Время от времени Жюльетт садилась за книгу или играла на рояле, который в свое время привез на виллу Клод. У Кандиды, обожавшей карты, научилась нескольким новым видам пасьянса. Дочери Бонини имели граммофон, и Жюльетт обучила их модным парижским танцам.
Теперь она уже не могла ездить в Лукку, и доктор Морозини стал сам приезжать на виллу. Деньги, полученные по завещанию Клода, позволяли оплачивать не только свое содержание, но и медицинские счета, впрочем, счета доктора Морозини оказались довольно невелики по сравнению с тем, что ей пришлось бы платить в Париже. Из природного великодушия врач не брал с нее плату за те визиты, которые наносил по случаю, проездом от какого-нибудь больного, живущего неподалеку от виллы.
Обычно Морозини заставал Жюльетт в саду, и первый вопрос обязательно был: «Как вы себя чувствуете?» Она всегда отвечала, что превосходно, и это соответствовало истине. Иногда они неторопливо гуляли по кипарисовой аллее, перед уходом врача Жюльетт предлагала ему перекусить, и Морозини никогда не отказывался. Жюльетт полагала, что цель посещений доктора – скрасить ее одиночество, как-то предотвратить возможную в ее положении депрессию. Он ничего не знал о постоянных приступах сердечной боли, с которыми ей приходилось бороться. Жюльетт радовалась его обществу, так как доктор несомненно был интересным человеком, начитанным, хорошо разбиравшимся в международной политике, что позволяло обсуждать любые проблемы. Жюльетт не пропускала ни единого слова, касающегося ситуации в России.
Когда все книги, привезенные ею из Парижа, были прочитаны, Жюльетт с благодарностью приняла предложение доктора воспользоваться его библиотекой, в основном состоящей из классики. Многие книги были на французском, им Морозини владел сравнительно неплохо. Не раз он высказывал свою мечту так же свободно говорить на французском, как Жюльетт на итальянском. Та всегда замечала, что с тех пор, как приехала в Италию, говорит только по-итальянски, и это весьма усовершенствовало ее знания.
В отличие от школьных лет, когда письма от Денизы приходили довольно редко, теперь Жюльетт получала их регулярно – сестра стремилась держать ее в курсе всех событий ателье Ландель. При этом личная информация была сведена к минимуму. Письма заполнялись бесконечными коммерческими новостями, подробностями изменения моды на ткани, а также перечислением новых важных клиентов. Из ткани, присланной из Лондона, были изготовлены модели в самом последнем, свободном стиле развевающихся «многослойных» туник, надеваемых на нижние юбки. Спустя несколько недель Дениза прислала восторженное письмо с известием, что эти модели произвели настоящую сенсацию, и парижские модницы атакуют ателье заказами. К этому времени Жюльетт уже четыре месяца жила на вилле и была на седьмом месяце беременности. Она продолжала посылать сестре новые модели и начала работать еще над двумя, когда от сестры пришло очередное письмо.
Получив его, Жюльетт оставила работу и удалилась в лоджию, из которой открывался великолепный вид на горы. Усевшись в одно из плетеных кресел и облокотившись на подушки, вскрыла конверт и обнаружила, что это письмо значительно короче предыдущих. Она сразу же поняла, что это – одно из личных писем и, не медля ни мгновения, начала читать.
Хотя Жюльетт понимала, что когда-нибудь такое письмо обязательно должно прийти, она оказалась совершенно не готова к новостям, которые оно принесло. Дениза сообщала, что Николай вернулся в Париж.
«Я слышала, граф Карсавин буквально рыщет по городу в поисках тебя, – писала Дениза, – как будто забыл, что он теперь – женатый мужчина. Но когда он пришел ко мне, я была вполне готова к его визиту. В твоих интересах, дорогая, я солгала ему. И эта спасительная ложь, как мне представляется, решит наши главные проблемы. Я сказала, что ты избавилась от ребенка и уехала на несколько месяцев за город для выздоровления, поэтому никому не известно твое местонахождение. По реакции графа Карсавина на мои слова я поняла, что с этой минуты ты свободна от него навеки. Говорят, что сразу после разговора со мной он покинул Париж. Я понимаю, как ты благодарна мне».
Жюльетт отбросила письмо, крик отчаяния вырвался из груди. Она закрыла лицо руками и тихо зарыдала, волна безнадежности и тоски накатилась на нее, сменяясь волной страсти и сочувствия к Николаю.
