Он вплотную надвинулся на Семечкина.
- Молчать! - заорал Маргулиес. - Мальчишка!
- Я бы вас попросил...
- Что? Что-о-о?
Маргулиес вырвал из кармана свисток. Он судорожно, дрожащими руками совал его в рот.
Длинная канареечная трель пронзительно прохватила тепляк.
- Эй! Кто там! Охрана!
Гремя прикладом по доскам, бежал стрелок.
- Вы меня знаете, товарищ? - спокойно спросил Маргулиес.
- Так точно, вы - начальник шестого участка.
- Правильно.
Маргулиес кивнул головой на Семечкина.
- Взять!
- Этого?
- Этого самого.
Стрелок взял Семечкина за рукав.
- Посади в пожарный сарай.
Стрелок с любопытством и некоторым сожалением осмотрел Семечкина, многочисленные значки на лацкане его пиджака, носки, проколотые поверх галифе большими английскими булавками, бантики на туфлях, страшные черные очки, красный кадык.
- Пойдем, товарищ.
- Вы не имеете права! - закричал Семечкин, багровея. - Я никуда не пойду. Я уполномоченный аварийного штаба. Вы за это ответите. Я буду писать в областную прессу.
Он рванулся из рук стрелка. Но стрелок держал его крепко. Черные очки свалились с его носа. Под страшными очками обнаружились небольшие голубенькие золотушные глазки. Они испуганно бегали по сторонам.
- Я подчиняюсь грубому насилию...
- Пойдем, пойдем, браток.
- Через два часа выпустишь, - заметил через плечо Маргулиес.
Он подошел к трапу, нагнулся и сказал спокойно:
- Свинтить.
Маргулиес побежал к машине.
Каленый рельс заката медленно гас, покрывался сизо-лиловым налетом во всю длину далекого Уральского хребта.
- Вода!
С лязгом пошел ковш. Опрокинулся барабан.
"Триста сорок три", - отметил в уме Маргулиес.
- Который час?
Корнеев посмотрел на часы.
- Три минуты одиннадцатого.
- Сколько стояли?
- Двенадцать минут. Еще времени - один час пятьдесят семь минут.
- Не вытянем.
Маргулиес бросился на середину настила.
- Ребята! - закричал он. - Хлопцы! Нажми, навались! Не подкачай!
Все бросилось с места, все пошло.
Вокруг на участке один за другим, низко на земле и высоко на светлом воздухе зажигались бледные жидкие звезды тысячесвечовых ламп.
- Эх, не вытянут! Не вытянут!
Ханумов не находил себе места. Он ходил взад-вперед вдоль настила и бросал короткие взгляды на моториста.
Вдруг он круто свернул и побежал к Ищенко.
- Эх!
Он поймал Ищенко за рубаху.
- Слушай, Костя! Черт с тобой... Два рычага. Один подымает ковш, другой пускает воду. Разница пять - семь секунд. Соедини проволокой. Будет давать ковш и воду сразу, десять секунд выиграешь на замес. Эх, для себя держал. Ну, ничего, пользуйся. Пей мою кровь. Я тебе все равно - и так и так воткну. Мои хлопцы лучше твоих.
Он резко повернулся и быстро пошел прочь, снимая и надевая на ходу тюбетейку.
Ищенко остановился и наморщил лоб. В один миг он ухватил суть дела. Правильно. Два рычага - в один рычаг.
Он бросился к настилу:
- Слесарный ремонт! Кто там на слесарном ремонте? Морозов, соедини рычаги дротом!
- Щебенка! Щебенка! - исступленно кричал Мося. - Щебенка кончается!
Шарахая короткими отсечками пара, медленно подходил паровоз.
Винкич и Георгий Васильевич соскочили с первой площадки. Загремели крюки. Упали борты.
- Принимай щебенку!
Георгий Васильевич был весь, с ног до головы, в белом каменном порошке.
