Есть такая нехорошая черта у докторов – здоровый человек им малоинтересен, подавай больного. И чем страшнее болезнь, тем лучше, желательно найти совсем неизлечимую. Тогда он и испробует все свое умение. Но Федора Ивановича ждало разочарование, никаких признаков заболевания он не обнаружил. Мифическая родственница братьев Вырезубовых не страдала ни одной из известных науке болезнью.
«Прямо беда какая-то, – посетовал сам себе заведующий лабораторией и сел заполнять карточку. – Здорова как корова, а туда же, к больным метит. Симулянтка чертова! Зря работал.»
Занятый своими делами, Федор Иванович не слышал, как к больнице подкатила милицейская машина с включенной сиреной и мигалками. Больница на то и больница, чтобы в ней в любое время оперировали потерпевших, чтобы суетились врачи.
Сам Федор Иванович никогда не реагировал на чужую суматоху. Он твердо усвоил правило, что каждый человек должен заниматься своим делом, и тогда порядок будет царить и в больнице, и в стране, и в доме. Правда, последнее Федор Иванович вслух не говорил, дома за порядком следила жена, она же и определяла границы этого порядка. Если Федор Иванович приходил навеселе, то это уже был непорядок, хотя сам заведующий лабораторией имел другое объяснение: он не пил, попросту снимал стресс. Но разве объяснишь это несмышленой женщине, для которой понятие “порядок” не идет дальше уборки полок в платяном шкафу да мытья посуды? Никакой философии, одна заземленность и полное отсутствие абстрактного и комплексного мышления.
Заведующий лабораторией ликвидировал следы своих исследований. Свалил стеклышки и пробирки в емкости из нержавеющей стали, где уже ждала мытья и стерилизации прочая лабораторная посуда. Шприц с остатками крови сполоснул под краном и лишь после этого выкинул в мусорное ведро. Карточку же, перевернув тыльной стороной вверх, засунул под стекло на своем письменном столе.
Ручка двери, ведущей из лаборатории в коридор, несколько раз дернулась. Федор Иванович бросил взгляд на часы: он задержался сверх рабочего времени, вполне могло оказаться, что в лаборатории никого уже нет, вот только свет горел предательски ярко.
Затем дверь подергали.
– Федор Иванович, вы тут? – раздался приятный женский голос.
Открыть тут же было бы немного глупо. Какого черта до этого сидел и прятался?
– Я знаю, вы здесь, откройте, пожалуйста.
– Черт! – выругался заведующий лабораторией и распахнул дверь.
Хотя никто его и не просил давать объяснения, он тут же принялся оправдываться:
– Сел перекусить, дверь запер, как-то неудобно, если войдет чужой.
Медсестра из реанимационного отделения спокойно выслушала эту бестолковую болтовню и, убедившись, что Федор Иванович израсходовал все свои аргументы, сообщила:
– Солодкина просила вас сделать анализ крови новенькой в нашем отделении.
По инструкции следовало, что анализ должны сделать до операции, ну в крайнем случае, если промедление смерти подобно, то во время операции.
– Да, но… – начал Федор Иванович.
– Я заходила к вам, но никого не застала. Заведующий лабораторией вспомнил, как кто-то не очень настойчиво подергал дверь, но тогда он был занят изучением крови и даже бровью не повел.
– Я выходил. А зачем, наверное, сейчас и не вспомню.
– Какая разница? – медсестра подала Федору Ивановичу историю болезни новой пациентки – простую амбарную книгу в картонной обложке. – Сделайте, Тамара очень просила.
– Просила, просила, – пробурчал заведующий лабораторией, – а мне что, одному работать? Какая уже разница, если операция закончена?
– Это ваши проблемы. Меня попросили передать, я и передаю, – по лицу медсестры было видно, что карточку назад она не возьмет ни за что.
– Всем надо, одному мне не надо, – бубнил Федор Иванович, отыскивая в лаборатории стерильный шприц и другой инструмент.
«Тамара Солодкина сказала… Кто она такая?»
По рангу выходило, что Федор Иванович, как заведующий лабораторией, выше ассистентки хирурга. Но, с другой стороны, Тамара была красивой женщиной, а красота – страшная сила, часто покруче должностной инструкции будет. Как большинство мужчин, Федор Иванович пасовал перед этим аргументом.
Он, зная наперед, что жена примется ругать его за позднее возвращение домой, все-таки отправился выполнять просьбу. Единственным оправданием в глазах супруги могло служить то, что Федор Иванович вернется трезвым. Хотя кто знает? Еще не вечер, а напиться можно и за пять секунд, выпив залпом стакан водки.
