– Я люблю вас. Ищи я по всему миру, все равно мне не удастся найти лучших родителей, чем вы. И тебя, и отца я так люблю, но…
Она остановилась на мгновение, и мать с улыбкой на лице закончила за нее:
– …но ты очень любопытна.
– Разумеется, – ответила Кандида. – Ты ведь можешь это понять.
Тогда ей было двенадцать лет, но Кандида даже сейчас прекрасно помнила, как часто ей приходилось оказываться в неловком положении, когда другие люди выказывали удивление по поводу того, что миссис Уолкотт никогда не говорила ни о своих родителях, ни о том, где жила до переезда в Литтл-Беркхэмстед.
Литтл-Беркхэмстед был деревушкой в Хартфордшире, и жило там меньше сотни человек. Несколько серых домиков уютно группировались вокруг старой, норманнского периода, церкви. Родители Кандиды жили в небольшой усадьбе, построенной еще при Елизавете.
Там были низкие потолки из дубовых бревен, небольшие комнаты и, кроме того, сад, который являлся предметом гордости и восторга матери Кандиды и за которым та ухаживала – в отличие от других леди в окрестностях – самолично. Выращивала она там не только цветы, обильно и пышно разраставшиеся, но и множество трав, из которых делала потом лекарства для тех, кто не мог себе позволить обращаться к врачам.
Мать Кандиды очень любили в деревне. На ее похоронах не было больших и дорогих венков, но могила была усеяна цветами. В основном букеты были маленькие, но каждый принесен с любовью и благодарностью.
– Ну расскажи же мне, мама, – умоляла двенадцатилетняя Кандида, и в конце концов ее мать встала и подошла к решетчатому окну, чтобы окинуть взглядом сад, утопающий в цветах.
– Я так счастлива, – сказала она почти так же тихо, как если бы разговаривала сама с собой. – Я, правда, надеялась, что прошлое будет забыто…
Кандида хранила молчание, и через мгновение мать продолжила:
– …но все же, полагаю, ты имеешь право знать. Однако ты должна пообещать мне, что никогда не будешь говорить с отцом о том, что я тебе сейчас расскажу. Любое упоминание об этом расстроит его, а ты ведь знаешь, что мне не хотелось бы чем бы то ни было причинить ему боль.
– Ну разумеется, мама. И я даю тебе самое что ни на есть честное слово: если ты доверишься мне, я никогда и никому не выдам твоих секретов.
– Такое чувство, что все это произошло очень-очень давно, – начала мать. – Я была молода, и у меня было много таких вещей, которые ты, моя любимая дочь, никогда не сможешь себе позволить. Были, конечно же, и платья, а ведь для любой женщины это самый важный момент ее жизни в обществе.
– О, мама, мне бы так хотелось взглянуть на тебя тогда! – воскликнула Кандида. – Ты, должно быть, выглядела изумительно. Ты носила кринолин?
– Нет, но наши платья были очень пышными, – ответила мать, – потому что под ними мы носили бесчисленные нижние юбки. Эти платья, пожалуй, шли женщинам больше, и в них было, конечно, удобнее, чем в огромных сковывающих фижмах, которые, если верить «Лэйдиз Джёнэл», и в тысяча восемьсот шестидесятом году все еще в моде.
Голос ее звучал печально, с некоторой даже тоской, и на какое-то мгновение Кандида почувствовала, что матери не хватает той модной одежды из шелка и атласа, а также драгоценностей, мехов и всей той элегантности, которая, должно быть, делала ее еще красивее, чем она выглядела теперь, в своих скромных платьях, шитых дома и для дома.
– Все было очень хорошо, – продолжала мать, – и полагаю, было бы глупо с моей стороны не признаться, что я пользовалась успехом. У меня было много поклонников, Кандида, и мои родители благоволили к одному джентльмену. Имени его я не назову, но могу сказать тебе, что он происходил из знатной семьи и был весьма незаурядной личностью.
– Он был красив? – спросила Кандида.
– Очень красив, – ответила мать, – и мне страшно завидовали, потому что он обратил на меня внимание… Но вот я встречаю твоего отца…
Последовала продолжительная пауза, и у Кандиды было такое чувство, будто мать забыла о ней.
– Ну продолжай, умоляю, мама! Не может быть, чтобы на этом вся история и закончилась.
Мать, казалось, вздрогнула, возвращаясь к действительности.
– Нет, конечно, – ответила она. – На этом она только началась.
– Ты полюбила его, мама? – спросила Кандида.
– Глубоко и неизменно, – объявила мать. – Не могу объяснить почему… Он был, безусловно, хорош собой, хотя и не так представителен, как другой мой поклонник, но куда более существенным недостатком в глазах моих родителей являлось то, что у него не было денег.
