Но для этого же надо сдать! Выходит, сдают себе, а приезжего наняли. Для чего, не стоит и гадать.
Наемный киллер. Или еще хуже? Какой-то столичный наезд, захват чужого хозяйства? Прибирают к рукам…
Если все это так, у Валентина два приема. Первый – нанести упреждающий удар. Они вдвоем – хозяин и Кольча – запросто бы это сделали вдвоем. Здесь много не надо – изолировать, изъять, убрать киллера. Остальные расколются пополам. Кто-то побежит назад к хозяину, и это может оказаться большинством. Другие – соскочат, потеряются, исчезнут. Этим другим надо крепко линять и никогда не возвращаться.
Но, похоже, в остатке вариант второй. Инициативный. Кодла убирает хозяина и выбивает его запасы. Из кого? Конечно, из сторожа, не зря в боеголовке Таракан, кассир, второе по доверию лицо после сторожа. Третье в общей табели о рангах.
Топорик вскочил, бездействовать было нельзя. Он придумал – объехать хазы, поспрашивать, где хозяин. Это наивно, но все равно. Лежать просто так, когда жизнь брата в опасности, не только глупо, но и преступно. Как бы ни разругались они вчера, лучше него он пока еще не встречал человека на земле.
Пусть он не понятен Кольче, пусть все, что он говорил про себя, – абсолютные враки, разве в этом суть? Он любил его, Топорика, он давал ему деньги, доверил машину, тайно назначил наследником – что делать, если именно такой человек попался на дороге безродному пацану.
Кольча притворил дверь, обернулся, чтобы закрыть на два оборота второго ключа, и тут ему зажали рот.
Импульсивно он пытался крикнуть и вырваться, но держали крепкой лапой, дверь домой растворилась, и его толкнули назад.
– Кричать, конечно, можно, – сказал Андреотти, – только не нужно.
– Давай спокойно, – проговорил Таракан. – Валентина больше нет. А ты отдай его деньги и вали на все четыре стороны из этого города. Лучше еще до рассвета.
Кольча слушал, вглядываясь в тени. Спокойствие снисходило на него с каких-то заоблачных, этим тварям невидимых, высот. За это спокойствие в тревожные мгновения жизни его так почитали пацаны в интернате – покойный добрый мэн Гошка, Гнедой с лошадиными зубами, бывший сыкун Макарка. Конечно, великолепный Валентайн не мог знать об этом достоинстве Кольчи, а если бы знал, с еще большей уверенностью назвал его наследником.
Но его уже нет…
Как это нет?
И раз хозяина нет, сопротивление бесполезно?
– Ну, пацан, выбирай, – сказал официант, – только знай, если не сдашь, просто так не кончишься. Будет больно.
Топорик изобразил покорность, послушность. Это у него получалось не потому, что играл. Он и был таким, чего ждать от сироты?
Отодвинул кровать, открыл тайник, своими руками достал чемоданы – пустой и полуполный. Отдал их Таракану, назвал номера кодов.
Включили свет, теперь он требовался.
Топорик разглядывал гостей: официанта, кассира, Андреотти. Четвертый отсутствовал. Таракан распахнул настежь чемоданы, широколапый Андрей запричитал при виде пятисотрублевых пачек, но кассир оборвал его:
– Молчи, дура!
Перевел взгляд на Топорика.
– Где деньги пацан? Где баксы, сторож?
– Не знаю, не видал, – небыстро, чтобы соблюсти правдивость, ответил он. И прибавил серьезно: – У хозяина надо спрашивать, я мелкий служащий. Как вы.
– Не хочешь, как хочешь, – сказал официант. И спросил у кассира:
– Сколько должно здесь быть?
– От одного до полутора, по нашим расчетам, – проговорил он. – Миллионов долларов.
– А на тебя, безродного, пацан, – сказал учтивый когда-то официант, – и одной тысячи хватит. Рассказывай, где?
Кольча пожал плечами.
– Ну, ладно, – сказал Тараканов, – забирай его, Андрюха. Расколем. Никуда не денется, сиротина. Жить-то надо. И хавать тоже.
9
Они вывели его и усадили в тот самый задрипанный «жигуль» – теперь Кольча его признал. Силу не применяли – Топорик не рвался. Ехали недолго – не так уж велик старинный городок, завели в избушку – ясно, это чтоб не было слышно криков. Давили на мозги, точнее сказать, Андрюха, – ведь они вместе были, когда Антона грохнули, кровью крещены – толковал: че, мол, ты, пацан, в натуре, был бы хозяин жив, понятно, есть кому верность хранить, а щас?
Кольча все не верил, что Валентина грохнули. Как это: только вчера кричал на него, был все время рядом, любое шевеление пацаньей души слышал, на него откликался, и – раз! Больше нет? Вообще – нет? Не присутствует на земле?
– Как – нет? – усмехнулся Кольча.
