Тогда я научу вас новым способам любви, моя милая крошка.
Корнелия отвернулась и постаралась принять строгий вид, но сегодня она не могла на него сердиться.
Обед на четыре персоны был подан за длинным столом, накрытым золотой скатертью и освещаемым огромными красными свечами в дивных золотых канделябрах.
Сначала они много смеялись и разговаривали — великий князь оказался очень остроумным человеком. А еще Корнелия по-новому увидела Рене: ее остроумие не уступало остроумию великого князя, но в то же время она оставалась обворожительной в каждом своем слове, в каждом жесте. Корнелия зачарованно наблюдала за этой удивительной женщиной, столь хорошо владеющей искусством быть привлекательной.
Послышались низкие ритмы гитары и серебряная мелодия скрипки — цыганская музыка! Она неслась над водой, вызывая в душе Корнелии странный отклик. Она вдруг почувствовала себя привольно и весело, ей хотелось танцевать, хотелось, чтобы все чувства вплелись в эту волшебную мелодию, стали ее частью.
Герцог отодвинул свой стул и, заставив Корнелию встать, увлек ее в сторону от стола, ближе к кромке воды. Туда не доходил свет свечей, и Корнелия почти не видела его лица, но догадывалась, что он смотрит на ее губы.
— Все это так чудесно, — с легким вздохом сказала она.
— И вы тоже, моя дорогая, моя красавица.
— Вы так думаете потому, что сегодня все пронизано волшебством.
— Я так думаю уже очень, очень давно, — ответил он. — Так что сегодняшний вечер тут ни при чем, если не считать того, что мы здесь вместе и одни.
Что-то в его голосе пробудило в ней инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Великий князь и Рене тоже исчезли, потерялись среди теней.
— Да, мы одни, — сказал герцог, словно читая ее мысли. — Вы меня боитесь?
— Нет, не вас именно, — ответила Корнелия, стараясь найти слова, чтобы объяснить странность охвативших ее чувств. — Просто эта музыка, темнота и… да, и вы тоже.
— Моя дорогая маленькая глупышка, зачем вам бороться со мной? — спросил герцог. — Вы любите меня — я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах. Я чувствовал это у вас на губах. Вы меня любите, но не хотите этого признать, вы упрямо продолжаете сражаться против того, что сильнее нас обоих.
— А если бы я перестала сражаться? — спросила Корнелия.
Едва она успела произнести эти слова, как музыка стала еще неистовее, еще исступленнее. Мелодия взлетала и падала, наступала и отступала, и каждый раз казалось, что она лишает ее еще одной крупицы силы, еще одной частицы решимости. Она чувствовала, что больше не может бороться, не может сопротивляться зову сердца, бьющегося в такт этой колдовской цыганской музыке.
Она любит этого человека, любит все сильнее, и, когда он обнял ее за плечи и повел к павильону, что находился у них за спиной, у нее больше не осталось сил сопротивляться.
Он отдернул шелковый занавес, и они оказались в павильоне. Цветы покрывали стены, потолок и огромный диван, который толстым слоем устилали лепестки роз. Лепестки также медленно сыпались с крыши, подобно снежинкам, на мгновение становились прозрачными, попадая на свет, а затем терялись среди других, уже лежавших ковром на полу. ,
Цыганская мелодия достигла крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, смела ее последнюю попытку остаться холодной и отстраненной. Она позволила ему целовать себя в губы, теснее прижать к себе, ощутила его губы на глазах, на шее, на обнаженных плечах, потом услышала его хриплый от страсти голос:
— Боже, как я люблю вас, мое дорогое дитя, моя королева!
Он очень осторожно вытащил усеянные бриллиантами шпильки.
— Нет, нет, — прошептала Корнелия. .
Но было поздно. Освобожденные волосы каскадом пролились ей на плечи, закрыли щеки, и герцог стал исступленно целовать их, зарываясь лицом в их мягкий шелк, ища губами ее губы сквозь вуаль волос.
— Такой я и представлял вас в своем воображении, — сказал он. — Моя прелесть, моя любовь, я боготворю вас, я преклоняюсь перед вами…
Вдруг Корнелия выскользнула у него из рук и бросилась бежать — не от него, от тех чувств, которые он в ней разбудил. Она добежала до засыпанного лепестками дивана в дальнем конце комнаты и упала на него, и ее волосы облаком легли по обе стороны от нее. Ей хотелось выиграть время, чтобы подумать, справиться с бушующим у нее внутри пламенем.
Герцог остался стоять на месте, но, когда она повернулась к нему, он быстро подошел к ней, взял за руки и снова привлек к себе.
