– Неплохие у вас тут лошади, – заявил лорд Манвилл.
– Ну еще бы, – отозвался капитан Уиллогби. – Я ведь за них столько заплатил!
Он слегка стегнул коренного хлыстом, и экипаж тронулся. Раздались крики прощания, а из окон появились машущие руки. Вздохнув с облегчением, лорд Манвилл вернулся в дом.
– Можете закрывать двери, Джон, – сказал он лакею.
– А разве мисс Кандида не придет, сэр?
Лорд Манвилл, уже подошедший к лестнице, обернулся.
– Мисс Кандида? – переспросил он. – Но она же давно ушла спать.
– Нет, милорд, она вышла около часу ночи вместе с сэром Трешэмом Фокслеем.
Лорд Манвилл, похоже, не верил своим ушам.
– Вы говорите о мисс Уолкотт, которая сейчас живет здесь?
– Да, милорд.
– Вы совершенно уверены, что она не возвращалась?
– Да, милорд, я стоял возле двери и до сих пор никуда не отходил.
– Мисс Уолкотт ушла… по собственной… воле? – спросил лорд Манвилл, и было видно, что он тщательно подбирает слова.
– О да, милорд, – ответил лакей. – Я слышал, как она сказала сэру Трешэму: «Хорошо, я пойду», и затем они вместе спустились по лестнице.
– Карета стояла рядом?
– Да, милорд. Я слышал, как захлопнулась дверь и они уехали.
На лице у лорда Манвилла было выражение, от которого у лакея по спине пробежали мурашки.
– Надеюсь, я правильно сделал, что сказал вам об этом, милорд.
– Можете идти спать, – резко сказал лорд Манвилл. – Я запру дверь, когда леди вернется.
– Хорошо, милорд.
Лакей поспешно ретировался, а лорд Манвилл продолжал стоять посреди холла. Затем он начал ходить из угла в угол.
Свечи оплывали, их огни опускались все ниже, а тени становились длиннее и длиннее. Стука колес не было слышно, раздавались иногда лишь звуки ночи: уханье совы или тявканье лисицы где-то вдали.
Лорд Манвилл то и дело поглядывал на часы. Казалось невероятным, что минуты могут течь так медленно. В конце концов, уже почти в половине третьего, он направился к двери.
Он стоял спиной к горевшим фонарям на верхней площадке каменной лестницы, пристально всматриваясь в темноту. Взгляд его задержался на пустой дороге, идущей на восток, по которой, видимо, карета и уехала в усадьбу Тауэрс.
Вдруг со стороны западной дороги до него донесся какой-то шум. Резко повернувшись в ту сторону, он увидел на посыпанном гравием дворе чью-то фигуру.
Она стояла в тени дома, но не было нужды спрашивать, кто это был, и ему даже не пришло в голову задуматься, как ей удалось подойти к дому так тихо, что он этого не слышал.
– Вернулась, значит! – сказал он.
Его голос, полный ледяного сарказма и презрения, будто прорезал ночную тьму, и он увидел, что фигура, уже начавшая приближаться к нему, в нерешительности остановилась.
– Надеюсь, ты неплохо провела время, – продолжал он.
Слова эти были произнесены с едким цинизмом и звучали особенно язвительно из-за того, что говорил он их тихо, медленно и расчетливо.
– Что, пряталась со своим приятелем сэром Трешэмом в кустах? Или он увел тебя подальше, где вы могли бы развлекаться, не опасаясь, что вас увидит кто-нибудь вроде меня, у которого могут возникнуть вопросы?
Он замолчал на секунду и, не получив ответа, продолжал:
– Ты, наверное, собиралась тайком вернуться в дом, чтобы я не знал; хотела обмануть меня, как обманула сегодня днем, когда заставила поверить, что ты не такая, как те женщины, которых… по твоим словам… ты так не любишь. Да, ты вела себя очень умно, в этом тебе не откажешь. Все было исполнено почти безупречно, твоя великолепная игра обманула бы, пожалуй, любого.
Он снова сделал паузу, но и теперь от тонкой фигуры, стоявшей внизу, не последовало ответа.
– Но теперь-то вся правда выплыла наружу, – продолжал он. – Должен признать, я почти уверовал было в правдивость всего того, что ты говорила. Искусная хитрость, что и говорить! «Наш волшебный лес» – боже мой! И я купился на такую слезливую чушь! Но ты сработала превосходно, тут ничего не скажешь. Меня удивляет лишь то, что ты не осуществила финальную часть своего плана – встать рядом со мной у алтаря. Ты ведь этого хотела, на это рассчитывала, моя маленькая прелестная наездница, не так ли? Замужество… кольцо на пальце… место во главе моего стола!
Лорд Манвилл перевел дыхание, а когда снова заговорил, тон его был уже иным: в нем теперь звучало крайнее омерзение.
– Черт бы тебя побрал, я чуть было не попался! Это ведь одно из старейших в мире мошенничеств – влезть в доверие, и я чуть не клюнул на это. Ну что же, я получил хороший урок, будь уверена. А теперь можешь уходить. Убирайся прочь и никогда здесь больше не появляйся! И скажи своему любовнику, что мне не нужны его отбросы, я не стану пачкать рук чем-либо, что уже запятнано его грязным прикосновением. Уходи и будь проклята! Надеюсь, что больше никогда тебя не увижу.
Голос лорда Манвилла становился все громче, и последние слова он уже просто выкрикнул. Затем, повернувшись, он пошел в дом. Он трясся от гнева и намеревался захлопнуть дверь и запереть ее на засов, но что-то заставило его оглянуться. Может быть, ему хотелось узнать, стоит ли все еще там безмолвная фигура, так и не сдвинувшаяся с места и не издавшая ни звука, пока он говорил.
Она была там… но уже не стояла. Бесформенные очертания виднелись на земле. Он заколебался. Затем все тем же грубым голосом сказал:
– Вставай! Мольбы, уговоры ни к чему не приведут. Она не двигалась, и он нерешительно добавил:
– Это бесполезно, Кандида, игра окончена, ты должна это понять. Если Фокслей уехал домой, я распоряжусь, чтобы тебя отвезли к нему в карете.
Но и теперь бесформенная фигура не двигалась и не издавала никаких звуков, и в конце концов лорд Манвилл, будто принуждаемый к этому против собственной воли, сошел вниз по лестнице.
– Кандида, – настойчивым голосом позвал он. Дойдя до того места, где она лежала, он посмотрел вниз и увидел, что волосы ее были рассыпаны по плечам. В самой позе ее безвольно распластанного тела было что-то такое, от чего он вдруг почувствовал страх.
– Кандида! – закричал он.
Он склонился и взял ее на руки, тут же поняв, что она без сознания. Неся ее вверх по лестнице, он почувствовал, что она дышит, но тотчас же подавил восклицание, готовое сорваться с его уст.
Когда они вышли на свет, ему прежде всего бросилась в глаза ее грудь в царапинах, синяках и кровоточащих следах ветвей деревьев, сквозь которые она продиралась. Корсаж ее платья был порван, откуда свисали лохмотья шифона; одна грудь была обнажена. На ее руках и ногах тоже были кровоточащие раны, и тело ее было едва прикрыто разодранными в клочья остатками того, что когда-то было дорогим вечерним платьем.
Щеки ее были вымазаны грязью и кровью, а в волосах запуталось множество сухих листьев и веток.
– О боже мой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58