– Да вот уж так, – ответил Тараканов. – Заказали его. Теперь вот расплачиваться надо. – Официант по дороге в избушку исчез, выколачивать чемодан из Кольчи, похоже, не входило в договор с ним. Это доставалось своим.
А Таракан витийствовал:
– Зарвался больно, императором возомнил, ему все позволено, деньги хапал сверх меры. Мне выручку сдают, а он у меня забирает. Обкуски оставит – и так годами! Сколько терпеть! У нас – семьи, мы – рискуем, а все сливки ему!
Говорил по-отечески, снисходительно:
– Ты пацан еще, Николай! Жизнь только начинается! Должен понять, хозяин и тебя грабил, и тебе недоплачивал. Вернешь спрятанное, оставайся в компании, мы не против, теперь у нас начальничек будет – ого-го! – покруче твоего Валентайна, аж из самой Белокаменной, заживем богаче, а не хочешь – гуляй свободно, никто силой держать не станет, доучись на слесаря, ступай работать, только условие одно, тебе известное, – никому и никогда.
– Где же хозяин? – выдохнул, не удержавшись, Топорик. Спокойное это нравоучительство убеждало: его и вправду нет!
– А об этом не спрашивай, – все так же нравоучительно ответил Таракан, – не стало его и все тут. Похорон не будет. Ну дак где деньги?
Мелькнуло: отдай, ведь это не твое. Разве не ты столько раз думал об этом? И деньги такие страшные, полный чемодан, не твои, и квартира, где живешь, чужая. И сам ты просто подручный, шестерка, обласканная, правда, взлелеянная Валентином для будущих, пока неведомых дел, необиженная и неоскорбленная почему-то. Видно, все же, и правда желал он вырастить шестерку в туза, шестеренку превратить в маховик, выпестовать себе замену. Да еще с винтарем в руках. К каким таким кровавым делам готовил его хозяин – никогда не узнать.
И как планировал? Грохнуть человека, чтобы замазать Кольчу кровью – уж это братство не на словах, а на уголовном кодексе, на силуэте тюряги. Ведь вон как плавно, не торопясь, но основательно затягивал он ремешки на сиротской раздрызганной натуре. Вот конфеты твоим собратьям интернатовским, а вот режим – ждать свистка, собственные дела в расчет не брать, служить владельцу истово. Сам того не замечая, Кольча, как и все общественные дети, не сильный в этих качествах, овладел потихоньку таким мужским достоинством, как дисциплина, четкость. И преданность командиру. Разве плохо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Наемный киллер. Или еще хуже? Какой-то столичный наезд, захват чужого хозяйства? Прибирают к рукам…
Если все это так, у Валентина два приема. Первый – нанести упреждающий удар. Они вдвоем – хозяин и Кольча – запросто бы это сделали вдвоем. Здесь много не надо – изолировать, изъять, убрать киллера. Остальные расколются пополам. Кто-то побежит назад к хозяину, и это может оказаться большинством. Другие – соскочат, потеряются, исчезнут. Этим другим надо крепко линять и никогда не возвращаться.
Но, похоже, в остатке вариант второй. Инициативный. Кодла убирает хозяина и выбивает его запасы. Из кого? Конечно, из сторожа, не зря в боеголовке Таракан, кассир, второе по доверию лицо после сторожа. Третье в общей табели о рангах.
Топорик вскочил, бездействовать было нельзя. Он придумал – объехать хазы, поспрашивать, где хозяин. Это наивно, но все равно. Лежать просто так, когда жизнь брата в опасности, не только глупо, но и преступно. Как бы ни разругались они вчера, лучше него он пока еще не встречал человека на земле.
Пусть он не понятен Кольче, пусть все, что он говорил про себя, – абсолютные враки, разве в этом суть? Он любил его, Топорика, он давал ему деньги, доверил машину, тайно назначил наследником – что делать, если именно такой человек попался на дороге безродному пацану.
Кольча притворил дверь, обернулся, чтобы закрыть на два оборота второго ключа, и тут ему зажали рот.
Импульсивно он пытался крикнуть и вырваться, но держали крепкой лапой, дверь домой растворилась, и его толкнули назад.
– Кричать, конечно, можно, – сказал Андреотти, – только не нужно.
– Давай спокойно, – проговорил Таракан. – Валентина больше нет. А ты отдай его деньги и вали на все четыре стороны из этого города. Лучше еще до рассвета.
Кольча слушал, вглядываясь в тени. Спокойствие снисходило на него с каких-то заоблачных, этим тварям невидимых, высот. За это спокойствие в тревожные мгновения жизни его так почитали пацаны в интернате – покойный добрый мэн Гошка, Гнедой с лошадиными зубами, бывший сыкун Макарка. Конечно, великолепный Валентайн не мог знать об этом достоинстве Кольчи, а если бы знал, с еще большей уверенностью назвал его наследником.
