– Язык присох?
Иевлев шепотом объяснил свое дело.
– Да зачем они вдруг понадобились, на ночь-то глядя?
– Мореходы отменные, а великий шхипер приказал, чтобы к завтрему яхта была снаряжена...
Владыко собрал бороду в кулак, сунул в рот, прикусил, подумал, потом приказал:
– Моим именем вели Агафонику заточенных тебе отдать для государственной нужды. Да медов ставленных, монастырских, чтобы к государеву столу прислал, чтобы не скаредничал Агафоник... Иди с богом!
Иевлев пристегнул шпагу, положил в сумку пистолеты, велел полковнику прислать к лодье солдат – не более пяти, да с барабаном – для острастки. Рябов стоял у берега, широко расставив ноги, ждал...
– Ну? – спросил он, когда Иевлев подошел совсем близко.
– Сейчас солдаты явятся.
– То-то! – ответил Рябов. – Иди, Сильвестр Петрович, садись на ту лавочку, способнее тебе там будет.
Иевлев сел, закутался в плащ и тотчас задремал от усталости.
7. УЗНИКИ
Незадолго до утра поднялись на взгорье, посоветовались шепотом, подошли к монастырским воротам, и барабанщик обеими палочками ударил тревогу. В сером предрассветном тумане норовисто, зло бил барабан, пробуждая от сладкого сна монахов, настоятеля, келаря, послушников, служников монастырских. Хрипя, заходясь от ярости, лаяли цепные монастырские псы, за высокой стеной забегали монахи, со скрипом открывались двери келий.
Иевлев, закусив губу, что есть силы колотил сапогами в кованные железом, ржавые ворота...
Наконец волчок в воротах отворился, воротник, весь обросший бородой, спросил испуганно:
– Что за люди?
В другом волчке, повыше, появился ствол пищали, из-за стены возле воротной башни высунулись с алебардами в руках монастырские воины – Варнава, Корнилий и Филофей. Слева – глухонемой старик, послушник Кухря, кряхтя тащил монастырскую пушчонку. Солдаты-преображенцы у ворот смеялись, – больно весело было смотреть, как божьи люди готовятся к бою.
Иевлев строго, раздельно, чтобы каждое слово было понято, приказал ворота открыть, нисколько не медля. Имя владыки Афанасия, прапорец, колеблемый предутренним ветерком, обожженные порохом воинских потех суровые лица преображенцев, треск барабана, государев офицер – все вместе навело такой страх на монахов, что тотчас же заскрипели засовы, воротник отвалил бревно и потянул цепь. Медленно отворотились ворота. В клобуке, маленький, с торчащей вперед бороденкой, опираясь на посох, стоял посередине полукружья из монахов игумен, сердито смотрел на Иевлева, на солдат, на Рябова. Была секунда – взгляды их скрестились: светлый спокойный взгляд кормщика и горящий злобой взгляд настоятеля. Настоятель не выдержал – отворотился. Рябов усмехнулся с ленцой.
Ударив посохом в землю, настоятель закричал старческим слабым голосом: зачем-де охальники покой обители рушат. Но Иевлев так цыкнул, что старичок даже назад подался и замахал прозрачными ладошками. Не попросив благословения, не перекрестив лба, Иевлев пошел вперед, на монахов, плечом растолкал двух дородных квасников, мановением руки убрал с пути Варнаву и велел отворить темницу.
Рябов выхватил из волосатых рук Филофея смоляной факел, высоко поднял его. Маленький ловкий преображенец Коноплев, успев разжиться ломом, с корнем выворачивал на дверях темницы скобу. А чтобы черной братии было пострашнее, барабанщик Неелов все бил и бил в барабан, сменяя тревогу зорей и зорю тревогой.
Наконец, как раз к тому времени, когда отец ключник принес ключи, скобу выломали, и Рябов первым шагнул вперед, в подземелье. На одно лишь мгновение лицо его дрогнуло, он задышал чаще, но тотчас же сдержался и, высоко держа над собою факел с черным гребнем копоти поверх оранжевого пламени, скорым сильным шагом пошел вперед по осклизлым мокрым камням. За ним у самого его плеча с гулом и грохотом бил барабан, железом позвякивали мушкеты преображенцев, придерживая шпагу, шагал Иевлев. От всего этого Рябов словно бы летел, и такая вдруг небывалая сила появилась в нем, что плечом навалился на дверь, крякнул, вдавил во внутрь каморы, во тьму, проржавевшее, истлевшее железо и источенное червем дерево. И едва не упал на ползающих вокруг него, ослепленных факелом, блеском оружия, оглушенных барабанным боем старых и добрых дружков, Белого моря старателей, сразу узнавших его, Рябова Ивана сына Савватеева...
– Иване! – неслось из сырой вонючей тьмы.
– Кормщик!
– Друг добрый!
– Люди, меня поднимите, ноженьки не идут...
– Мамынька родная, не примерещилось ли...
– Иване, да вправду ты?
– Я, я, – светло и широко улыбаясь, говорил Рябов, но глаза его искали колченогого Митеньку, искали и не находили.
А отовсюду неслось:
– Здесь он – убогий твой...
– Далее камора, одного засадили...
– Иди к нему, иди...
Салотопник Черницын заковылял вперед на опухших ногах, дед Федор кричал вслед:
– В нижней каморе он, в дальней, в нижней...
Здесь Рябов ломом сорвал замок, Митенька боком неловко шагнул к кормщику, прижался к плечу, всхлипывая, повторял:
– Дядечка, дядечка...
– Вот то-то что дядечка! – сурово отвечал Рябов. – Дядечка!..
И вдруг, всердцах, крикнул:
– А ты от меня не отставай! Больно умен выискался! Без меня жить захотел. Нажился в каморе-то!
Когда вышли из дальней кельи, Иевлев, при свете факела, скорбными глазами осматривал будущих матросов царевой яхты. Истощенные, грязные, бородатые, кто опухший, кто обеззубевший – люди тащились печальной вереницей, и было трудно верить, что они еще шутят друг над другом, посмеиваются, кто кого хуже, острословят на свое несчастье.
– Ты не смотри, Сильвестр Петрович, что они ползком ползут, – сказал Рябов стольнику, – ты нашего народа не знаешь. Их перво-наперво в баньке попарить, тертым хреном телеса ихние натереть, а потом и еды, да не вволю, а с бережением, чтобы не вспучило пустое брюхо, да не раз с бережением, а два, три...
Иевлев, не разжимая губ, усмехнулся на кормщика, недоверчиво покачал головой.
– Потом, конечно, свежей тресочки им, редьки с маслицем, хлебца сколько похотят, да клюковки. Клюковка, брусничка, еще сосновые иголки, кипятком запаренные, – оно и добро...
– Все выживут?
– Ну, которого и на погост снесем, – ответил Рябов, – а другие выживут.
– Да ведь нам ждать недосуг, нам в море идти! – сердито сказал Иевлев.
В мерцающем свете факела глаза кормщика блеснули хитро. Он огладил ладонью короткую золотистую бороду и не торопясь сказал:
– Идти так идти! На первый ход и без них обойдемся!..
– Чего? – спросил Иевлев, не веря ушам. – Да ведь ты сам давеча сказывал – без них не видать нам моря...
– Мало ли, – боком глядя на стольника, осторожно ответил Рябов, – да и откуда мне знать-то было, как они зачирвели... Вишь, словно покойники, какие теперь из них матросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178