Затравленно озирался по сторонам Загиров. У него в кармане лежала десятка, только что, по дороге, полученная от Саенко в долг.
Ищенко сумрачно посмотрел на товарищей.
- Саенко, Загиров - на щебенку добавочными, - не торопясь, повторил он.
Они молчали.
Ищенко оглянулся вокруг.
Собирались любопытные. Он заметил невдалеке золотую тюбетейку Ханумова. Он почернел. Резкая косая черта изуродовала его лицо, как шрам.
- Ну! - сказал он негромко.
Саенко с отвращением посмотрел мимо него вдаль,
- Чего ты на нас нукаешь? Мы тебе что - лошади? Может, ты нас купил или нанял?
- Работать отказываетесь?
- А ты нам башмаки специальные выдал, чтобы мы по щебенке последние лапти рвали?
- Чего?
- То самое, что слышишь.
- Об спецбашмаках надо говорить после смены.
Ищенко был потрясающе спокоен. Он едва сдерживался. Но кулаки его были опутаны веревками вздутых жил.
Саенко вольно играл плечами.
- Ты нам спецбашмаки выдай.
- Говори за одного себя.
- Как это я могу говорить за одного себя? - закричал Саенко "жлобским" голосом и схватил себя за грудь. - Как это я могу говорить за одного себя, когда мой товарищок, может быть, ходит раздетый-разутый и стесняется просить? Верно, Загиров?
Загиров стоял серый. У него мелко дрожали шафранные пальцы.
- Видите - ему совесть не позволяет, он стесняется. Покажь им, Загиров, свои дырки.
- Где же я вам сейчас достану башмаки? - чуть не плача от ярости и от необходимости сдерживать эту ярость, проговорил Ищенко. - Становитесь оба на щебенку, а за башмаки после смены поговорим. Не хочете?
- Не станем.
- Ты, Саенко, за одного себя лучше ручайся.
- Я за нас обоих ручаюсь. Как я - так и он. Верно, Загиров?
Загиров молчал в оцепенении.
- Так вы перед всей бригадой отказываетесь становиться?
- Даешь башмаки!
Мося рванулся к Саенко.
- Стой!
Ищенко на лету перехватил Мосину руку и сжал ее так, что Мося весь вывернулся и присел на корточки. Он скрипел зубами:
- Пусти... Пусти... Пускай мне больше не видеть белого света... Пусти меня к этой курве...
- Они на барахолке свои башмаки позагоняли! - отчаянным голосом закричала Оля Трегубова и вся, до корней волос, стала пунцовой.
Корнеев еще быстрее прошел, глядя в сторону.
- Времечко - времечко - времечко...
- Не станете? - спросил Ищенко с нечеловеческим спокойствием.
Налитыми кровью глазами он смотрел на Саенко и в то же время видел, как Ханумов, усмехнувшись и махнув рукой, повернулся и пошел небрежно прочь, блестя своей золотой тюбетейкой.
Саенко напряженно улыбался.
- Как я - так и он. Без ботиночек не станем. Факт.
Ищенко задыхался.
- Что ж вы нас - зарезать перед всеми строителями хочете? Насмешку с нас сделать?.. Чтоб в глаза людям не смотреть?.. Как раз в такую авторитетную смену?.. Есть у вас какая-нибудь совесть, товарищи?
Он готов был плакать.
А Саенко продолжал стоять, мешковато опустив плечи и нахально облизывая выпачканные анилином губы.
- Можешь нам посыпать на хвост соли!..
- Подавись! - крикнул Нефедов.
Он быстро сел на пол и стал рвать шнурки своих башмаков.
- Брось, Саша, - спокойно сказал Тригер.
Он быстро подошел вплотную к Саенко.
Не глядя на пего и до крови закусив губы, он вырвал из его рук лопату, твердо хлопая по настилу сандалиями, пошел к щебенке и со звоном ударил лопатой в кучу.
- Правильно, - сказал Сметана.
Ищенко посмотрел на хлопцев.
- Ну?