Но его уже нет…
Как это нет?
И раз хозяина нет, сопротивление бесполезно?
– Ну, пацан, выбирай, – сказал официант, – только знай, если не сдашь, просто так не кончишься. Будет больно.
Топорик изобразил покорность, послушность. Это у него получалось не потому, что играл. Он и был таким, чего ждать от сироты?
Отодвинул кровать, открыл тайник, своими руками достал чемоданы – пустой и полуполный. Отдал их Таракану, назвал номера кодов.
Включили свет, теперь он требовался.
Топорик разглядывал гостей: официанта, кассира, Андреотти. Четвертый отсутствовал. Таракан распахнул настежь чемоданы, широколапый Андрей запричитал при виде пятисотрублевых пачек, но кассир оборвал его:
– Молчи, дура!
Перевел взгляд на Топорика.
– Где деньги пацан? Где баксы, сторож?
– Не знаю, не видал, – небыстро, чтобы соблюсти правдивость, ответил он. И прибавил серьезно: – У хозяина надо спрашивать, я мелкий служащий. Как вы.
– Не хочешь, как хочешь, – сказал официант. И спросил у кассира:
– Сколько должно здесь быть?
– От одного до полутора, по нашим расчетам, – проговорил он. – Миллионов долларов.
– А на тебя, безродного, пацан, – сказал учтивый когда-то официант, – и одной тысячи хватит. Рассказывай, где?
Кольча пожал плечами.
– Ну, ладно, – сказал Тараканов, – забирай его, Андрюха. Расколем. Никуда не денется, сиротина. Жить-то надо. И хавать тоже.
9
Они вывели его и усадили в тот самый задрипанный «жигуль» – теперь Кольча его признал. Силу не применяли – Топорик не рвался. Ехали недолго – не так уж велик старинный городок, завели в избушку – ясно, это чтоб не было слышно криков. Давили на мозги, точнее сказать, Андрюха, – ведь они вместе были, когда Антона грохнули, кровью крещены – толковал: че, мол, ты, пацан, в натуре, был бы хозяин жив, понятно, есть кому верность хранить, а щас?
Кольча все не верил, что Валентина грохнули. Как это: только вчера кричал на него, был все время рядом, любое шевеление пацаньей души слышал, на него откликался, и – раз! Больше нет? Вообще – нет? Не присутствует на земле?
– Как – нет? – усмехнулся Кольча.
– Да вот уж так, – ответил Тараканов. – Заказали его. Теперь вот расплачиваться надо. – Официант по дороге в избушку исчез, выколачивать чемодан из Кольчи, похоже, не входило в договор с ним. Это доставалось своим.
А Таракан витийствовал:
– Зарвался больно, императором возомнил, ему все позволено, деньги хапал сверх меры. Мне выручку сдают, а он у меня забирает. Обкуски оставит – и так годами! Сколько терпеть! У нас – семьи, мы – рискуем, а все сливки ему!
Говорил по-отечески, снисходительно:
– Ты пацан еще, Николай! Жизнь только начинается! Должен понять, хозяин и тебя грабил, и тебе недоплачивал. Вернешь спрятанное, оставайся в компании, мы не против, теперь у нас начальничек будет – ого-го! – покруче твоего Валентайна, аж из самой Белокаменной, заживем богаче, а не хочешь – гуляй свободно, никто силой держать не станет, доучись на слесаря, ступай работать, только условие одно, тебе известное, – никому и никогда.
– Где же хозяин? – выдохнул, не удержавшись, Топорик. Спокойное это нравоучительство убеждало: его и вправду нет!
– А об этом не спрашивай, – все так же нравоучительно ответил Таракан, – не стало его и все тут. Похорон не будет. Ну дак где деньги?
Мелькнуло: отдай, ведь это не твое. Разве не ты столько раз думал об этом? И деньги такие страшные, полный чемодан, не твои, и квартира, где живешь, чужая. И сам ты просто подручный, шестерка, обласканная, правда, взлелеянная Валентином для будущих, пока неведомых дел, необиженная и неоскорбленная почему-то. Видно, все же, и правда желал он вырастить шестерку в туза, шестеренку превратить в маховик, выпестовать себе замену. Да еще с винтарем в руках. К каким таким кровавым делам готовил его хозяин – никогда не узнать.
И как планировал? Грохнуть человека, чтобы замазать Кольчу кровью – уж это братство не на словах, а на уголовном кодексе, на силуэте тюряги. Ведь вон как плавно, не торопясь, но основательно затягивал он ремешки на сиротской раздрызганной натуре. Вот конфеты твоим собратьям интернатовским, а вот режим – ждать свистка, собственные дела в расчет не брать, служить владельцу истово. Сам того не замечая, Кольча, как и все общественные дети, не сильный в этих качествах, овладел потихоньку таким мужским достоинством, как дисциплина, четкость. И преданность командиру. Разве плохо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60