– Вообще не было? – поинтересовалась Кандида.
– Жалкие гроши, – ответила мать. – Остались от какого-то дяди. Но нам казалось, что этого достаточно.
– Достаточно для чего?
– Достаточно, чтобы жить на эти деньги, чтобы пожениться, потому что мы так отчаянно были нужны друг другу.
– Но почему же вам пришлось убежать? – спросила Кандида.
– Ох, сколько много вопросов! – не выдержала мать. – Однако, как я сказала, ты имеешь право знать. Жизнь твоя могла бы быть совсем иной, если бы ты родилась от того брака, которого для меня желали родители.
– Но я ведь не была бы такой же, если бы моим отцом был… не папа, правда? – спросила Кандида.
Мать в порыве обвила ее руками и притянула к себе.
– Правда, моя милая, – ответила она. – Это ты очень верно заметила. И ты не была такой же, и я не провела бы этих прекрасных, золотых, чудесных лет с человеком, которого люблю и который всем сердцем любит меня.
– И все же, почему вам обязательно понадобилось убегать? – повторила свой вопрос Кандида, твердо решив услышать конец истории.
– Мой отец, твой дед, был в ярости, – ответила мать. – Человек он был властный, деспотичный, не привыкший, чтобы его воле перечили. Он выбрал для себя, как ему казалось, подходящего зятя и не собирался допустить, чтобы его планы были расстроены каким-то там поэтишкой без гроша в кармане. К поэзии мой отец питал отвращение! Он грубо вытолкал твоего отца из дому.
– О, бедный папа! Он, наверное, так переживал!
– Ужасно переживал, – отозвалась мать. – Это было сделано в очень унизительной и грубой манере. Твой дед также пригрозил высечь его хлыстом, если он еще когда-нибудь заговорит со мной.
– Как жестоко! – вырвалось у Кандиды.
– Да, это было жестоко, и для такого обращения твой отец походил меньше, чем кто бы то ни было из всех, кого я когда-либо знала. Он был слишком чувствителен, слишком скромен и порядочен по натуре, чтобы легко вытерпеть боль душевных ран, нанесенных подобными оскорблениями и угрозами.
– И ты после этого уже не могла больше видеться с ним? – предположила Кандида.
– Я увиделась с ним, – ответила мать, и теперь в ее голосе звучали почти торжествующие нотки. – Я пошла к нему. Тайком выбралась из дома ночью и пошла туда, где он жил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Она остановилась на мгновение, и мать с улыбкой на лице закончила за нее:
– …но ты очень любопытна.
– Разумеется, – ответила Кандида. – Ты ведь можешь это понять.
Тогда ей было двенадцать лет, но Кандида даже сейчас прекрасно помнила, как часто ей приходилось оказываться в неловком положении, когда другие люди выказывали удивление по поводу того, что миссис Уолкотт никогда не говорила ни о своих родителях, ни о том, где жила до переезда в Литтл-Беркхэмстед.
Литтл-Беркхэмстед был деревушкой в Хартфордшире, и жило там меньше сотни человек. Несколько серых домиков уютно группировались вокруг старой, норманнского периода, церкви. Родители Кандиды жили в небольшой усадьбе, построенной еще при Елизавете.
Там были низкие потолки из дубовых бревен, небольшие комнаты и, кроме того, сад, который являлся предметом гордости и восторга матери Кандиды и за которым та ухаживала – в отличие от других леди в окрестностях – самолично. Выращивала она там не только цветы, обильно и пышно разраставшиеся, но и множество трав, из которых делала потом лекарства для тех, кто не мог себе позволить обращаться к врачам.
Мать Кандиды очень любили в деревне. На ее похоронах не было больших и дорогих венков, но могила была усеяна цветами. В основном букеты были маленькие, но каждый принесен с любовью и благодарностью.
– Ну расскажи же мне, мама, – умоляла двенадцатилетняя Кандида, и в конце концов ее мать встала и подошла к решетчатому окну, чтобы окинуть взглядом сад, утопающий в цветах.
– Я так счастлива, – сказала она почти так же тихо, как если бы разговаривала сама с собой. – Я, правда, надеялась, что прошлое будет забыто…
Кандида хранила молчание, и через мгновение мать продолжила:
– …но все же, полагаю, ты имеешь право знать. Однако ты должна пообещать мне, что никогда не будешь говорить с отцом о том, что я тебе сейчас расскажу. Любое упоминание об этом расстроит его, а ты ведь знаешь, что мне не хотелось бы чем бы то ни было причинить ему боль.
– Ну разумеется, мама. И я даю тебе самое что ни на есть честное слово: если ты доверишься мне, я никогда и никому не выдам твоих секретов.
