разве только, если она сопровождается красотой души, тогда она производит эффект, и эффект весьма необыкновенный. Она возбуждает во мне желание испытать эту красоту — доступна ли она, или неуязвима. Какой я нахожу ее, такой я ее и оставляю.
Я устало смотрел на узоры лунного света на полу.
— Что же мне делать? — спросил я. — Что бы вы мне посоветовали?
— Поезжайте со мной в город, — ответил он. — Вы можете оставить жене записку, объясняя свое отсутствие, и в одном из клубов мы спокойно поговорим о деле и решим, как лучше избежать общественного скандала. Сейчас же идите спать. Если вы не хотите возвращаться в вашу комнату, спите в соседней, около меня.
Я машинально встал и приготовился повиноваться ему. Он украдкой следил за мной.
— Не выпьете ли вы успокоительного лекарства, если я приготовлю его для вас? — спросил он. — Оно безвредно и даст вам несколько часов сна.
— Я бы выпил яд из ваших рук! — ответил я равнодушно. — Отчего вы э т о г о не приготовите для меня? А затем… затем я заснул бы на самом деле и забыл бы эту страшную ночь.
— Нет, к несчастью, вы бы не забыли! — сказал он, беря свой дорожный несессер и вынимая оттуда коробочку с белым порошком, который он постепенно разводил в стакане. — Это-то и есть самое худшее в том, что люди называют смертью. Кстати, я просвещу вас немного в науке, чтобы рассеять ваши мысли. Научная часть смерти, дела, что продолжаются за кулисами ее, весьма заинтересуют вас — это очень поучительно, в особенности тот ее отдел, который я называю возрождением атомов. Клеточки мозга суть атомы, и в них находятся другие атомы, называемые памятью, необыкновенно жизненные и удивительно плодородные… Выпейте это. — И он протянул мне приготовленную микстуру. — Для теперешних обстоятельств она гораздо лучше, чем смерть: она производит онемение и парализует атомы сознания на короткое время, между тем как смерть освобождает их
Я был слишком поглощен самим собой, чтобы понимать или обращать внимание на его слова, но я выпил покорно то, что он дал мне, и возвратил стакан. Он продолжал с минуту следить за мной. Затем он открыл дверь в комнату, смежную с его комнатой.
— Ложитесь на эту постель и закрывайте глаза, — продолжал он тоном, не допускающим возражений.
— До утра я вам даю отдых, — и он странно улыбнулся, — от снов и воспоминаний. Погрузитесь в забвение.
Иронический тон его голоса обидел меня; я смотрел на него полуукоризненно и увидел его гордое красивое лицо, бледное, как мрамор, отчетливо выточенное, как камея, смягчившееся, когда я встретился с его глазами; я почувствовал, что ему было жаль меня, несмотря на его любовь к сатире, и, схватив его руку, я горячо пожал ее вместо всякого ответа. Потом, войдя в следующую комнату, лег и почти тотчас уснул; я больше ничего не помнил.
XXXIII
Вместе с утром явилось полное сознание; я с горечью вспомнил все, что случилось, но более я не был расположен тужить о своей судьбе. Мои нервы были слишком поражены онемением для какого-либо взрыва страсти. Тяжелое притупление заняло место поруганного чувства; и, хотя отчаяние наполняло мое сердце, я пришел к непреклонному решению — больше не видеть Сибиллу. Никогда больше это красивое лицо, обманчивая маска фальшивой натуры, не соблазнит моего зрения и не побудит меня к жалости или прощению — это я решил. Выйдя из комнаты, в которой я провел ночь, я прошел в свой кабинет и написал следующее письмо:
"Сибилла.
После позорной и унизительной сцены прошлой ночи вы должны понять, что дальнейшая совместная жизнь невозможна.
Князь Риманец и я едем в Лондон; мы больше не возвратимся. Вы можете продолжать жить в Виллосмире: дом — ваш, и половина моего состояния, записанная на вас в день нашей свадьбы, даст вам возможность поддерживать привычки вашего «круга» и жить с той роскошью и экстравагантностью, которые вы считаете необходимыми для аристократического положения. Я решил путешествовать, и я намереваюсь так устроиться, чтобы мы больше никогда не встретились, хотя, конечно, я сделаю все от меня зависящее, чтобы избежать какого-либо скандала. Упрекать вас за ваше поведение бесполезно: вы потеряли всякое чувство стыда. Из-за преступной страсти вы унизили себя перед человеком, который презирает вас, который по своей честной и благородной натуре ненавидит вас за вашу неверность и лицемерие, и я не нахожу прощения тому злу, какое вы сделали мне, и оскорблению, какое вы нанесли моему имени. Я предоставляю судить вашей собственной совести, если у вас есть таковая, что сомнительно. Женщины, подобные вам, редко беспокоят себя угрызениями совести. Делайте с вашей жизнью, что можете или хотите, — я равнодушен к вашим действиям и, со своей стороны, постараюсь забыть о вашем существовании.