Мося сорвал с себя кепку и с силой швырнул ее об пол.
- Пусть они идут к... матери!
- Кто против? - спросил Ищенко.
Ни одна рука не поднялась.
- Катитесь, - сказал Ищенко страшным голосом. - Завтра поговорим за башмаки.
Саенко сделал дурацкое лицо. Развинченно пожимая плечами и шаркая лаптями, он сошел с настила. Загиров испуганно озирался вокруг. Все глаза смотрели мимо него. Дрожа, он пошел вслед за Саенко.
Несколько секунд все молчали.
Только Ищенко трудно и шумно дышал. Он крутил головой и растирал кулаками щеки, не в состоянии сразу успокоиться. Его грудь раздувалась широко и сильно. Толстая шея была черна и напружена.
Тогда Мося поднял кепку, выколотил ее об колено и аккуратно надел, насунув как раз до кончиков острых, глиняных ушей.
Он воровато улыбнулся, сверкнул желтоватыми белками неистовых своих глаз в сторону журналистов, и вдруг в его губах появился трехствольный спортивный судейский свисток.
- Приготовились! Начали! - крикнул он бесшабашным мальчишеским голосом, бросаясь к ковшу машины. - Пошли!!!
Он дал три коротких, отрывистых, расстроенных свистка.
И все бросились с места, все пошло.
Лопаты звонко ударили в щебенку. Высокое облако цветочной пыли встало над бочками цемента. Шаркнул песок. Извилисто завизжали колеса тачек. Грянул мотор. Плавно пошел барабан. Громыхнул и полез вверх ковш. Ударила шумно вода.
- Сколько? - спросил Маргулиес, счищая с локтей пыль.
Корнеев потянул ремешок часов.
- Шестнадцать часов восемь минут.
- Хорошо.
XLIII
- Клава... В чем дело?
- Боже, на кого ты похож!
- Что произошло?
- Посмотри на свои ноги! Выкрасить серые туфли в белый цвет! Кошмар!..
- Почему такая спешка?..
- Я еле стою... У меня дрожат колени... Подожди.. Я с семи часов на ногах. Я ни разу не присела.
- Зачем ты едешь?..
- Ах, ради бога, не спрашивай... Я сама не понимаю. Я, кажется, сойду с ума. Как жарко!
- Клавдия, оставайся!
- Я скоро вернусь. Очень скоро.
- Зачем ты уезжаешь?
- В августе. Или в сентябре. В средних числах сентября. Который час?
- Без пяти пять. По моим.
- Еще четверть часа. Пятнадцать минут.
- Оставайся! Клава!
- Помоги мне, солнышко, поставить чемодан наверх. Не говори глупостей. Господи, какая здесь духота! Вот так. Спасибо. Больше не надо. Нечем дышать.
- Еще бы. Целый день вагон жарился на солнце. Крыша раскалилась. Может быть, поднять окно?
- Нет, нет. Посмотри - какая там пыль. Я лучше потом попрошу проводника. Когда будем в степи. Хотя бы дождик пошел.
- Останься.
- Я тебе буду писать с каждой станции. Я буду звонить из Москвы. Хочешь ты, чтобы я тебе каждый день звонила? Сядь. Я тоже сяду. Ну, дай же мне на тебя хорошенько посмотреть.
Она крепко схватила его голову с боков обеими руками. У нее были короткие, сильные руки.
В купе, кроме них, пока не было никого.
Она держала его лицо перед собой и смотрелась в него, как в зеркало.
Его фуражка свалилась на потертый диван голубого рытого бархата.
Он видел ее плачущее и смеющееся, грязное, с черным носом, уже не слишком молодое, но все еще детски пухлое и покрытое золотистым пушком, милое, расстроенное лицо.
От слез ее голубые глаза покривели.
Он стал гладить ее по голове, по стриженым волосам, гладким, глянцевитым, как желудь...
- Ну, прошу тебя... Объясни мне... Умоляю тебя, Клавочка!
Он был в отчаянии. Он ничего не понимал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78