Шмидт просил Исаева договориться с командованием об упрощении процедуры оформления пропусков, допуска немецких специалистов к особо охраняемым объектам и введении свободного режима въезда немецкого автотранспорта в Бляйхероде. Все эти заботы, пререкания с командованием дивизии и комендатурой Исаеву сильно наскучили. Обычно этими делами занимался я вместе с Пилюгиным. Его полковничьи погоны помогали решать многие спорные вопросы в нашу пользу.
Я и Пилюгин на три дня отлучились в Дрезден для размещения заказов на гироскопические приборы. Когда вернулись, то застали Исаева в мрачном настроении. Он курил пачку за пачкой «Беломор» и в конце концов заявил, что здесь ему больше делать нечего. В Леестене обойдутся без него, он уезжает в Москву, о чем уже договорился с Берлином.
Расставание с Исаевым мы вскоре отметили надлежащим образом, 10 сентября он выехал в Берлин и оттуда вскоре улетел в Москву.
Здесь уместно напомнить, что Исаев вместе с Арвидом Палло, группу которого мы еще 15 июля отправили из Нордхаузена в Леестен, успешно организовали огневые испытания двигателей. Советские двигателисты - инженеры и механики - освоили тамошнюю технику настолько, что могли даже без помощи немцев, кстати не отобранных американцами, проводить огневые испытания на разных режимах.
Я успел побывать в Леестене в августе и впервые любовался потрясающим зрелищем - открытым факелом двигателя 25-тонной тяги.
Наш шеф по линии ГАУ генерал Кузнецов, который формально считал себя отвечающим не только за институт «Рабе», но и за Леестен, ни разу там еще не был.
Кузнецов требовал, чтобы я и директор Розенплентер сопровождали его в поездке в Леестен. Я несколько раз под разными предлогами откладывал.
В конце сентября к нам в гости приехал Александр Березняк. Он успел ознакомиться со всеми немецкими авиационными фирмами советской зоны. Голова была полна идей, и Березняк спешил встретиться в Бляйхероде с Исаевым. Но Исаев уже был в Москве. Тогда Березняк уговорил меня ехать с ним в Леестен. А тут еще настоятельные требования генерала. И мы решили совместить путешествие.
В воскресенье 30 сентября мы выехали из Нордхаузена на двух машинах.
Первой шла машина генерала Кузнецова. Это был «опель-капитан». За рулем водитель-солдат. Рядом, чтобы указывать дорогу, Кузнецов посадил Розенплентера. Сам сел сзади и потребовал пересадить в его машину нашу переводчицу, чтобы он мог разговаривать с Розенплентером. Ляле пришлось подчиниться генералу.
Во второй машине (это был наш «мерседес», за рулем, как обычно, Альфред) разместились я, Березняк и Харчев. Мы сильно отстали, и Альфред не раз укоризненно качал головой и что-то бубнил по поводу недопустимо большой скорости генеральской машины на узких извилистых дорогах.
Вдруг Альфред неожиданно закричал. Он первым увидел, что «опель-капитан» врезался в дерево. Пострадавших доставили в больницу Эрфурта. Все трое мужчин были тяжело ранены, но нас заверили немцы-врачи, что жить они будут. «А вот фроляйн Ляля ранена смертельно. У нее перелом основания черепа и множественные повреждения позвоночника».
Я позвонил в Бляйхероде и попросил срочно приехать начальника медсанбата дивизии хирурга Мусатова. Мы с ним успели подружиться. О его фронтовых хирургических операциях в дивизии ходили легенды.
Когда приехал Мусатов, к нам вышел главный хирург больницы профессор Шварц. Больница была первоклассная. До капитуляции это был военный госпиталь для офицеров СС.
Вместе с профессором мы прошли в операционную.
У генерала Кузнецова были перебинтованы и уже загипсованы обе ноги. Но состояние пока было шоковое. У Розенплентера - множественные ранения головы и лица. Он лежал с полностью забинтованной головой. Водитель был без сознания - переломаны обе ноги, рука и много ребер. Вокруг них хлопотали сестры. В стороне без всякой помощи совершенно обнаженная лежала наша общая любимица Ляля.
Харчев сорвался. Он выхватил из кобуры пистолет. Выстрелил в потолок и закричал, что это умышленно. «Если вы не спасете ей жизнь, я всех здесь перестреляю». Но ни профессор Шварц, ни другие врачи и сестры не дрогнули. Видимо, общение с офицерами СС их закалило. Только наш хирург майор Мусатов ловко обезоружил Харчева. Он осмотрел Лялю. Поговорил со Шварцем и нам сказал: «Они все сделали, что могли. Теперь дали возможность спокойно умереть. Ей осталось жить не более часа». Харчев зарыдал. Одна из сестер по знаку профессора подошла к нему, закатала рукав и сделала укол.
Лялю похоронили с почестями. Она не только работала в институте, но помогала в самодеятельности дивизии, и ее артистический талант пользовался большим успехом. На могиле в саду рядом с корпусом института установили стандартную пирамиду с красной звездой. На одной из граней портрет Ляли - красивой и талантливой русской девушки из-под Тулы, так трагически закончившей свою жизнь в Германии.
О гибели Ляли я написал письмо Исаеву. Он был потрясен. Еще и потому, что хлопотал и мечтал при репатриации добиться ее устройства в наш московский институт.
В поисках настоящего хозяина
Из Москвы от Исаева вскоре начали приходить полные пессимизма письма:
«Плохо, плохо, плохо!…
Ничем дельным заняться нельзя! Патрона наши изыскания уже не интересуют. Хочет вернуться к работе в Академии…»
Описывая в самых мрачных тонах московскую трудную и неустроенную жизнь, Исаев вспоминал о вилле Франка и Бляйхероде:
«Наша работа в Бляйхероде - это был только золотой сон. Здесь главные ракетные заботы - это дрова, ранние морозы и сельскохозяйственные работы…
…Твоя Катя молодец! Она хочет тебя вернуть. Встретилась с самим патроном. Он сказал, что ты сам виноват, что засиделся в Германии. Никто тебя там не держит.
Ты был ему верен в самое тяжелое время, а теперь вдруг «продал шпагу свою» и кому… артиллеристам».
Это было в ноябре 1945 года. Трудно было читать Катины письма о тяжелой жизни в послевоенной Москве с двумя малышами. Младший к тому же все время болел. Надо было ездить через всю Москву в наш НИИ-1 за пока еще полагавшимся ей пайком, спешить в детскую консультацию за молоком для больного младенца, ремонтировать вечно перегорающую электроплитку. В квартире холод - даже белье трудно сушить, из окон дует осенний ветер, вода на пятый этаж часто не идет и надо бегать на улицу к колонке, вернувшись с водой, ремонтировать электропроводку: где-то короткое замыкание и все время перегорают пробки… Понятно, что, получая такие вести, я после аварии с генералом Кузнецовым, который оказался надолго прикованным к больничной койке, стал хлопотать об отпуске, договорившись с Пилюгиным, что все дела по руководству институтом «Рабе» он недели на две возьмет на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144