— спросила друид немного более тепло, заодно выдав, что и она была грамотной, что было абсолютно запрещено для обычных подданых Короля Хаману.
Он кивнул. Это движение привело к тому, что посох опять уткнулся ему в горло.
— Темплар — прости меня — темплар-ренегат с совестью. Дай ему встать, Руари.
Он медленно поднялся на ноги, стряхнул пыль со своей рубашки, и разглядил ее складки под ремнем. — Павек, — протянул он руку. — Просто Павек. Мне очень не нравится то, что делает Лаг с человеком, прежде чем убивает его. Я не стал бы говорить о совести, но-
Полы его грязной одежды затрепетали, хотя не было ни малейшего колыхания воздухе в квартале тканей. Он встал на цыпочки, стараясь заглянуть за рулоны материи. И снова ему показалось, что он увидел маленькую, черную худую тень, ничего большего — и тут Руари уставился на него с новыми подозрениями во взгляде.
— Но что тогда, Просто-Павек? — требовательно сказала Акашия, вроде бы не заметив ничего плохого. — Что у тебя есть, если не совесть?
— Информация, которая тебе нужна, если ты захочешь остановить… — Павек умолк, поймав себя на том, что чуть не произнес имя Экриссара. — Если, конечно, ты не хочешь, чтобы твоя зарнека становилась Лагом.
— А что ты хочешь в обмен на свою информацию, Павек — так как у тебя нет совести, и ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо?
Она оскорбляла его. Павек был уверен в этом, глядя на ее нахмуренные брови, но даже ради своей жизни он не понимал, что оскорбительного в ее словах. Видимо она нарушила какие-то правила, но ему почему-то стало стыдно и неприятно, когда пришлось объяснять самого себя. — Прежде всего, я хочу безопасно выбраться из Урика и оказаться в вашем убежище. Я уверен, что у вас такое есть. Тогда я смогу продать свою информацию.
— Это не серьезно! Он не может говорить правду! — воскликнул Руари, но женщина не поддержала его. — Акашия — ты же не веришь ему! Он темплар. А желтый кровосос всегда останется желтым кровососом, что с ним не делай. Он предаст нас — если уже не предал. Ты сама посмотри, он все время стреляет глазами по сторонам, как червяк-предатель, который ведет нас в ловушку. Да это обычный червяк-темплар, придумывающий свои сказки, чтобы предать нас!
Юнец опять сунул свой посох под подбородок Павека, задержав кровь и почти лишив воздуха.
— А ты почему все время оглядываешься, ты ищешь кого-то? — спросила Акашия.
Его первоначальное мнение о них не изменилось, и он точно не хотел доверять им больше, чем они доверяли ему, а тем более не хотел втягивать в это дело Звайна. К счастью, был другой ответ, почти правдивый. — Моя голова стоит сорок золотых, женщина! Естественно, что я прячусь в тенях и постоянно оглядываюсь.
— Это очень много золота, — громко заметил Йохан, дварф. — Даже самый богатый человек попытается поймать его.
— Пирена защити нас, — выругался Руари, Павек никогда раньше не слышал такого ругательства. — Давайте убьем его и бросим тут.
— Нет, — решила Акашия, и было ясно, что ее мнение победит. — Йохан?
Она повернулсь к дварфру, ее пальцы задрожали, быть может наружу вышла ее женская неуверенность? У Павека возникло подозрение, но у него было меньше половины мгновения, когда крепкий кулак дварфа ударил его в живот, а посох полуэьфа ударил его в основание черепа. Потом была темнота, а после темноты забвение.
Седьмая Глава
Павек проснулся с пустой головой и плавая в воздухе. Мгновением позже он тяжело приземлился на деревянный лежак. Его сознание прояснилось: последняя вещь, которую он помнил, был тяжелый удар по голове на площади с тканями и красильщиками. А теперь он лежал внутри ручной тележки и его везли куда-то по неровной мостовой.
Он был связан по рукам и ногам — и, похоже, мастером своего дела. Его запястья и лодыжки были крепко связаны между собой на непонятном расстоянии за его спиной, и так его втиснули в тележку. В результате все его конечности болели, пульсировали и содрогались. Руки и ноги затекли. В середине всех этих страданий ему в голову вдруг пришла мысль, кто еще, кроме темплара, может связать человека так туго, что его всего будет бить дрожь.
Тележка подпрыгнула на очередном булыжнике, и это вернуло его к более насущным проблемам. Но не смог сдержаться и застонал, но, похоже, на это никто не обратил внимание. Повсюду кричали, и близко и далеко. Но слов было не слышно из-за скрипа колес тележки. И еще он ничего не видел. Его глаза были завязаны куском грубой ткани. И, похоже, сверху его забросали соломой; острые соломинки кололи его кожу через одежду, а сам он замерз.
