Это было, как в тех случаях, когда ребенка бросают в воду, чтобы он научился плавать.
Кто-то учится, кто-то тонет.
На трибуну вышел импозантный седовласый англичанин, откашлялся и начал свое выступление. Лена нацепила наушники, схватила микрофон, и начался кошмар.
Она потеряла счет времени, забыла, на каком свете находится, как ее зовут. В уши вползала бесконечная змея английской речи, Лена лихорадочно подбирала русский эквивалент и говорила, говорила, говорила, в ужасе думая, что она не помнит, что только что сказал этот английский хлыщ.
Когда она была уверена, что не выдержит больше ни минуты, англичанин поблагодарил слушателей, поклонился и под аплодисменты покинул трибуну.
Лена откинулась на спинку стула. По ее щекам ползли слезы.
В кабинку влетел Мишка. Он окинул ее сочувственным взглядом, схватил наушники и вытолкал в коридор:
– Походи немножко, я поработаю. Первый раз синхронка – это чистый гроб!
Лена на негнущихся ногах выползла в коридор и прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Вдруг рядом с ней раздался низкий, чуть хрипловатый голос:
– Что, совсем плохо?
Она подняла глаза и увидела ужасно худого мужчину. Такого худого, что пиджак висел на нем, как на вешалке. Но при такой худобе он излучал энергию, силу и уверенность. И еще доброту.
Лена почувствовала странный укол в сердце. Ей показалось, что все звуки вокруг нее неожиданно смолкли, как будто она снова оказалась в звуконепроницаемой оболочке лингафонной кабины.
Мужчина вставил в ее губы сигарету и поднес огонь зажигалки. Лена благодарно кивнула и закашлялась: сигарета была слишком крепкая. Однако от этой затяжки ей стало легче, напряжение отпустило.
– Сейчас будет перерыв, – сказал мужчина, пойдем в буфет, выпьем кофе, а то на тебе совсем лица нет.
Это звучит удивительно банально, но Лене казалось, что она знает его уже много лет. Так ей было с ним просто и легко.
Его звали Сергей, он был журналист и освещал конференцию для крупной петербургской газеты.
Когда первый день работы конференции закончился и Лена выползла на улицу, как шахтер выползает из шахты, еле переставляя ноги от усталости, жмурясь от резкого весеннего солнца, она увидела Сергея, поджидавшего ее на ступеньках дворца.
Они долго шли по весенним улицам, разговаривая о какой-то ничего не значащей ерунде – о детстве, о снах, о мороженом, и вся эта бесцельная, пустая болтовня казалась удивительно важной, наполненной смыслом, потому что важны были не слова, а интонации, звуки голоса.
Лена не замечала дороги, не понимала, куда они идут, но в какой-то момент они оказались возле метро.
Из ларька, торговавшего кассетами и компакт-дисками, доносился надтреснутый, высокий мужской голос:
«Над небом голубым есть город золотой…»
Лена запрокинула голову и увидела тревожное, блекло-голубое петербургское весеннее небо.
* * *
Конференция продолжалась четыре дня, и каждый день Сергей поджидал ее на ступенях Таврического дворца.
А когда зарубежные экономисты разъехались по своим странам и Лена вернулась в университет, Сергей ждал ее возле входа на факультет.
Он не скрывал от нее, что женат. Но отношения с женой были давно и безнадежно испорчены, развод был делом времени. Лене казалось, что она сошла с ума или подхватила какую-то редкую, неизлечимую инфекцию. Она не могла и дня провести без Сергея, без его блекло-голубых, как петербургское небо, глаз, без его низкого, чуть хрипловатого голоса. В разлуке с ним она становилась совершенно больной, ее ломало, лицо начинало гореть, как от высокой температуры. Так наркоманы начинают болеть и мучиться, если лишить их на какое-то время привычной отравы.
В один из первых дней их бурного романа Сергей привез ее в Комарове.
Весна бурно штурмовала пригороды. Снег кое-где еще лежал – серый, ноздреватый, обреченный – но на припеке уже вылез первый безалаберный цветок мать-и-мачехи.
Взявшись за руки, как дети, они прошли от станции мимо тихих, уютных профессорских домиков, миновали огромную черную ель и подошли к покосившейся калитке.
Перед ними был веселый деревянный дом, веранда с разноцветными стеклами, бросавшими во все стороны веселые праздничные блики.
На крыльце стояла крупная, величественная старуха.
Она прикрывала глаза от солнца ладонью и всматривалась в неожиданных гостей.
– Сереженька, – проговорила старуха густым оперным басом, – я с утра знала, что ты приедешь!
Я даже испекла твои любимые плюшки с корицей! А кого это ты ко мне привез?
– Познакомьтесь, Матильда Васильевна, – церемонно проговорил Сергей, – это Лена.