Его ночные туфли, разодранные в клочья, имели смешной и жалкий вид.
Грязный пот струился по его лицу.
В голове еще стоял адский шум камнедробилки, лязг грохотов. Перед глазами мелькал передаточный ремень, плавно бегущий от громадного медленного махового колеса к маленьким, страшно быстрым шкивам.
Расстояние между маховым колесом и шкивами было так велико, что ремень трансмиссии в метр шириной, залетая на головокружительную высоту камнедробилки, казался не шире тесемки.
И сама камнедробильная машина стояла, как гигантская кофейная мельница, и сыпались бледные, редкие искры из перегрызаемых и перемалываемых каменных глыб.
- Ну и денек! - тяжело отдуваясь, сказал Георгий Васильевич и сел на землю. - Ну, ладно!
Мимо бежал Корнеев.
- Понимаете, - сказал он Корнееву, сияя круглыми возбужденными глазами. - Мы им доказываем, как дважды два четыре, что щебенка необходима, а они заявляют, что не имеют права выходить из нормы. Так повысьте же норму, черт возьми, говорим мы, а они ссылаются на заводоуправление. Мы им весьма резонно указываем на необходимость всемирного повышения, а они, изволите ли видеть...
Корнеев посмотрел вокруг ничего не соображающими глазами, подергал носом, заглянул в пустой портсигар и, сказав: "Извините", - побежал дальше.
Кутайсов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:
- Что? Не слышу. У вас тоже нету? Но пойми же ты, друг мой дорогой, что нам необходимо двадцать анкет. Ну да. Простых, обыкновенных печатных анкет для вступления в комсомол. Да! Вся ищенковская бригада. Что? В горком я звонил. В горкоме нету. В бюро? В бюро звонил - в бюро нету. Ну хоть пятнадцать штук! Нету? А, шут с вами совсем, я не знаю, что у вас есть в таком случае! Что? Мало того, что все вышли! Надо новые печатать! Вот мы
вас протянем... Что? Нет, друг, ты меня только, пожалуйста, не пугай. Я не маленький!.. Пожалуйста. Хоть в Политбюро... До свиданья... Хоть в Политбюро. Куда хочешь! До свиданья. Он повесил трубку.
- Слободкин!
LIX
Время - одиннадцать часов сорок пять минут.
Маргулиес про себя считает замесы: "Триста восемьдесят восемь, триста восемьдесят девять, триста девяносто..."
Толпа теснится к настилу. Толпа шумит. Толпа вслух считает замесы:
- Триста девяносто, триста девяносто один, триста девяносто два...
- Три...
- ...четыре...
- ...пять...
С крыши тепляка вниз бьют снопы прожекторов. Прожектора установлены группами. В каждой группе - шесть штук. Шесть ослепительных стеклянных пуговиц, пришитых в два ряда к каждому щиту.
По всем направлениям ярко освещенного настила бегут фигуры с тачками. Каждая фигура отбрасывает от себя множество коротких радиальных теней.
Равноугольные звезды теней пересекаются, скрещиваются, сходятся и расходятся в четком, горячем, молодом ритме.
Ритм выверен с точностью до одной секунды, и люди работают как часы.
Тачка щебенки.
Тачка цемента.
Тачка песку.
- Ковш и вода!
Один поворот рычага. Теперь ковш и вода даются одновременно, одним движением руки.
- Не вытянут!
- Вытянут!
Грохот вываливаемого бетона.
- Триста девяносто шесть...
- Триста девяносто семь...
- ...восемь...
- ...девять...
- Время?
Корнеев держит перед глазами часы. Прожектора бьют в глаза. Корнеев закрывается от света ладонью. Он нервно подергивает носом, кашляет. На глазах - острые слезы.
- Без двух ноль.
- Вытянут!
- Не вытянут!