Ваш муж,
Джеффри Темпест"
Это письмо, сложенное и запечатанное, я послал моей жене в ее апартаменты с ее горничной. Девушка возвратилась и сказала, что передала его, но что ответа не было: «У ее милости сильная головная боль, и они не выйдут из комнаты».
Я выразил как можно учтивее свои сожаления, чего верная служанка, естественно, и ожидала от новобрачного мужа своей госпожи, и затем, отдав приказания моему человеку Моррису уложить мой чемодан, я наскоро позавтракал с Лючио более или менее в молчании, так как я не желал, чтобы слуги подозревали, что у нас происходит нечто неладное.
Я объяснил им, что я и мой друг были отозваны в город по неотложному делу, что мы будем отсутствовать дня два, может быть, и дольше, и что какие-нибудь экстренные известия или телеграммы могут быть посланы в Артур-Клуб.
Я обрадовался, когда, наконец, мы уехали, когда высокая живописная красная крыша Виллосмира исчезла из вида, и когда, наконец, мы сидели в вагоне для курящих и были в состоянии следить за милями, постепенно отделявшими нас от красивых лесов в осеннем наряде поэтического Варвикшира. Долгое время мы молчали, делая вид, что читаем утренние газеты — до тех пор, пока я не бросил скучный и утомительный лист «Тайме» и, тяжело вздохнув, откинулся назад и закрыл глаза.
— Право, я очень огорчен всем этим, — сказал тогда Лючио с чрезвычайной ласковостью. — Мне кажется, что я принес несчастие. Если б леди Сибилла никогда не видела меня!
— Ну да, тогда б я никогда не увидел ее! — ответил я с горечью. — Благодаря вам я впервые встретился с ней!
— Верно! — Он задумчиво посмотрел на меня. — Я поставлен в весьма злополучные условия: выходит почти так, что я виноват, хотя никто бы не мог быть более невинным или благонамеренным, чем я!
Он улыбнулся, затем продолжал с важностью:
— В самом деле, я бы на вашем месте избежал скандальных сплетен. Я не говорю ради своего невольного участия в этой неприятности: для меня решительно все равно, что обо мне говорят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Я устало смотрел на узоры лунного света на полу.
— Что же мне делать? — спросил я. — Что бы вы мне посоветовали?
— Поезжайте со мной в город, — ответил он. — Вы можете оставить жене записку, объясняя свое отсутствие, и в одном из клубов мы спокойно поговорим о деле и решим, как лучше избежать общественного скандала. Сейчас же идите спать. Если вы не хотите возвращаться в вашу комнату, спите в соседней, около меня.
Я машинально встал и приготовился повиноваться ему. Он украдкой следил за мной.
— Не выпьете ли вы успокоительного лекарства, если я приготовлю его для вас? — спросил он. — Оно безвредно и даст вам несколько часов сна.
— Я бы выпил яд из ваших рук! — ответил я равнодушно. — Отчего вы э т о г о не приготовите для меня? А затем… затем я заснул бы на самом деле и забыл бы эту страшную ночь.
— Нет, к несчастью, вы бы не забыли! — сказал он, беря свой дорожный несессер и вынимая оттуда коробочку с белым порошком, который он постепенно разводил в стакане. — Это-то и есть самое худшее в том, что люди называют смертью. Кстати, я просвещу вас немного в науке, чтобы рассеять ваши мысли. Научная часть смерти, дела, что продолжаются за кулисами ее, весьма заинтересуют вас — это очень поучительно, в особенности тот ее отдел, который я называю возрождением атомов. Клеточки мозга суть атомы, и в них находятся другие атомы, называемые памятью, необыкновенно жизненные и удивительно плодородные… Выпейте это. — И он протянул мне приготовленную микстуру. — Для теперешних обстоятельств она гораздо лучше, чем смерть: она производит онемение и парализует атомы сознания на короткое время, между тем как смерть освобождает их
Я был слишком поглощен самим собой, чтобы понимать или обращать внимание на его слова, но я выпил покорно то, что он дал мне, и возвратил стакан. Он продолжал с минуту следить за мной. Затем он открыл дверь в комнату, смежную с его комнатой.
— Ложитесь на эту постель и закрывайте глаза, — продолжал он тоном, не допускающим возражений.
— До утра я вам даю отдых, — и он странно улыбнулся, — от снов и воспоминаний. Погрузитесь в забвение.
