В войлочных клетчатых туфлях и пижаме мистер Рай Руп выходил на террасу коттеджа и смотрел на далекую низкую панораму строительства.
Ночью она была неузнаваема. Она вся сверкала, дышала огнями, светами, громами, дымами, фантастическими строениями.
Старческое воображение заселяло ее и застраивало по своему вкусу.
Это был воображаемый портовый город. Это были - бары, дансинги, кафе, трубы пароходов, скрежет погрузки, перестук буферов на высоких эстакадах, светящиеся башни ратуши.
Разноцветные огни горели в стаканах, воспламеняя жажду.
Светофоры висели над перекрестками. Они висели, как ящики фокусников, как маленькие трехъярусные китайские пагоды.
Разноцветные шарики прыгали из отделения в отделение, волшебно меняя цвета. Желтый превращался в зеленый, зеленый в красный.
Шумела роскошно озаренная толпа, неслась слабая музыка. Отдаленно звучал весь этот мощный симфонический оркестр огней, запахов, движения, страстей.
Теплый, жаркий ветер порывисто дул в ресницы Рай Рупа.
Плыла лунная, звездная ночь.
- Вавилон... Вавилон...
Терраса плыла, как палуба. Рай Руп медленно отплывал...
- Горе тебе, Вавилон!
Ему стало страшно. Он всегда теперь испытывал по ночам страх. Это было сознание неизбежной, а главное - близкой смерти. Ну - десять, пятнадцать лет... Ну - семнадцать!
А потом!..
LXV
На хрупком овальном столике лежал аккуратно развернутый иллюстрированный журнал. Стояла начатая бутылка коньяку, маленькая рюмочка. Хорошая темно-красная прямая трубка Дунгиль и жестянка табаку, оставленные на странице журнала, были так желто и рельефно освещены шелковой настольной лампой, что выглядели великолепно оттиснутой цветной рекламой табачной фирмы.
В воздухе стоял приятный запах кепстена.
Фома Егорович, не переставая ерошить и взбивать волосы, сел к столу и положил локти на журнал.
Он давил пальцами голову. Он давил локтями все зти вещи, так наглядно и глянцево, с синим отливом, оттиснутые на меловой скрипучей бумаге. Теперь они были недоступны. Они были враждебны и холодны.
Чем недоступнее были они, тем казались совершеннее, наглядней и натуральней.
К ним легко можно было бы протянуть руку, коснуться их, взять, но пальцы натыкались на скользкую поверхность бумаги.
Горела, и гасла, и снова разгоралась, как папироса, лампа. Блестело вишневое выпуклое дерево трубки. Качались в такт два уровня коньяку: низкий уровень рюмки и высокий - бутылки.
И все это было лишено содержания.
Это была пустота, организованная в раскрашенные формы посуды, мебели, степ, материй, чемоданов.
Молодость, жизнь, Мэгги, холодильник, коттедж...
Все было кончено.
Фома Егорович выпил подряд шесть рюмочек коньяку, но это было каплей в море.
Он тогда стал наливать коньяк в алюминиевый стаканчик бритвенного прибора. Коньяк имел вкус мыла и шоколада.
Разбрасывая по комнате вещи и книги, Фома Егорович вытащил из чемодана стеклянную пробирку с таблетками морфия.
Отбитый край пробирки обрезал ему палец. Он сосал его по детской привычке.
Пробирка с двумя вывалившимися из нее таблетками лежала на листе журнала, так желто и рельефно освещенная лампой, что казалась великолепно оттиснутой рекламой аптекарской фирмы.
Стиснув зубы, Фома Егорович пил стаканчик за стаканчиком и совершенно не пьянел. Потом хмель ударил ему в голову сразу и оглушил его.
Гаснущая лампа длинно и безостановочно протекала в его глазах и все никак не могла протечь или остановиться.
Фома Егорович выбежал из номера в коридор. У него в руке дрожала газета.
Отель спал.
Иногда лампочки в коридорах начинали гаснуть.
Они медленно гасли, перспективно отражаясь в черных окнах квадратного сечения. Свет, теряя силу, переходил из тона в тон, от ярко-белого до темно-малинового, лишенного лучей.
Наконец, он гас.
Тогда окна почерневших коридоров сразу озарялись снаружи.
В них проникали лучи прожекторов и строительных ламп. Свет ложился резкими, длинными клетчатыми косяками. Он ломался на углах и ступенях лестниц. Повисшие флаги портьер мертво и сонно висели в его зеркальном сиянии.
Из номеров явственнее слышались храп, сонное бормотание, трудные вздохи, звон и хруст пружинных матрасов под ударами гальванически переворачивающихся тел.
Через некоторое время лампочки начинали снова разгораться, переходя в обратном порядке из тона в тон, от темно-малинового, лишенного лучей, до ярко-белого, ослепительного накала.
Лампочки гасли, и разгорались, и опять гасли, как раскуриваемые во тьме папиросы.
Временная электростанция дышала затрудненными, неровными вздохами маховика, преодолевающего мертвую точку.
Лампочки разгорались и гасли.
Фома Егорович бегал по коридорам, подымался и спускался по лестницам, останавливался перед окнами, садился на ступени.
У каждого источника света он подносил газету к глазам и читал одну и ту же телеграмму:
"КРАХ АМЕРИКАНСКОГО БАНКА.
Нью-Йорк, 28 мая. Эпидемия банкротств по всей Америке продолжается. Крупнейший банк "Коммершиэл компани" в Чикаго, сумма вкладов которого составляет 30 млн. долларов, вчера прекратил платежи. Председатель правления и главный директор покончили с собой. Заведующий отделом кредитов арестован. Ведется следствие."
- Мои деньги... - бормотал Фома Егорович. - Мои деньги...
По коридорам, по лестницам, то на свету, то во тьме, шли люди. Люди шли на работу и с работы.
Фома Егорович подбегал к знакомым и незнакомым.
- Я извиняюсь... Товарищ... Одну минуточку, - говорил Фома Егорович, протягивая дрожащую газету. - Я не очень хорошо читаю по-русски. Быть может, вы мне поможете... Это недоразумение... Я вас уверяю честным словом, что это невозможная вещь...
Некоторые торопились, извинялись. Некоторые останавливались и с любопытством брали газету.
- Где? Что? Ах, этот харьковский рекорд? Триста шесть замесов? Прошлогодний снег. Сегодня у нас на шестом участке всадили четыреста двадцать девять. А что? Вы тоже считаете, что это невозможно?
Фома Егорович поворачивался направо и налево. Он дышал спиртом. Он подходил, и отходил, и возвращался назад. Он не мог устоять на месте. Он страшно шатался, почти падал.
- Нет, нет! Это не то. Это не там. Читайте телеграмму из Нью-Йорка.
Он растягивал на себе резиновые подтяжки. Он их крутил. Он ими щелкал.
- Читайте, товарищ, телеграмму из Америки. Вот эту, вот эту.
- Ах, опять крах! - разочарованно говорил спрошенный.
- Что написано? Что тут написано, прошу вас, прочтите громко.
- Да что ж написано? Ничего интересного. Ну - крах. Ну - в Чикаго. Ну-"Коммершиэл компани". Ну - пропали вклады. Ну - покончили с собой... Спокойной ночи. Надо спать. Извините. Скоро утро. Идите спать.
Фома Егорович стучал кулаками в номер Маргулиеса, В номере было темно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78