прежде развивалась его изобретательность, а уж потом его дух. Очевидно, по той же причине и прогресс науки так опережает человеческую нравственность.
Альтруизм на пути прогресса развивается медленно. Он идет вслед за наукой мелкими шажками, часто спотыкается, – и только сила обстоятельств вынуждает его иногда действовать. Нищета сегодня отступила не благодаря альтруизму или правительственной филантропии, а лишь благодаря силам диалектического материализма.
Карлейль сказал, что мир приведут к спасению люди, которые начнут думать. Но человек должен быть вынужден к этому очень серьезными обстоятельствами.
И вот, когда человек добился расщепления атома, он оказался загнан в тупик и вынужден был задуматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156