Солнце село. Ворота Урика закрылись. Друиды должны были оставить свою зарнеку где-то в городе — в тележке не было места для него и для амфор одновременно — а потом они увезли его, связанного и без сознания, наружу, из единственного места в мире, которое он мог назвать своим домом.
Охваченный болью, Павек однако не мог понять, радоваться ли ему или бояться, он был за пределами города, в котором его голова была оценена в сорок золотых монет, и в полной власти друидов, которые могут искалечить его и не поморщиться.
По меньшей мере они позаботились о его глазах; человек может ослепнуть даже с закрытыми глазами, если будет на солнце все время после полудня. Теперь, однако, только его нос сообщил ему, что солнце село. Воздух, которым он дышал через солому, был полон дыма и серы.
Итак, друиды жестоко связали его, забросали соломой, чтобы скрыть из вида и вывезли за город. Они хотят его или его историю, но не доверяют ему.
Павек вздохнул. Это он мог понять: ни одному темплару нельзя доверять.
Он хотел было крикнуть им, что пришел в себя, но подумал лучше и подавил в себе этот импульс. Лучше подождать, пока все его чувства обострятся и он сможет разобраться в разговорах, которые доносились из внешнего мира.
— Что теперь? — голос подростка.
Его рассудок напрягся и выбросил на поверхность два имени: Звайн и Руари. Правильно было Руари, а слово Звайн принесло только дополнительную боль. Он мог сказать себе только то, что все к лучшему, и шансы сироты выжить на улицах Урика намного больше, чем у связанного темплара в ручной тележке. Похоже, так оно и есть. Теперь он и парень в расчете, какие бы долги не стояли между ними. Но еше была боль, боль из миллиарда клеток тела, и ворчание полуэльфа сделало ее только хуже.
— Я никогда не видел здесь столько народа, — продолжал Руари, когда никто не ответил на его вопрос. По моему здесь нет ни клочка земли, на которой уже не стоит чья-нибудь палатка.
— Просто никто не хочет идти дальше, во всяком случае сегодня ночью, — женской голос — Акашия, друид, вождь его похитителей. — Не с этим облаком на небе. Это сваренный Тиром шторм, Ру.
Коричнево волосая Акашия была прекрасна, прекраснее любой, самой крутой женщины-темплара, и не менее тверда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Он кивнул. Это движение привело к тому, что посох опять уткнулся ему в горло.
— Темплар — прости меня — темплар-ренегат с совестью. Дай ему встать, Руари.
Он медленно поднялся на ноги, стряхнул пыль со своей рубашки, и разглядил ее складки под ремнем. — Павек, — протянул он руку. — Просто Павек. Мне очень не нравится то, что делает Лаг с человеком, прежде чем убивает его. Я не стал бы говорить о совести, но-
Полы его грязной одежды затрепетали, хотя не было ни малейшего колыхания воздухе в квартале тканей. Он встал на цыпочки, стараясь заглянуть за рулоны материи. И снова ему показалось, что он увидел маленькую, черную худую тень, ничего большего — и тут Руари уставился на него с новыми подозрениями во взгляде.
— Но что тогда, Просто-Павек? — требовательно сказала Акашия, вроде бы не заметив ничего плохого. — Что у тебя есть, если не совесть?
— Информация, которая тебе нужна, если ты захочешь остановить… — Павек умолк, поймав себя на том, что чуть не произнес имя Экриссара. — Если, конечно, ты не хочешь, чтобы твоя зарнека становилась Лагом.
— А что ты хочешь в обмен на свою информацию, Павек — так как у тебя нет совести, и ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо?
Она оскорбляла его. Павек был уверен в этом, глядя на ее нахмуренные брови, но даже ради своей жизни он не понимал, что оскорбительного в ее словах. Видимо она нарушила какие-то правила, но ему почему-то стало стыдно и неприятно, когда пришлось объяснять самого себя. — Прежде всего, я хочу безопасно выбраться из Урика и оказаться в вашем убежище. Я уверен, что у вас такое есть. Тогда я смогу продать свою информацию.
— Это не серьезно! Он не может говорить правду! — воскликнул Руари, но женщина не поддержала его. — Акашия — ты же не веришь ему! Он темплар. А желтый кровосос всегда останется желтым кровососом, что с ним не делай. Он предаст нас — если уже не предал. Ты сама посмотри, он все время стреляет глазами по сторонам, как червяк-предатель, который ведет нас в ловушку. Да это обычный червяк-темплар, придумывающий свои сказки, чтобы предать нас!