Через полчаса в этом же подавленном настроении ее застал доктор Морозини. Его очень обеспокоил этот беззвучный плач. Он поставил свой чемоданчик, придвинул стул и сел рядом.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? Скажите, что вас так расстроило?
Вначале она даже не пошевелилась, но несколько мгновений спустя опустила руки, и все еще не глядя на него, почти ослепшая от слез, нащупала письмо у своих ног и протянула доктору. Тот взял конверт и увидел, что она отворачивается, не желая показывать всю глубину личной трагедии. Врач прочел письмо, аккуратно вложил письмо в конверт.
– Не перечитывайте это письмо, – посоветовал Морозини.
Ее голос звучал неуверенно, в нем чувствовалась печаль.
– Я ощущаю страдания Николая, как свои собственные.
Доктор Морозини вздохнул, почувствовав силу любви, которая владела этой женщиной. Немногие способны сохранить в себе такое великодушие по отношению к мужчине, бросившему их. Большинство предавалось бы бессильным рыданиям и животному неистовству, но в случае его горя были бы вне себя от нескромного, яростного торжества.
Словно прочитав его мысли, Жюльетт, наконец, повернулась к доктору и пристально взглянула прямо в глаза.
– Мы с Николаем хотели прожить вместе всю оставшуюся жизнь. И знаете, ничто не способно ни в нем, ни во мне поколебать это решение.
– В таком случае, для вас настало время сосредоточиться исключительно на благополучии будущего ребенка. Слабая надежда, что может свершиться какое-нибудь чудо, которой вы тешили себя до сих пор, теперь окончательно рухнула.
Девушка неуверенно покачала головой, смахнув слезы, которые все еще текли у нее по щекам.
– Неужели у меня действительно оставались какие-то надежды, где-то там, на дне моей души, несмотря ни на что? Не уверена. И, наверное, никогда не узнаю, – она медленно поднялась, подошла к балюстраде лоджии, рассеянно всматриваясь в бескрайний горизонт итальянского пейзажа, открывающийся перед ней.
Доктор Морозини продолжал сидеть в кресле, пока она пыталась до конца осмыслить послание сестры и свое собственное состояние, вызванное им. Но заметив, что беззвучный плач не прекратился, и слезы по-прежнему текут по ее щекам, Морозини встал и подошел, протягивая носовой платок. Она вытерла глаза. Доктор понял, что подошел как раз вовремя: Жюльетт приняла какое-то решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Теперь она уже не могла ездить в Лукку, и доктор Морозини стал сам приезжать на виллу. Деньги, полученные по завещанию Клода, позволяли оплачивать не только свое содержание, но и медицинские счета, впрочем, счета доктора Морозини оказались довольно невелики по сравнению с тем, что ей пришлось бы платить в Париже. Из природного великодушия врач не брал с нее плату за те визиты, которые наносил по случаю, проездом от какого-нибудь больного, живущего неподалеку от виллы.
Обычно Морозини заставал Жюльетт в саду, и первый вопрос обязательно был: «Как вы себя чувствуете?» Она всегда отвечала, что превосходно, и это соответствовало истине. Иногда они неторопливо гуляли по кипарисовой аллее, перед уходом врача Жюльетт предлагала ему перекусить, и Морозини никогда не отказывался. Жюльетт полагала, что цель посещений доктора – скрасить ее одиночество, как-то предотвратить возможную в ее положении депрессию. Он ничего не знал о постоянных приступах сердечной боли, с которыми ей приходилось бороться. Жюльетт радовалась его обществу, так как доктор несомненно был интересным человеком, начитанным, хорошо разбиравшимся в международной политике, что позволяло обсуждать любые проблемы. Жюльетт не пропускала ни единого слова, касающегося ситуации в России.
Когда все книги, привезенные ею из Парижа, были прочитаны, Жюльетт с благодарностью приняла предложение доктора воспользоваться его библиотекой, в основном состоящей из классики. Многие книги были на французском, им Морозини владел сравнительно неплохо. Не раз он высказывал свою мечту так же свободно говорить на французском, как Жюльетт на итальянском. Та всегда замечала, что с тех пор, как приехала в Италию, говорит только по-итальянски, и это весьма усовершенствовало ее знания.