"Эх черт, – продолжая поминать нечистого, заведующий лабораторией топал по лестнице. – Цветы Тамаре подарил, теперь и о левом анализе жене не скажешь. А так, пришел бы домой, букет перед собой выставил, а она, злая, дверь открыла бы, розы увидела бы, и злость у нее как рукой сняло. Чего уж теперь думать?” – махнул он рукой, толкая плечом хлипкую дверь, ведущую в реанимационное отделение.
Стены тут, как и во всей больнице, были облезлые, давно не крашенные. Но зато чистота царила идеальная. Краска могла быть протерта на дверях до дыр, но грязи не должно быть и следа. Даже привычный к больничным запахам нос Федора Ивановича уловил ароматы реанимации: тут пахло йодом, хлоркой, спиртом и смертью.
То, что смерть имеет запах, знает каждый медик. Человек еще жив, а от него уже исходит тонкий аромат. Спасай не спасай такого пациента, уже не поможешь. В отличие от других этажей больницы, в реанимации не пахло съестным.
– Где тут наша новенькая? – доковыляв до стола дежурной медсестры, поинтересовался Федор Иванович. В левой руке он держал небольшой ящичек из нержавеющей стали, в правой – историю болезни. – Новенькая – это кто? – заведующий лабораторией бросил взгляд на обложку и был неприятно удивлен: вместо имени и фамилии там красовались чистые строчки, точь-в-точь как на карточке результатов анализа, которая лежала под стеклом на его письменном столе. – Солодкина не написала, черт бы ее подрал!
– Тамаре и сам черт не страшен, – отозвалась медсестра, – ее Муму хоть у кого из лап вырвет.
– Муму, Муму… – прогнусавил Федор Иванович. – У человека имя есть и фамилия, а вы его кличкой собачьей называете, – из чисто мужской солидарности вступился он за Сергея Дорогина, хотя сам его недолюбливал.
– Это не мы, он сам себя так назвал, – по глазам медсестры чувствовалось, что Дорогин ей симпатичен. – Вы вот сказали, что у каждого человека имя и фамилия есть, а по карточке другое выходит. Девушка в сознание еще не пришла, откуда мы можем знать, как ее зовут? Придет в себя, расскажет. Я вас сейчас провожу.
В палате, рассчитанной на двух человек, лишь одна кровать была занята. Вторую сегодня так и не успели привести в порядок, лишь забрали простыню. Свернутый в трубочку матрац лежал возле спинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
«Прямо беда какая-то, – посетовал сам себе заведующий лабораторией и сел заполнять карточку. – Здорова как корова, а туда же, к больным метит. Симулянтка чертова! Зря работал.»
Занятый своими делами, Федор Иванович не слышал, как к больнице подкатила милицейская машина с включенной сиреной и мигалками. Больница на то и больница, чтобы в ней в любое время оперировали потерпевших, чтобы суетились врачи.
Сам Федор Иванович никогда не реагировал на чужую суматоху. Он твердо усвоил правило, что каждый человек должен заниматься своим делом, и тогда порядок будет царить и в больнице, и в стране, и в доме. Правда, последнее Федор Иванович вслух не говорил, дома за порядком следила жена, она же и определяла границы этого порядка. Если Федор Иванович приходил навеселе, то это уже был непорядок, хотя сам заведующий лабораторией имел другое объяснение: он не пил, попросту снимал стресс. Но разве объяснишь это несмышленой женщине, для которой понятие “порядок” не идет дальше уборки полок в платяном шкафу да мытья посуды? Никакой философии, одна заземленность и полное отсутствие абстрактного и комплексного мышления.
Заведующий лабораторией ликвидировал следы своих исследований. Свалил стеклышки и пробирки в емкости из нержавеющей стали, где уже ждала мытья и стерилизации прочая лабораторная посуда. Шприц с остатками крови сполоснул под краном и лишь после этого выкинул в мусорное ведро. Карточку же, перевернув тыльной стороной вверх, засунул под стекло на своем письменном столе.
Ручка двери, ведущей из лаборатории в коридор, несколько раз дернулась. Федор Иванович бросил взгляд на часы: он задержался сверх рабочего времени, вполне могло оказаться, что в лаборатории никого уже нет, вот только свет горел предательски ярко.
Затем дверь подергали.
– Федор Иванович, вы тут? – раздался приятный женский голос.
Открыть тут же было бы немного глупо. Какого черта до этого сидел и прятался?
– Я знаю, вы здесь, откройте, пожалуйста.
– Черт! – выругался заведующий лабораторией и распахнул дверь.