Налбандов во тьме шагает к фронту работы. Со всех сторон низкие и яркие звезды огней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
- Молчать! - заорал Маргулиес. - Мальчишка!
- Я бы вас попросил...
- Что? Что-о-о?
Маргулиес вырвал из кармана свисток. Он судорожно, дрожащими руками совал его в рот.
Длинная канареечная трель пронзительно прохватила тепляк.
- Эй! Кто там! Охрана!
Гремя прикладом по доскам, бежал стрелок.
- Вы меня знаете, товарищ? - спокойно спросил Маргулиес.
- Так точно, вы - начальник шестого участка.
- Правильно.
Маргулиес кивнул головой на Семечкина.
- Взять!
- Этого?
- Этого самого.
Стрелок взял Семечкина за рукав.
- Посади в пожарный сарай.
Стрелок с любопытством и некоторым сожалением осмотрел Семечкина, многочисленные значки на лацкане его пиджака, носки, проколотые поверх галифе большими английскими булавками, бантики на туфлях, страшные черные очки, красный кадык.
- Пойдем, товарищ.
- Вы не имеете права! - закричал Семечкин, багровея. - Я никуда не пойду. Я уполномоченный аварийного штаба. Вы за это ответите. Я буду писать в областную прессу.
Он рванулся из рук стрелка. Но стрелок держал его крепко. Черные очки свалились с его носа. Под страшными очками обнаружились небольшие голубенькие золотушные глазки. Они испуганно бегали по сторонам.
- Я подчиняюсь грубому насилию...
- Пойдем, пойдем, браток.
- Через два часа выпустишь, - заметил через плечо Маргулиес.
Он подошел к трапу, нагнулся и сказал спокойно:
- Свинтить.
Маргулиес побежал к машине.
Каленый рельс заката медленно гас, покрывался сизо-лиловым налетом во всю длину далекого Уральского хребта.
- Вода!
С лязгом пошел ковш. Опрокинулся барабан.
"Триста сорок три", - отметил в уме Маргулиес.
- Который час?
Корнеев посмотрел на часы.
- Три минуты одиннадцатого.
- Сколько стояли?
- Двенадцать минут. Еще времени - один час пятьдесят семь минут.
- Не вытянем.
Маргулиес бросился на середину настила.
- Ребята! - закричал он. - Хлопцы! Нажми, навались! Не подкачай!
Все бросилось с места, все пошло.
Вокруг на участке один за другим, низко на земле и высоко на светлом воздухе зажигались бледные жидкие звезды тысячесвечовых ламп.
- Эх, не вытянут! Не вытянут!
Ханумов не находил себе места. Он ходил взад-вперед вдоль настила и бросал короткие взгляды на моториста.
Вдруг он круто свернул и побежал к Ищенко.
- Эх!
Он поймал Ищенко за рубаху.
- Слушай, Костя! Черт с тобой... Два рычага. Один подымает ковш, другой пускает воду. Разница пять - семь секунд. Соедини проволокой. Будет давать ковш и воду сразу, десять секунд выиграешь на замес. Эх, для себя держал. Ну, ничего, пользуйся. Пей мою кровь. Я тебе все равно - и так и так воткну. Мои хлопцы лучше твоих.
Он резко повернулся и быстро пошел прочь, снимая и надевая на ходу тюбетейку.
Ищенко остановился и наморщил лоб. В один миг он ухватил суть дела. Правильно. Два рычага - в один рычаг.
Он бросился к настилу:
- Слесарный ремонт! Кто там на слесарном ремонте? Морозов, соедини рычаги дротом!
- Щебенка! Щебенка! - исступленно кричал Мося. - Щебенка кончается!
Шарахая короткими отсечками пара, медленно подходил паровоз.
Винкич и Георгий Васильевич соскочили с первой площадки. Загремели крюки. Упали борты.
- Принимай щебенку!
Георгий Васильевич был весь, с ног до головы, в белом каменном порошке.