Иронический тон его голоса обидел меня; я смотрел на него полуукоризненно и увидел его гордое красивое лицо, бледное, как мрамор, отчетливо выточенное, как камея, смягчившееся, когда я встретился с его глазами; я почувствовал, что ему было жаль меня, несмотря на его любовь к сатире, и, схватив его руку, я горячо пожал ее вместо всякого ответа. Потом, войдя в следующую комнату, лег и почти тотчас уснул; я больше ничего не помнил.
XXXIII
Вместе с утром явилось полное сознание; я с горечью вспомнил все, что случилось, но более я не был расположен тужить о своей судьбе. Мои нервы были слишком поражены онемением для какого-либо взрыва страсти. Тяжелое притупление заняло место поруганного чувства; и, хотя отчаяние наполняло мое сердце, я пришел к непреклонному решению — больше не видеть Сибиллу. Никогда больше это красивое лицо, обманчивая маска фальшивой натуры, не соблазнит моего зрения и не побудит меня к жалости или прощению — это я решил. Выйдя из комнаты, в которой я провел ночь, я прошел в свой кабинет и написал следующее письмо:
"Сибилла.
После позорной и унизительной сцены прошлой ночи вы должны понять, что дальнейшая совместная жизнь невозможна.
Князь Риманец и я едем в Лондон; мы больше не возвратимся. Вы можете продолжать жить в Виллосмире: дом — ваш, и половина моего состояния, записанная на вас в день нашей свадьбы, даст вам возможность поддерживать привычки вашего «круга» и жить с той роскошью и экстравагантностью, которые вы считаете необходимыми для аристократического положения. Я решил путешествовать, и я намереваюсь так устроиться, чтобы мы больше никогда не встретились, хотя, конечно, я сделаю все от меня зависящее, чтобы избежать какого-либо скандала. Упрекать вас за ваше поведение бесполезно: вы потеряли всякое чувство стыда. Из-за преступной страсти вы унизили себя перед человеком, который презирает вас, который по своей честной и благородной натуре ненавидит вас за вашу неверность и лицемерие, и я не нахожу прощения тому злу, какое вы сделали мне, и оскорблению, какое вы нанесли моему имени. Я предоставляю судить вашей собственной совести, если у вас есть таковая, что сомнительно. Женщины, подобные вам, редко беспокоят себя угрызениями совести. Делайте с вашей жизнью, что можете или хотите, — я равнодушен к вашим действиям и, со своей стороны, постараюсь забыть о вашем существовании.
Ваш муж,
Джеффри Темпест"
Это письмо, сложенное и запечатанное, я послал моей жене в ее апартаменты с ее горничной. Девушка возвратилась и сказала, что передала его, но что ответа не было: «У ее милости сильная головная боль, и они не выйдут из комнаты».
Я выразил как можно учтивее свои сожаления, чего верная служанка, естественно, и ожидала от новобрачного мужа своей госпожи, и затем, отдав приказания моему человеку Моррису уложить мой чемодан, я наскоро позавтракал с Лючио более или менее в молчании, так как я не желал, чтобы слуги подозревали, что у нас происходит нечто неладное.
Я объяснил им, что я и мой друг были отозваны в город по неотложному делу, что мы будем отсутствовать дня два, может быть, и дольше, и что какие-нибудь экстренные известия или телеграммы могут быть посланы в Артур-Клуб.
Я обрадовался, когда, наконец, мы уехали, когда высокая живописная красная крыша Виллосмира исчезла из вида, и когда, наконец, мы сидели в вагоне для курящих и были в состоянии следить за милями, постепенно отделявшими нас от красивых лесов в осеннем наряде поэтического Варвикшира. Долгое время мы молчали, делая вид, что читаем утренние газеты — до тех пор, пока я не бросил скучный и утомительный лист «Тайме» и, тяжело вздохнув, откинулся назад и закрыл глаза.
— Право, я очень огорчен всем этим, — сказал тогда Лючио с чрезвычайной ласковостью. — Мне кажется, что я принес несчастие. Если б леди Сибилла никогда не видела меня!
— Ну да, тогда б я никогда не увидел ее! — ответил я с горечью. — Благодаря вам я впервые встретился с ней!
— Верно! — Он задумчиво посмотрел на меня. — Я поставлен в весьма злополучные условия: выходит почти так, что я виноват, хотя никто бы не мог быть более невинным или благонамеренным, чем я!
Он улыбнулся, затем продолжал с важностью:
— В самом деле, я бы на вашем месте избежал скандальных сплетен. Я не говорю ради своего невольного участия в этой неприятности: для меня решительно все равно, что обо мне говорят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121