Матильда Васильевна наклонила голову набок, как большая умная птица, и долго, внимательно смотрела на Лену. Девушка почувствовала необычное волнение, ей казалось, что она пришла на серьезный экзамен и не знает, сдаст его или завалит.
Неожиданно старуха ласково улыбнулась и протянула к ней руки:
– Здравствуй, девочка! У тебя удивительно хорошие глаза!
И тут же она повернулась и недовольно сказала Сергею:
– Не то что у…
Сергей рассмеялся:
– Матильда Васильевна, не разводите конспирацию! Лена знает про Ольгу!
– Вот и славно, – старуха медлительно развернулась и вошла в дом, приглашая гостей, – вот и замечательно, а то не люблю я всякие недомолвки и тайны мадридского двора!
Потом они пили чай на веранде, и цветные стекла отбрасывали на белоснежную крахмальную скатерть с вышитой в углу монограммой яркие квадраты – синие, зеленые, оранжевые.
Во главе стола сидела Матильда Васильевна, крупная и величественная, как памятник Екатерине Великой возле Александрийского театра.
Царственным жестом она протягивала морщинистую руку за фарфоровой сахарницей, наливала в хрупкие старинные чашки ароматный, темно-золотистый чай…
– Чай надо непременно пить из старинного фарфора, – громко, значительно говорила она, тогда у него совсем другой вкус, вкус времени, вкус воспоминаний…
Где-то вдалеке раздавался мерный, мощный шум, похожий на дыхание спящего великана… это море напоминало о своем присутствии.
Впрочем, море шумело потом, в один из следующих приездов, тогда, весной, оно еще безмолвствовало, скованное льдом.
Память сыграла с Леной шутку, смешав и перепутав воспоминания.
И тигровые лилии пышно цвели на клумбе перед домом позднее, летом. И дождь ровно и спокойно шумел за окном комнаты, словно рассказывая длинную и увлекательную историю, историю со счастливым концом. И светлые волосы Сергея пахли дождем, и его лицо светилось в темноте, склоняясь над Леной, и его горячие, сильные руки жадно и ласково обнимали ее, и все в нем казалось таким родным, таким своим, таким бесконечно знакомым…
* * *
В середине августа Лена поняла, что беременна. Это было так неожиданно, что она никак не могла поверить, хотя организм недвусмысленно давал понять, что все так, и нужно что-то решать как можно скорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Кто-то учится, кто-то тонет.
На трибуну вышел импозантный седовласый англичанин, откашлялся и начал свое выступление. Лена нацепила наушники, схватила микрофон, и начался кошмар.
Она потеряла счет времени, забыла, на каком свете находится, как ее зовут. В уши вползала бесконечная змея английской речи, Лена лихорадочно подбирала русский эквивалент и говорила, говорила, говорила, в ужасе думая, что она не помнит, что только что сказал этот английский хлыщ.
Когда она была уверена, что не выдержит больше ни минуты, англичанин поблагодарил слушателей, поклонился и под аплодисменты покинул трибуну.
Лена откинулась на спинку стула. По ее щекам ползли слезы.
В кабинку влетел Мишка. Он окинул ее сочувственным взглядом, схватил наушники и вытолкал в коридор:
– Походи немножко, я поработаю. Первый раз синхронка – это чистый гроб!
Лена на негнущихся ногах выползла в коридор и прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Вдруг рядом с ней раздался низкий, чуть хрипловатый голос:
– Что, совсем плохо?
Она подняла глаза и увидела ужасно худого мужчину. Такого худого, что пиджак висел на нем, как на вешалке. Но при такой худобе он излучал энергию, силу и уверенность. И еще доброту.
Лена почувствовала странный укол в сердце. Ей показалось, что все звуки вокруг нее неожиданно смолкли, как будто она снова оказалась в звуконепроницаемой оболочке лингафонной кабины.
Мужчина вставил в ее губы сигарету и поднес огонь зажигалки. Лена благодарно кивнула и закашлялась: сигарета была слишком крепкая. Однако от этой затяжки ей стало легче, напряжение отпустило.
– Сейчас будет перерыв, – сказал мужчина, пойдем в буфет, выпьем кофе, а то на тебе совсем лица нет.
Это звучит удивительно банально, но Лене казалось, что она знает его уже много лет. Так ей было с ним просто и легко.
Его звали Сергей, он был журналист и освещал конференцию для крупной петербургской газеты.
Когда первый день работы конференции закончился и Лена выползла на улицу, как шахтер выползает из шахты, еле переставляя ноги от усталости, жмурясь от резкого весеннего солнца, она увидела Сергея, поджидавшего ее на ступеньках дворца.