— Я предупреждал вас: играя со мной, вы играете с огнем, — сказал он севшим голосом. — Да, вы неопытны, но не до такой же степени…
Прежде чем она успела возразить, он снова впился в ее губы — яростно и властно, и теперь она впервые испугалась по-настоящему. Ее жалкая попытка оттолкнуть его ни к чему не привела. Он больно впился в ее рот, а его пальцы крепко сжимали ее руки. Она чувствовала себя полностью в его власти, его пленницей.
Корнелия погружалась в странную и пугающую темноту, из которой не было спасения. Она опускалась все ниже и ниже, она терялась, тонула в этой темноте, и лишь панический ужас не давал ей потерять сознание.
— Пожалуйста… Дрого, пожалуйста… мне больно… я боюсь.
Это был крик ребенка, и он сразу отрезвил герцога. Она мгновенно оказалась свободной — так резко, что могла бы упасть, если бы позади не было дивана. Корнелия снова села и посмотрела на него, глаза ее были полны слез. Она подняла руку и осторожно потрогала свой истерзанный рот.
— Простите меня. — Его голос звучал нежно и просительно. — Поверьте, я не могу оставаться с вами наедине и сохранять рассудок. Я так давно хочу вас. Я так сильно вас люблю, что мое тело превратилось в один сплошной комок желания. — Он умоляюще протянул к ней руки. — Скажите, что прощаете меня. Я больше никогда не причиню вам боли.
Корнелия почти машинально протянула руки, он поднес их к губам и стал целовать так ласково и нежно, что ей захотелось плакать. Но это были уже не слезы страха, а слезы счастья, вызванные его лаской.
— Вы должны понять, что я вас люблю, люблю по-настоящему, — тихо говорил герцог. — Не только потому, что хочу вас как женщину — этого я тоже хочу, — вы сводите меня с ума своей красотой и чудом своих волос. Меня охватывают восторг и безумие, когда я ощущаю ваши губы, когда держу вас в объятиях, — но я люблю в вас и другое.
Ваш ум, миленькие пустячки, которые вы говорите, то, как вы смотрите на меня из-под ресниц, как вы смеетесь, как двигаетесь, — все очаровательно. Ваша фигура введет в соблазн любого мужчину, если он не из мрамора; но я до безумия люблю смотреть, как вы сплетаете пальцы, как вскидываете подбородок, когда сердитесь, люблю ту маленькую жилку, которая бьется у вас на шее, когда вы возбуждены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Корнелия отвернулась и постаралась принять строгий вид, но сегодня она не могла на него сердиться.
Обед на четыре персоны был подан за длинным столом, накрытым золотой скатертью и освещаемым огромными красными свечами в дивных золотых канделябрах.
Сначала они много смеялись и разговаривали — великий князь оказался очень остроумным человеком. А еще Корнелия по-новому увидела Рене: ее остроумие не уступало остроумию великого князя, но в то же время она оставалась обворожительной в каждом своем слове, в каждом жесте. Корнелия зачарованно наблюдала за этой удивительной женщиной, столь хорошо владеющей искусством быть привлекательной.
Послышались низкие ритмы гитары и серебряная мелодия скрипки — цыганская музыка! Она неслась над водой, вызывая в душе Корнелии странный отклик. Она вдруг почувствовала себя привольно и весело, ей хотелось танцевать, хотелось, чтобы все чувства вплелись в эту волшебную мелодию, стали ее частью.
Герцог отодвинул свой стул и, заставив Корнелию встать, увлек ее в сторону от стола, ближе к кромке воды. Туда не доходил свет свечей, и Корнелия почти не видела его лица, но догадывалась, что он смотрит на ее губы.
— Все это так чудесно, — с легким вздохом сказала она.
— И вы тоже, моя дорогая, моя красавица.
— Вы так думаете потому, что сегодня все пронизано волшебством.
— Я так думаю уже очень, очень давно, — ответил он. — Так что сегодняшний вечер тут ни при чем, если не считать того, что мы здесь вместе и одни.
Что-то в его голосе пробудило в ней инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Великий князь и Рене тоже исчезли, потерялись среди теней.
— Да, мы одни, — сказал герцог, словно читая ее мысли. — Вы меня боитесь?
— Нет, не вас именно, — ответила Корнелия, стараясь найти слова, чтобы объяснить странность охвативших ее чувств. — Просто эта музыка, темнота и… да, и вы тоже.
— Моя дорогая маленькая глупышка, зачем вам бороться со мной? — спросил герцог. — Вы любите меня — я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах. Я чувствовал это у вас на губах. Вы меня любите, но не хотите этого признать, вы упрямо продолжаете сражаться против того, что сильнее нас обоих.
— А если бы я перестала сражаться? — спросила Корнелия.
