Подобная любовь, так нас учат, составляет единственный «священный» союз. Если вы хотите изменить это «движение» и возвратиться к старомодным типам скромных девушек и беспорочных матрон, вы должны осудить всех «новых» писателей на пожизненные каторжные работы и учредить правительственную цензуру для современной прессы. Теперь ваше положение оскорбленного мужа не только смешно, но оно не принято. Уверяю вас, я не чувствую ни малейшего укола совести, говоря, что я люблю Лючио; всякая женщина гордилась бы любить его; однако он не хочет или не может любить меня; у нас была «сцена», и вы дополнили драматический эффект своим присутствием! Тут больше ничего не остается ни сказать, ни сделать. Я не думаю, чтобы вы могли развестись со мной; но если вы можете, я не буду защищаться!
Она повернулась — как бы для того, чтобы уйти; я продолжал глядеть на нее в немом молчании, не находя слов, чтобы бороться с ее наглостью, когда Лючио заговорил важным и ласковым тоном.
— Это очень горестное и тяжелое положение вещей, — сказал он, и странная, полуциническая-полупрезрительная улыбка еще оставалась на его губах. — Но положительно я должен протестовать против мысли о разводе — не только ради ее милости, но ради меня самого. Я совершенно неповинен здесь!
— Неповинен! — воскликнул я, опять пожимая его руку. — Вы само благородство, Лючио! Самый честный друг, какого когда-либо имел человек! Благодарю вас за ваше мужество, за вашу прямоту и честность, с какой вы говорили. Я слышал все, что вы сказали. Ничто не могло быть достаточно сильным, чтобы привести эту заблудшую женщину к сознанию ее позорного поведения, ее бесчестия.
— Простите! — прервал он деликатно. — Едва ли можно леди Сибиллу назвать бесчестной, Джеффри. Она страдает; назовем это маленьким возбуждением нервов. В мыслях, может быть, она виновна в неверности, но общество этого не знает, и, действительно, она чиста, чиста, как свежевыпавший снег, и общество, самое беспорочное, будет смотреть на нее как на свежевыпавший снег.
Его глаза блестели; я встретил его холодный насмешливый взгляд.
— Вы думаете, как и я, Лючио, — сказал я хриплым голосом. — Вы чувствуете, как и я, что непристойная мысль жены так же гнусна, как и ее непристойный поступок. Нет оправдания, нет извинения для такой жестокой и ужасной неблагодарности. Что же? — Мой голос бессознательно возвысился, когда я опять повернулся к Сибилле. — Не освободил ли я вас и вашу семью от тяжелого давления бедности и долгов? Жалел ли я что-нибудь для вас? Не завалены ли вы бриллиантами? Не пользуетесь ли вы большей роскошью и свободой, чем королева? И не должны ли вы оказать мне, по крайней мере, хоть какую-нибудь признательность?
— Я ничего вам не должна! — смело ответила она. — Я дала вам то, за что вы заплатили: мою красоту и мое общественное положение. Это был прекрасный торговый договор.
— Дорогой и печальный! — крикнул я.
— Может быть, так. Но, каким бы он ни был, вы разрываете его, а не я. Вы можете покончить с ним, когда угодно. Закон…
— Закон не даст вам свободы в подобном случае, — вмешался Лючио с сатирической учтивостью. — Конечно, развод возможен на почве несообразности характеров, но стоит ли? Ее милость несчастлива в своих вкусах, вот и все; она избрала меня своим cavalier servant [услужливый кавалер (фр.)] , и я отказался. Ничего больше не остается, как забыть этот неприятный инцидент и попробовать жить в лучшем согласии в будущем.
— Вы думаете, — сказала моя жена, подходя к нему, закинув с презрением свою гордую голову и указывая на меня, — вы думаете, что я буду жить с ним после того, что он видел и слышал сегодня ночью? За кого вы меня считаете?
— За прелестную женщину с быстрыми побуждениями и безумным рассуждением, — ответил Лючио с видом саркастической галантности. — Леди Сибилла, вы нелогичны, как большинство вашего пола. С вашей стороны дурно продолжать эту сцену, самую неприятную и трудную для нас, бедных мужчин. Вы знаете, как мы ненавидим «сцены». Позвольте мне удалиться. Молите небо, чтобы ваш муж забыл этот полночный бред ваш и признал его скорее странной болезнью, нежели каким-либо худым намерением!
Она пошла к нему, простирая руки в диком призыве.
— Лючио! — крикнула она. — Лючио, мой возлюбленный! Покойной ночи! Прощай!
Я ринулся и встал между ними.
— Предо мной?! — воскликнул я. — Негодная женщина! Есть ли у вас стыд?
— Никакого! — сказала она с дикой улыбкой. — Я горжусь моей любовью к такому царю достоинства и красоты. Посмотрите на него и потом посмотрите на себя в ближайшее зеркало. Как вы могли, даже при вашем эгоизме, считать возможным для женщины любить вас, когда он был близко?! Отойдите от света, вы кладете тень между богом и мною.
Когда она произнесла эти безумные слова, ее вид был таким странным и неземным, что, совершенно ошеломленный, я машинально посторонился, как она просила. Она пристально посмотрела на меня.
— Я также и вам могу сказать: прощайте! — заметила она. — Я больше никогда не буду жить с вами!
— И я — с вами, — сказал я жестко.
— Ни я с вами, ни я с вами, — повторила она, как ребенок, учивший урок. — Конечно, нет, и если я не буду жить с вами, вы не можете жить со мной.
Она засмеялась как-то нестройно; затем еще раз кинула на Лючио молящий взгляд.
— Прощай! — сказала она.
Он смотрел на нее со странной неподвижностью, но не произнес ни слова в ответ. Его глаза холодно блестели при лунном свете, как острая сталь, и он улыбался. Она смотрела на него с такой страстной напряженностью, но он стоял недвижимо, как настоящая статуя утонченного презрения и умственного самообуздания. Мое едва подавленное бешенство снова разразилось при виде ее немого выражения любви, и я залился презрительным хохотом.
— Клянусь небом, новая Венера и сопротивляющийся Адонис! — крикнул я исступленно. — Жаль, здесь нет поэта, чтоб обессмертить такую трогательную сцену! Уходите, уходите!
И бешеным жестом я указал ей, чтоб она ушла.
— Уходите, если не хотите, чтоб я вас убил. Уходите с гордым сознанием, что сотворили зло и гибель, которые наиболее дороги сердцу женщины: вы испортили жизнь и обесчестили имя; большего вы не можете сделать, ваше женское торжество докончено! Уходите! Дай Бог, чтобы я больше никогда не видел вашего лица!
Она не обращала никакого внимания на мои слова и все смотрела на Лючио.
Медленно отступая, она, казалось, скорее почувствовала, чем увидела дорогу к винтовой лестнице, и, повернувшись, начала подниматься. На полдороге она остановилась, оглянулась назад и с диким восторгом на лице послала Лючио воздушный поцелуй, улыбаясь, как призрачная женщина во сне; потом, шаг за шагом, она поднялась наверх, пока не исчезла последняя складка ее белого платья, и мы, мой друг и я, остались одни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121