– Такое чувство, что все это произошло очень-очень давно, – начала мать. – Я была молода, и у меня было много таких вещей, которые ты, моя любимая дочь, никогда не сможешь себе позволить. Были, конечно же, и платья, а ведь для любой женщины это самый важный момент ее жизни в обществе.
– О, мама, мне бы так хотелось взглянуть на тебя тогда! – воскликнула Кандида. – Ты, должно быть, выглядела изумительно. Ты носила кринолин?
– Нет, но наши платья были очень пышными, – ответила мать, – потому что под ними мы носили бесчисленные нижние юбки. Эти платья, пожалуй, шли женщинам больше, и в них было, конечно, удобнее, чем в огромных сковывающих фижмах, которые, если верить «Лэйдиз Джёнэл», и в тысяча восемьсот шестидесятом году все еще в моде.
Голос ее звучал печально, с некоторой даже тоской, и на какое-то мгновение Кандида почувствовала, что матери не хватает той модной одежды из шелка и атласа, а также драгоценностей, мехов и всей той элегантности, которая, должно быть, делала ее еще красивее, чем она выглядела теперь, в своих скромных платьях, шитых дома и для дома.
– Все было очень хорошо, – продолжала мать, – и полагаю, было бы глупо с моей стороны не признаться, что я пользовалась успехом. У меня было много поклонников, Кандида, и мои родители благоволили к одному джентльмену. Имени его я не назову, но могу сказать тебе, что он происходил из знатной семьи и был весьма незаурядной личностью.
– Он был красив? – спросила Кандида.
– Очень красив, – ответила мать, – и мне страшно завидовали, потому что он обратил на меня внимание… Но вот я встречаю твоего отца…
Последовала продолжительная пауза, и у Кандиды было такое чувство, будто мать забыла о ней.
– Ну продолжай, умоляю, мама! Не может быть, чтобы на этом вся история и закончилась.
Мать, казалось, вздрогнула, возвращаясь к действительности.
– Нет, конечно, – ответила она. – На этом она только началась.
– Ты полюбила его, мама? – спросила Кандида.
– Глубоко и неизменно, – объявила мать. – Не могу объяснить почему… Он был, безусловно, хорош собой, хотя и не так представителен, как другой мой поклонник, но куда более существенным недостатком в глазах моих родителей являлось то, что у него не было денег.
– Вообще не было? – поинтересовалась Кандида.
– Жалкие гроши, – ответила мать. – Остались от какого-то дяди. Но нам казалось, что этого достаточно.
– Достаточно для чего?
– Достаточно, чтобы жить на эти деньги, чтобы пожениться, потому что мы так отчаянно были нужны друг другу.
– Но почему же вам пришлось убежать? – спросила Кандида.
– Ох, сколько много вопросов! – не выдержала мать. – Однако, как я сказала, ты имеешь право знать. Жизнь твоя могла бы быть совсем иной, если бы ты родилась от того брака, которого для меня желали родители.
– Но я ведь не была бы такой же, если бы моим отцом был… не папа, правда? – спросила Кандида.
Мать в порыве обвила ее руками и притянула к себе.
– Правда, моя милая, – ответила она. – Это ты очень верно заметила. И ты не была такой же, и я не провела бы этих прекрасных, золотых, чудесных лет с человеком, которого люблю и который всем сердцем любит меня.
– И все же, почему вам обязательно понадобилось убегать? – повторила свой вопрос Кандида, твердо решив услышать конец истории.
– Мой отец, твой дед, был в ярости, – ответила мать. – Человек он был властный, деспотичный, не привыкший, чтобы его воле перечили. Он выбрал для себя, как ему казалось, подходящего зятя и не собирался допустить, чтобы его планы были расстроены каким-то там поэтишкой без гроша в кармане. К поэзии мой отец питал отвращение! Он грубо вытолкал твоего отца из дому.
– О, бедный папа! Он, наверное, так переживал!
– Ужасно переживал, – отозвалась мать. – Это было сделано в очень унизительной и грубой манере. Твой дед также пригрозил высечь его хлыстом, если он еще когда-нибудь заговорит со мной.
– Как жестоко! – вырвалось у Кандиды.
– Да, это было жестоко, и для такого обращения твой отец походил меньше, чем кто бы то ни было из всех, кого я когда-либо знала. Он был слишком чувствителен, слишком скромен и порядочен по натуре, чтобы легко вытерпеть боль душевных ран, нанесенных подобными оскорблениями и угрозами.
– И ты после этого уже не могла больше видеться с ним? – предположила Кандида.
– Я увиделась с ним, – ответила мать, и теперь в ее голосе звучали почти торжествующие нотки. – Я пошла к нему. Тайком выбралась из дома ночью и пошла туда, где он жил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58