В отличие от школьных лет, когда письма от Денизы приходили довольно редко, теперь Жюльетт получала их регулярно – сестра стремилась держать ее в курсе всех событий ателье Ландель. При этом личная информация была сведена к минимуму. Письма заполнялись бесконечными коммерческими новостями, подробностями изменения моды на ткани, а также перечислением новых важных клиентов. Из ткани, присланной из Лондона, были изготовлены модели в самом последнем, свободном стиле развевающихся «многослойных» туник, надеваемых на нижние юбки. Спустя несколько недель Дениза прислала восторженное письмо с известием, что эти модели произвели настоящую сенсацию, и парижские модницы атакуют ателье заказами. К этому времени Жюльетт уже четыре месяца жила на вилле и была на седьмом месяце беременности. Она продолжала посылать сестре новые модели и начала работать еще над двумя, когда от сестры пришло очередное письмо.
Получив его, Жюльетт оставила работу и удалилась в лоджию, из которой открывался великолепный вид на горы. Усевшись в одно из плетеных кресел и облокотившись на подушки, вскрыла конверт и обнаружила, что это письмо значительно короче предыдущих. Она сразу же поняла, что это – одно из личных писем и, не медля ни мгновения, начала читать.
Хотя Жюльетт понимала, что когда-нибудь такое письмо обязательно должно прийти, она оказалась совершенно не готова к новостям, которые оно принесло. Дениза сообщала, что Николай вернулся в Париж.
«Я слышала, граф Карсавин буквально рыщет по городу в поисках тебя, – писала Дениза, – как будто забыл, что он теперь – женатый мужчина. Но когда он пришел ко мне, я была вполне готова к его визиту. В твоих интересах, дорогая, я солгала ему. И эта спасительная ложь, как мне представляется, решит наши главные проблемы. Я сказала, что ты избавилась от ребенка и уехала на несколько месяцев за город для выздоровления, поэтому никому не известно твое местонахождение. По реакции графа Карсавина на мои слова я поняла, что с этой минуты ты свободна от него навеки. Говорят, что сразу после разговора со мной он покинул Париж. Я понимаю, как ты благодарна мне».
Жюльетт отбросила письмо, крик отчаяния вырвался из груди. Она закрыла лицо руками и тихо зарыдала, волна безнадежности и тоски накатилась на нее, сменяясь волной страсти и сочувствия к Николаю.
Через полчаса в этом же подавленном настроении ее застал доктор Морозини. Его очень обеспокоил этот беззвучный плач. Он поставил свой чемоданчик, придвинул стул и сел рядом.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? Скажите, что вас так расстроило?
Вначале она даже не пошевелилась, но несколько мгновений спустя опустила руки, и все еще не глядя на него, почти ослепшая от слез, нащупала письмо у своих ног и протянула доктору. Тот взял конверт и увидел, что она отворачивается, не желая показывать всю глубину личной трагедии. Врач прочел письмо, аккуратно вложил письмо в конверт.
– Не перечитывайте это письмо, – посоветовал Морозини.
Ее голос звучал неуверенно, в нем чувствовалась печаль.
– Я ощущаю страдания Николая, как свои собственные.
Доктор Морозини вздохнул, почувствовав силу любви, которая владела этой женщиной. Немногие способны сохранить в себе такое великодушие по отношению к мужчине, бросившему их. Большинство предавалось бы бессильным рыданиям и животному неистовству, но в случае его горя были бы вне себя от нескромного, яростного торжества.
Словно прочитав его мысли, Жюльетт, наконец, повернулась к доктору и пристально взглянула прямо в глаза.
– Мы с Николаем хотели прожить вместе всю оставшуюся жизнь. И знаете, ничто не способно ни в нем, ни во мне поколебать это решение.
– В таком случае, для вас настало время сосредоточиться исключительно на благополучии будущего ребенка. Слабая надежда, что может свершиться какое-нибудь чудо, которой вы тешили себя до сих пор, теперь окончательно рухнула.
Девушка неуверенно покачала головой, смахнув слезы, которые все еще текли у нее по щекам.
– Неужели у меня действительно оставались какие-то надежды, где-то там, на дне моей души, несмотря ни на что? Не уверена. И, наверное, никогда не узнаю, – она медленно поднялась, подошла к балюстраде лоджии, рассеянно всматриваясь в бескрайний горизонт итальянского пейзажа, открывающийся перед ней.
Доктор Морозини продолжал сидеть в кресле, пока она пыталась до конца осмыслить послание сестры и свое собственное состояние, вызванное им. Но заметив, что беззвучный плач не прекратился, и слезы по-прежнему текут по ее щекам, Морозини встал и подошел, протягивая носовой платок. Она вытерла глаза. Доктор понял, что подошел как раз вовремя: Жюльетт приняла какое-то решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101