Его ночные туфли, разодранные в клочья, имели смешной и жалкий вид.
Грязный пот струился по его лицу.
В голове еще стоял адский шум камнедробилки, лязг грохотов. Перед глазами мелькал передаточный ремень, плавно бегущий от громадного медленного махового колеса к маленьким, страшно быстрым шкивам.
Расстояние между маховым колесом и шкивами было так велико, что ремень трансмиссии в метр шириной, залетая на головокружительную высоту камнедробилки, казался не шире тесемки.
И сама камнедробильная машина стояла, как гигантская кофейная мельница, и сыпались бледные, редкие искры из перегрызаемых и перемалываемых каменных глыб.
- Ну и денек! - тяжело отдуваясь, сказал Георгий Васильевич и сел на землю. - Ну, ладно!
Мимо бежал Корнеев.
- Понимаете, - сказал он Корнееву, сияя круглыми возбужденными глазами. - Мы им доказываем, как дважды два четыре, что щебенка необходима, а они заявляют, что не имеют права выходить из нормы. Так повысьте же норму, черт возьми, говорим мы, а они ссылаются на заводоуправление. Мы им весьма резонно указываем на необходимость всемирного повышения, а они, изволите ли видеть...
Корнеев посмотрел вокруг ничего не соображающими глазами, подергал носом, заглянул в пустой портсигар и, сказав: "Извините", - побежал дальше.
Кутайсов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:
- Что? Не слышу. У вас тоже нету? Но пойми же ты, друг мой дорогой, что нам необходимо двадцать анкет. Ну да. Простых, обыкновенных печатных анкет для вступления в комсомол. Да! Вся ищенковская бригада. Что? В горком я звонил. В горкоме нету. В бюро? В бюро звонил - в бюро нету. Ну хоть пятнадцать штук! Нету? А, шут с вами совсем, я не знаю, что у вас есть в таком случае! Что? Мало того, что все вышли! Надо новые печатать! Вот мы
вас протянем... Что? Нет, друг, ты меня только, пожалуйста, не пугай. Я не маленький!.. Пожалуйста. Хоть в Политбюро... До свиданья... Хоть в Политбюро. Куда хочешь! До свиданья. Он повесил трубку.
- Слободкин!
LIX
Время - одиннадцать часов сорок пять минут.
Маргулиес про себя считает замесы: "Триста восемьдесят восемь, триста восемьдесят девять, триста девяносто..."
Толпа теснится к настилу. Толпа шумит. Толпа вслух считает замесы:
- Триста девяносто, триста девяносто один, триста девяносто два...
- Три...
- ...четыре...
- ...пять...
С крыши тепляка вниз бьют снопы прожекторов. Прожектора установлены группами. В каждой группе - шесть штук. Шесть ослепительных стеклянных пуговиц, пришитых в два ряда к каждому щиту.
По всем направлениям ярко освещенного настила бегут фигуры с тачками. Каждая фигура отбрасывает от себя множество коротких радиальных теней.
Равноугольные звезды теней пересекаются, скрещиваются, сходятся и расходятся в четком, горячем, молодом ритме.
Ритм выверен с точностью до одной секунды, и люди работают как часы.
Тачка щебенки.
Тачка цемента.
Тачка песку.
- Ковш и вода!
Один поворот рычага. Теперь ковш и вода даются одновременно, одним движением руки.
- Не вытянут!
- Вытянут!
Грохот вываливаемого бетона.
- Триста девяносто шесть...
- Триста девяносто семь...
- ...восемь...
- ...девять...
- Время?
Корнеев держит перед глазами часы. Прожектора бьют в глаза. Корнеев закрывается от света ладонью. Он нервно подергивает носом, кашляет. На глазах - острые слезы.
- Без двух ноль.
- Вытянут!
- Не вытянут!
Налбандов во тьме шагает к фронту работы. Со всех сторон низкие и яркие звезды огней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78