Пусть это будет из любопытства, пусть из эгоизма, ради разнообразия или случайно, но в жизни у всякого человека есть добрые дела. Пусть он считает их ошибкой, пусть не повторяет; но разок-другой он приносит жертву богине Добра, так же как самый угрюмый человек приносит жертву богине Красоты. Если г-ну Моро могут быть прощены его прегрешения, так уж, верно, за то, что он помогал несчастной женщине, благосклонностью которой в свое время гордился и у которой скрывался в дни опасности. Эта женщина, во времена Директории стяжавшая себе известность связью с одним из пяти калифов на час , вышла благодаря своему покровителю замуж за поставщика на армию, который заработал миллионы, но в 1802 году был разорен императором. Человек этот, по фамилии Юссон, не выдержал неожиданного перехода от богатства к нищете и сошел с ума; он бросился в Сену, оставив красавицу жену беременной. Моро, находившийся в близких отношениях с г-жой Юссон, был в ту пору приговорен к смерти и потому не мог на ней жениться; ему даже пришлось на время покинуть Францию. Г-жа Юссон, которой было тогда двадцать два года, с отчаянья вышла замуж за некоего чиновника, по фамилии Клапар, молодого человека двадцати семи лет, подававшего, как говорится, большие надежды. Упаси вас бог выходить замуж за красивых мужчин, подающих надежды! В ту эпоху молодые чиновники быстро дослуживались до высоких постов, так как император выдвигал людей способных. Клапар же был только слащаво красив, но отнюдь не умен. Думая, что г-жа Юссон очень богата, он прикинулся страстно влюбленным; вскоре он стал ей в тягость, так как ни в начале их брака, ни потом не мог удовлетворить вкусов, которые она усвоила в дни изобилия. Клапар довольно плохо справлялся со службой в государственном казначействе, где получал всего-навсего тысячу восемьсот франков жалования. Когда Моро, вернувшись к графу де Серизи, узнал, в каком бедственном положении оказалась г-жа Юссон, он, еще до своей женитьбы, устроил ее в старшие камеристки к матери императора. Но Клапар не сумел продвинуться по службе, даже несмотря на такую сильную протекцию: уж очень он был бездарен. В 1815 году, когда пал император, блистательная Аспазия эпохи Директории лишилась последней надежды. Ей пришлось существовать на тысячу двести франков жалованья Клапара, коему граф де Серизи выхлопотал место в парижском муниципалитете. Моро, единственный покровитель этой женщины, которую он знавал миллионершей, исходатайствовал для Оскара Юссона половинную стипендию города Парижа в коллеже Генриха IV; кроме того, он стал отправлять ей с Пьеротеном, под разными благовидными предлогами, подарки, которые служили большим подспорьем в ее скудном хозяйстве. В Оскаре была вся надежда, вся жизнь его матери. Ну, разве можно было упрекнуть ее, бедняжку, за чрезмерную привязанность к сыну, которого невзлюбил отчим? К сожалению, Оскар был изрядно глуп, чего не замечала его мать, несмотря на насмешки Клапара. Эта глупость или, вернее, неуместная заносчивость настолько тревожила графского управляющего, что он попросил г-жу Клапар отправить к нему на месяц сего юнца, дабы поближе к нему присмотреться и решить, какой жизненный путь для него выбрать. Моро собирался со временем предложить графу Оскара в качестве своего преемника. Но, чтобы быть вполне справедливым, надо установить причины дурацкого тщеславия Оскара, напомнив, что он родился при дворе матери императора. В раннем детстве его взоры были поражены великолепием императорского двора. В его восприимчивом воображении должны были запечатлеться ослепительные картины, должен был сохраниться образ той блестящей праздничной эпохи, должна была жить надежда снова ее обрести. Самохвальство, вообще свойственное школьникам, которые только и думают, как бы прихвастнуть друг перед другом, питалось его детскими воспоминаниями и потому развилось в нем сверх меры. Может быть также, мать слишком охотно вспоминала дома о Директории, когда она была одной из цариц Парижа; а может быть, и Оскару, который только что кончил учение в коллеже, не раз приходилось парировать унизительные замечания своекоштных, не упускающих случая кольнуть стипендиатов, если тем не удается внушить к себе уважение физической силой. Прежнее, ныне померкшее великолепие, былая красота, кротость, с которой г-жа Клапар переносила нищету, надежды, которые она возлагала на сына, материнское ослепление, стойкость в страданиях -- все это создавало один из тех необычайных образов, которые в Париже не могут не привлечь внимание человека вдумчивого.
Не догадываясь ни о глубокой привязанности Моро к этой женщине, ни о ее чувствах к тому, кто скрывался в ее доме в 1797 году, а теперь стал ее единственным другом, Пьеротен не решился поделиться с ней шевелившимися у него в душе подозрениями относительно опасности, которая грозила управляющему. Вознице вспомнились суровые слова лакея: "Хватит с нас собственных забот!", вдобавок в нем заговорило чувство субординации по отношению к тем, кого он называл старшими по рангу. В данный момент у Пьеротена было такое ощущение, словно в мозг ему впилось столько же шипов, сколько монет в сто су содержится в тысяче франков! А бедной матери, которая во время своей светской жизни редко выезжала за парижские заставы, путешествие за семь лье представлялось, вероятно, путешествием на край света, ибо непрестанно повторяемые Пьеротеном слова: "Хорошо, сударыня! Слушаюсь, сударыня!" -- явно свидетельствовали, что возница старается отделаться от ее слишком многословных и напрасных наставлений.
-- Положите багаж так, чтоб он не намок, в случае если погода переменится.
-- На то, сударыня, есть брезент,--ответил Пьеротен. -- Да вот сами поглядите, как аккуратно мы укладываем.
-- Ты, Оскар, больше двух недель не гости, как бы тебя ни уговаривали, -- сказала г-жа Клапар, возвращаясь к сыну. -- Старайся не старайся, а госпоже Моро все равно не угодишь. Кроме того, к концу сентября тебе надо быть дома. Не забывай, что мы собираемся в Бельвиль, к дяде Кардо.
-- Хорошо, маменька.
-- Главное, -- прибавила она шепотом, -- никогда не заводи разговоров о прислуге... Ни на минуту не забывай, Что госпожа Моро из горничных...
-- Хорошо, маменька.
Оскара, как всех молодых людей с чрезмерно развитым самолюбием, раздражало, что мать читает ему наставления на крыльце гостиницы.
-- Ну, прощайте, маменька; сейчас отправляемся; уже запрягают.
Позабывши, что они на улице в предместье Сен-Дени, мать обняла Оскара, вынула из корзинки сдобную булочку и сказала:
-- Ах, ты чуть не забыл булочку и шоколад! Помни, дружок, ничего не кушай в трактирах, там за все втридорога дерут.
Когда мать сунула ему в карман булочку и шоколад, Оскар много бы дал, чтобы оказаться далеко от нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50