Юнец опять сунул свой посох под подбородок Павека, задержав кровь и почти лишив воздуха.
— А ты почему все время оглядываешься, ты ищешь кого-то? — спросила Акашия.
Его первоначальное мнение о них не изменилось, и он точно не хотел доверять им больше, чем они доверяли ему, а тем более не хотел втягивать в это дело Звайна. К счастью, был другой ответ, почти правдивый. — Моя голова стоит сорок золотых, женщина! Естественно, что я прячусь в тенях и постоянно оглядываюсь.
— Это очень много золота, — громко заметил Йохан, дварф. — Даже самый богатый человек попытается поймать его.
— Пирена защити нас, — выругался Руари, Павек никогда раньше не слышал такого ругательства. — Давайте убьем его и бросим тут.
— Нет, — решила Акашия, и было ясно, что ее мнение победит. — Йохан?
Она повернулсь к дварфру, ее пальцы задрожали, быть может наружу вышла ее женская неуверенность? У Павека возникло подозрение, но у него было меньше половины мгновения, когда крепкий кулак дварфа ударил его в живот, а посох полуэьфа ударил его в основание черепа. Потом была темнота, а после темноты забвение.
Седьмая Глава
Павек проснулся с пустой головой и плавая в воздухе. Мгновением позже он тяжело приземлился на деревянный лежак. Его сознание прояснилось: последняя вещь, которую он помнил, был тяжелый удар по голове на площади с тканями и красильщиками. А теперь он лежал внутри ручной тележки и его везли куда-то по неровной мостовой.
Он был связан по рукам и ногам — и, похоже, мастером своего дела. Его запястья и лодыжки были крепко связаны между собой на непонятном расстоянии за его спиной, и так его втиснули в тележку. В результате все его конечности болели, пульсировали и содрогались. Руки и ноги затекли. В середине всех этих страданий ему в голову вдруг пришла мысль, кто еще, кроме темплара, может связать человека так туго, что его всего будет бить дрожь.
Тележка подпрыгнула на очередном булыжнике, и это вернуло его к более насущным проблемам. Но не смог сдержаться и застонал, но, похоже, на это никто не обратил внимание. Повсюду кричали, и близко и далеко. Но слов было не слышно из-за скрипа колес тележки. И еще он ничего не видел. Его глаза были завязаны куском грубой ткани. И, похоже, сверху его забросали соломой; острые соломинки кололи его кожу через одежду, а сам он замерз.
Солнце село. Ворота Урика закрылись. Друиды должны были оставить свою зарнеку где-то в городе — в тележке не было места для него и для амфор одновременно — а потом они увезли его, связанного и без сознания, наружу, из единственного места в мире, которое он мог назвать своим домом.
Охваченный болью, Павек однако не мог понять, радоваться ли ему или бояться, он был за пределами города, в котором его голова была оценена в сорок золотых монет, и в полной власти друидов, которые могут искалечить его и не поморщиться.
По меньшей мере они позаботились о его глазах; человек может ослепнуть даже с закрытыми глазами, если будет на солнце все время после полудня. Теперь, однако, только его нос сообщил ему, что солнце село. Воздух, которым он дышал через солому, был полон дыма и серы.
Итак, друиды жестоко связали его, забросали соломой, чтобы скрыть из вида и вывезли за город. Они хотят его или его историю, но не доверяют ему.
Павек вздохнул. Это он мог понять: ни одному темплару нельзя доверять.
Он хотел было крикнуть им, что пришел в себя, но подумал лучше и подавил в себе этот импульс. Лучше подождать, пока все его чувства обострятся и он сможет разобраться в разговорах, которые доносились из внешнего мира.
— Что теперь? — голос подростка.
Его рассудок напрягся и выбросил на поверхность два имени: Звайн и Руари. Правильно было Руари, а слово Звайн принесло только дополнительную боль. Он мог сказать себе только то, что все к лучшему, и шансы сироты выжить на улицах Урика намного больше, чем у связанного темплара в ручной тележке. Похоже, так оно и есть. Теперь он и парень в расчете, какие бы долги не стояли между ними. Но еше была боль, боль из миллиарда клеток тела, и ворчание полуэльфа сделало ее только хуже.
— Я никогда не видел здесь столько народа, — продолжал Руари, когда никто не ответил на его вопрос. По моему здесь нет ни клочка земли, на которой уже не стоит чья-нибудь палатка.
— Просто никто не хочет идти дальше, во всяком случае сегодня ночью, — женской голос — Акашия, друид, вождь его похитителей. — Не с этим облаком на небе. Это сваренный Тиром шторм, Ру.
Коричнево волосая Акашия была прекрасна, прекраснее любой, самой крутой женщины-темплара, и не менее тверда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96