Они долго шли по весенним улицам, разговаривая о какой-то ничего не значащей ерунде – о детстве, о снах, о мороженом, и вся эта бесцельная, пустая болтовня казалась удивительно важной, наполненной смыслом, потому что важны были не слова, а интонации, звуки голоса.
Лена не замечала дороги, не понимала, куда они идут, но в какой-то момент они оказались возле метро.
Из ларька, торговавшего кассетами и компакт-дисками, доносился надтреснутый, высокий мужской голос:
«Над небом голубым есть город золотой…»
Лена запрокинула голову и увидела тревожное, блекло-голубое петербургское весеннее небо.
* * *
Конференция продолжалась четыре дня, и каждый день Сергей поджидал ее на ступенях Таврического дворца.
А когда зарубежные экономисты разъехались по своим странам и Лена вернулась в университет, Сергей ждал ее возле входа на факультет.
Он не скрывал от нее, что женат. Но отношения с женой были давно и безнадежно испорчены, развод был делом времени. Лене казалось, что она сошла с ума или подхватила какую-то редкую, неизлечимую инфекцию. Она не могла и дня провести без Сергея, без его блекло-голубых, как петербургское небо, глаз, без его низкого, чуть хрипловатого голоса. В разлуке с ним она становилась совершенно больной, ее ломало, лицо начинало гореть, как от высокой температуры. Так наркоманы начинают болеть и мучиться, если лишить их на какое-то время привычной отравы.
В один из первых дней их бурного романа Сергей привез ее в Комарове.
Весна бурно штурмовала пригороды. Снег кое-где еще лежал – серый, ноздреватый, обреченный – но на припеке уже вылез первый безалаберный цветок мать-и-мачехи.
Взявшись за руки, как дети, они прошли от станции мимо тихих, уютных профессорских домиков, миновали огромную черную ель и подошли к покосившейся калитке.
Перед ними был веселый деревянный дом, веранда с разноцветными стеклами, бросавшими во все стороны веселые праздничные блики.
На крыльце стояла крупная, величественная старуха.
Она прикрывала глаза от солнца ладонью и всматривалась в неожиданных гостей.
– Сереженька, – проговорила старуха густым оперным басом, – я с утра знала, что ты приедешь!
Я даже испекла твои любимые плюшки с корицей! А кого это ты ко мне привез?
– Познакомьтесь, Матильда Васильевна, – церемонно проговорил Сергей, – это Лена.
Матильда Васильевна наклонила голову набок, как большая умная птица, и долго, внимательно смотрела на Лену. Девушка почувствовала необычное волнение, ей казалось, что она пришла на серьезный экзамен и не знает, сдаст его или завалит.
Неожиданно старуха ласково улыбнулась и протянула к ней руки:
– Здравствуй, девочка! У тебя удивительно хорошие глаза!
И тут же она повернулась и недовольно сказала Сергею:
– Не то что у…
Сергей рассмеялся:
– Матильда Васильевна, не разводите конспирацию! Лена знает про Ольгу!
– Вот и славно, – старуха медлительно развернулась и вошла в дом, приглашая гостей, – вот и замечательно, а то не люблю я всякие недомолвки и тайны мадридского двора!
Потом они пили чай на веранде, и цветные стекла отбрасывали на белоснежную крахмальную скатерть с вышитой в углу монограммой яркие квадраты – синие, зеленые, оранжевые.
Во главе стола сидела Матильда Васильевна, крупная и величественная, как памятник Екатерине Великой возле Александрийского театра.
Царственным жестом она протягивала морщинистую руку за фарфоровой сахарницей, наливала в хрупкие старинные чашки ароматный, темно-золотистый чай…
– Чай надо непременно пить из старинного фарфора, – громко, значительно говорила она, тогда у него совсем другой вкус, вкус времени, вкус воспоминаний…
Где-то вдалеке раздавался мерный, мощный шум, похожий на дыхание спящего великана… это море напоминало о своем присутствии.
Впрочем, море шумело потом, в один из следующих приездов, тогда, весной, оно еще безмолвствовало, скованное льдом.
Память сыграла с Леной шутку, смешав и перепутав воспоминания.
И тигровые лилии пышно цвели на клумбе перед домом позднее, летом. И дождь ровно и спокойно шумел за окном комнаты, словно рассказывая длинную и увлекательную историю, историю со счастливым концом. И светлые волосы Сергея пахли дождем, и его лицо светилось в темноте, склоняясь над Леной, и его горячие, сильные руки жадно и ласково обнимали ее, и все в нем казалось таким родным, таким своим, таким бесконечно знакомым…
* * *
В середине августа Лена поняла, что беременна. Это было так неожиданно, что она никак не могла поверить, хотя организм недвусмысленно давал понять, что все так, и нужно что-то решать как можно скорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59