Едва она успела произнести эти слова, как музыка стала еще неистовее, еще исступленнее. Мелодия взлетала и падала, наступала и отступала, и каждый раз казалось, что она лишает ее еще одной крупицы силы, еще одной частицы решимости. Она чувствовала, что больше не может бороться, не может сопротивляться зову сердца, бьющегося в такт этой колдовской цыганской музыке.
Она любит этого человека, любит все сильнее, и, когда он обнял ее за плечи и повел к павильону, что находился у них за спиной, у нее больше не осталось сил сопротивляться.
Он отдернул шелковый занавес, и они оказались в павильоне. Цветы покрывали стены, потолок и огромный диван, который толстым слоем устилали лепестки роз. Лепестки также медленно сыпались с крыши, подобно снежинкам, на мгновение становились прозрачными, попадая на свет, а затем терялись среди других, уже лежавших ковром на полу. ,
Цыганская мелодия достигла крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, смела ее последнюю попытку остаться холодной и отстраненной. Она позволила ему целовать себя в губы, теснее прижать к себе, ощутила его губы на глазах, на шее, на обнаженных плечах, потом услышала его хриплый от страсти голос:
— Боже, как я люблю вас, мое дорогое дитя, моя королева!
Он очень осторожно вытащил усеянные бриллиантами шпильки.
— Нет, нет, — прошептала Корнелия. .
Но было поздно. Освобожденные волосы каскадом пролились ей на плечи, закрыли щеки, и герцог стал исступленно целовать их, зарываясь лицом в их мягкий шелк, ища губами ее губы сквозь вуаль волос.
— Такой я и представлял вас в своем воображении, — сказал он. — Моя прелесть, моя любовь, я боготворю вас, я преклоняюсь перед вами…
Вдруг Корнелия выскользнула у него из рук и бросилась бежать — не от него, от тех чувств, которые он в ней разбудил. Она добежала до засыпанного лепестками дивана в дальнем конце комнаты и упала на него, и ее волосы облаком легли по обе стороны от нее. Ей хотелось выиграть время, чтобы подумать, справиться с бушующим у нее внутри пламенем.
Герцог остался стоять на месте, но, когда она повернулась к нему, он быстро подошел к ней, взял за руки и снова привлек к себе.
— Я предупреждал вас: играя со мной, вы играете с огнем, — сказал он севшим голосом. — Да, вы неопытны, но не до такой же степени…
Прежде чем она успела возразить, он снова впился в ее губы — яростно и властно, и теперь она впервые испугалась по-настоящему. Ее жалкая попытка оттолкнуть его ни к чему не привела. Он больно впился в ее рот, а его пальцы крепко сжимали ее руки. Она чувствовала себя полностью в его власти, его пленницей.
Корнелия погружалась в странную и пугающую темноту, из которой не было спасения. Она опускалась все ниже и ниже, она терялась, тонула в этой темноте, и лишь панический ужас не давал ей потерять сознание.
— Пожалуйста… Дрого, пожалуйста… мне больно… я боюсь.
Это был крик ребенка, и он сразу отрезвил герцога. Она мгновенно оказалась свободной — так резко, что могла бы упасть, если бы позади не было дивана. Корнелия снова села и посмотрела на него, глаза ее были полны слез. Она подняла руку и осторожно потрогала свой истерзанный рот.
— Простите меня. — Его голос звучал нежно и просительно. — Поверьте, я не могу оставаться с вами наедине и сохранять рассудок. Я так давно хочу вас. Я так сильно вас люблю, что мое тело превратилось в один сплошной комок желания. — Он умоляюще протянул к ней руки. — Скажите, что прощаете меня. Я больше никогда не причиню вам боли.
Корнелия почти машинально протянула руки, он поднес их к губам и стал целовать так ласково и нежно, что ей захотелось плакать. Но это были уже не слезы страха, а слезы счастья, вызванные его лаской.
— Вы должны понять, что я вас люблю, люблю по-настоящему, — тихо говорил герцог. — Не только потому, что хочу вас как женщину — этого я тоже хочу, — вы сводите меня с ума своей красотой и чудом своих волос. Меня охватывают восторг и безумие, когда я ощущаю ваши губы, когда держу вас в объятиях, — но я люблю в вас и другое.
Ваш ум, миленькие пустячки, которые вы говорите, то, как вы смотрите на меня из-под ресниц, как вы смеетесь, как двигаетесь, — все очаровательно. Ваша фигура введет в соблазн любого мужчину, если он не из мрамора; но я до безумия люблю смотреть, как вы сплетаете пальцы, как вскидываете подбородок, когда сердитесь, люблю ту маленькую жилку, которая бьется у вас на шее, когда вы возбуждены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56