Хотя никто его и не просил давать объяснения, он тут же принялся оправдываться:
– Сел перекусить, дверь запер, как-то неудобно, если войдет чужой.
Медсестра из реанимационного отделения спокойно выслушала эту бестолковую болтовню и, убедившись, что Федор Иванович израсходовал все свои аргументы, сообщила:
– Солодкина просила вас сделать анализ крови новенькой в нашем отделении.
По инструкции следовало, что анализ должны сделать до операции, ну в крайнем случае, если промедление смерти подобно, то во время операции.
– Да, но… – начал Федор Иванович.
– Я заходила к вам, но никого не застала. Заведующий лабораторией вспомнил, как кто-то не очень настойчиво подергал дверь, но тогда он был занят изучением крови и даже бровью не повел.
– Я выходил. А зачем, наверное, сейчас и не вспомню.
– Какая разница? – медсестра подала Федору Ивановичу историю болезни новой пациентки – простую амбарную книгу в картонной обложке. – Сделайте, Тамара очень просила.
– Просила, просила, – пробурчал заведующий лабораторией, – а мне что, одному работать? Какая уже разница, если операция закончена?
– Это ваши проблемы. Меня попросили передать, я и передаю, – по лицу медсестры было видно, что карточку назад она не возьмет ни за что.
– Всем надо, одному мне не надо, – бубнил Федор Иванович, отыскивая в лаборатории стерильный шприц и другой инструмент.
«Тамара Солодкина сказала… Кто она такая?»
По рангу выходило, что Федор Иванович, как заведующий лабораторией, выше ассистентки хирурга. Но, с другой стороны, Тамара была красивой женщиной, а красота – страшная сила, часто покруче должностной инструкции будет. Как большинство мужчин, Федор Иванович пасовал перед этим аргументом.
Он, зная наперед, что жена примется ругать его за позднее возвращение домой, все-таки отправился выполнять просьбу. Единственным оправданием в глазах супруги могло служить то, что Федор Иванович вернется трезвым. Хотя кто знает? Еще не вечер, а напиться можно и за пять секунд, выпив залпом стакан водки.
"Эх черт, – продолжая поминать нечистого, заведующий лабораторией топал по лестнице. – Цветы Тамаре подарил, теперь и о левом анализе жене не скажешь. А так, пришел бы домой, букет перед собой выставил, а она, злая, дверь открыла бы, розы увидела бы, и злость у нее как рукой сняло. Чего уж теперь думать?” – махнул он рукой, толкая плечом хлипкую дверь, ведущую в реанимационное отделение.
Стены тут, как и во всей больнице, были облезлые, давно не крашенные. Но зато чистота царила идеальная. Краска могла быть протерта на дверях до дыр, но грязи не должно быть и следа. Даже привычный к больничным запахам нос Федора Ивановича уловил ароматы реанимации: тут пахло йодом, хлоркой, спиртом и смертью.
То, что смерть имеет запах, знает каждый медик. Человек еще жив, а от него уже исходит тонкий аромат. Спасай не спасай такого пациента, уже не поможешь. В отличие от других этажей больницы, в реанимации не пахло съестным.
– Где тут наша новенькая? – доковыляв до стола дежурной медсестры, поинтересовался Федор Иванович. В левой руке он держал небольшой ящичек из нержавеющей стали, в правой – историю болезни. – Новенькая – это кто? – заведующий лабораторией бросил взгляд на обложку и был неприятно удивлен: вместо имени и фамилии там красовались чистые строчки, точь-в-точь как на карточке результатов анализа, которая лежала под стеклом на его письменном столе. – Солодкина не написала, черт бы ее подрал!
– Тамаре и сам черт не страшен, – отозвалась медсестра, – ее Муму хоть у кого из лап вырвет.
– Муму, Муму… – прогнусавил Федор Иванович. – У человека имя есть и фамилия, а вы его кличкой собачьей называете, – из чисто мужской солидарности вступился он за Сергея Дорогина, хотя сам его недолюбливал.
– Это не мы, он сам себя так назвал, – по глазам медсестры чувствовалось, что Дорогин ей симпатичен. – Вы вот сказали, что у каждого человека имя и фамилия есть, а по карточке другое выходит. Девушка в сознание еще не пришла, откуда мы можем знать, как ее зовут? Придет в себя, расскажет. Я вас сейчас провожу.
В палате, рассчитанной на двух человек, лишь одна кровать была занята. Вторую сегодня так и не успели привести в порядок, лишь забрали простыню. Свернутый в трубочку матрац лежал возле спинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86