Чтобы потребности справлял в ведро, понял, Абеба? – строго-настрого приказал Григорий.
– Да-да, все понял. Абеба умный, Абеба хороший, Абеба добрый, – без остановок твердил эфиоп, словно эти слова могли спасти от неминуемой гибели.
Крышка захлопнулась, и эфиоп Абеба оказался в подземелье, посаженный на стальную цепь.
* * *
Наталью Евдокимовну Вырезубову Григорий привез домой в три часа дня. Она гордо выбралась из машины. Собаки сразу же бросились к ней, но тут же Граф отпрянул, столкнувшись с хозяйкиным взглядом. Барон же оказался посмелее и понял, ему ничего не угрожает. Он заискивающе посмотрел на женщину, тряхнул массивной головой. Наталья Евдокимовна опустила руку, и пес несколько раз нежно провел шершавой рукой по ладони.
Наталья Евдокимовна тут же отдернула руку.
– Мама, что с вашей рукой? – изумленно воскликнул Илья, глядя на руку матери.
Та тоже осмотрела ладонь, затем недовольно поморщилась.
– А это, сынок, все потому, что мне довелось разгребать дерьмо за вами. Когда я эту сучку выбрасывала в окно, она очухалась и прокусила мне руку.
– Боже мой, мама! – Илья хотел сказать, “а что, если у этой сучки какая-нибудь заразная болезнь”, но тут же вспомнил, что, по словам завлаба, никаких заразных болезней типа СПИ Да у девушки не обнаружено. – Нет, мама, она здорова.
– Может, она и была здорова, царство ей небесное, земля пухом, да вот руку мне прогрызла. А сейчас ладонь гноится, надо лечиться.
– Мама, у нас есть мазь. Помнишь, Гриша поранил ногу, она у него гноилась? Баночку я оставил, не выбросил, хоть ты и говорила.
– Правильно сделал.
Григорий, закрыв ворота, захлопнув дверцу машины, обратился к матери:
– Мама, вы никуда не уходите, мы вам подарок приготовили.
Наталья Евдокимовна искоса взглянула на сына. Она немного вымученно улыбнулась, показав ряд крепких белых зубов. Григорий же заторопился в оранжерею.
Наталья Евдокимовна видела, как он наклонился, слышала, как с грохотом были отодвинуты ящики с почвой. Затем хлопнул и громыхнул люк, Григорий исчез в подземелье. А минут через пять появился, держа в правой рукой цепь, та уходила вниз, в подземелье.
– Мама, отвернитесь, пожалуйста, и закройте глаза.
– Что еще за самодеятельность?
– Сейчас все увидите.
Женщина отвернулась, прикрыла глаза. Григорий дернул цепь, та зазвенела, словно сын был кораблем, поднимающим якорь. Вначале из люка показалась курчавая голова эфиопа. Он жмурился от яркого света, выпячивал полные губы, моргал и пытался связанными руками протереть глаза.
– Пошли, пошли, басурман! – пробурчал на него Григорий, дергая цепь.
Абеба, чуть пошатываясь, двинулся следом за хозяином. Он был и в прямом, и в переносном смысле похож на цепного пса. Когда эфиоп оказался во дворе, шагах в пяти от женщины, стоящей со скрещенными на груди руками, Григорий, сказал:
– Мама, посмотрите сюда! Как вам это? – голос у Григория был полон нежности к родительнице.
Наталья Евдокимовна обернулась. Перед ней стоял негр в одежде одного из сыновей. Негр улыбался вымученно, испуганно. Вернее, это была даже не улыбка, а гримаса, изображающая улыбку, попытка улыбнуться.
– Кто это?
– Пушкин, мама, Пушкин, – воскликнул Илья, – Александр Сергеевич Пушкин, самый настоящий эфиоп. Наталья Евдокимовна все уже поняла. “Вот какой подарок приготовили сыновья!” Она вспомнила разговоры за столом, что неплохо было бы отметить со всей Россией и со всем миром юбилей великого поэта. Также вспомнила и то, что ее сыновья, да и она сама, давно хотели попробовать мясо человека другой крови, другой расы.
– Точно, Пушкин! – сказала Наталья Евдокимовна, подошла к Абебе и приказала, глядя в глаза:
– А ну, открой рот, басурман!
Она, как и сыновья, почему-то сразу начала называть эфиопа басурманом. Ей и в голову не могло прийти, что жители далекой Эфиопии в большинстве своем такие же христиане, как и жители России. Эфиоп переминался с ноги на ногу, затем оскалил зубы.
Наталья Евдокимовна заглянул эфиопу в рот, на его лиловый, как у чао-чао, язык, ткнула для чего-то пальцем в живот, потрогала мышцы на плечах и предплечьях. Затем приказала повернуться. Эфиоп выполнил просьбу женщины.
– Ну ничего.., такой… – уже немного смягчившись, сказала Наталья Евдокимовна. – А где вы, детки, этого черномазого взяли? Надеюсь, все аккуратно, никто вас не видел?
– Нет, мама, что ты! Мы с Гришей его тщательно вымыли, а одежду, грязную и вонючую, сожгли. Я лично облил бензином и сжег.
Собаки рычали, но к негру приближаться опасались, причем опасались по одной причине: рядом стояли хозяева и приказа сожрать покорно стоящего посреди двора негра людоеды не получали. Но если бы такой приказ поступил, то в мгновение ока они бы растерзали на куски этого странного темного человека.
– Хорошее дело придумали. А что, у нас уже мясо кончилось?
– Да, мама, все кончилось, – сказал Григорий, – холодильник пуст, собак даже кормить нечем. – Ну ладно тебе, Гриша, – перебил, не дав ему договорить, брат. – Есть еще немного, мама, на пару дней хватит. А там как раз и юбилей. Так что будем жрать мясо с черной шкуркой. Женщина хмыкнула:
– Ладно, ведите его в оранжерею.
– Может, пусть немного воздухом подышит?
– Я уже сказала, – привычным властным тоном произнесла Наталья Евдокимовна, – значит, веди.
– А ну, пошли, басурман, пошевеливайся! Стоишь как вкопанный, словно на выставке или в парке культуры. Давай пошевеливайся! Слышал, что мама сказала?
Эфиоп не мог взять в толк, о чем эти трое упырей разговаривали.
«Наверное, они что-то напутали, шутят так. Если бы хотели сожрать, то уже наверняка убили бы.»
Мысль о том, что, если человека хотят съесть, его надо убить заранее, успокоила эфиопа, разуверила в том, что его кто-то хочет съесть. Каким уже конченым не был Абеба, но и он не мог себе представить, что в самом конце двадцатого столетия в России, в каких-то ста с небольшим километрах от Москвы, кто-то будет есть человечье мясо.
– Я не понял, – гремя цепью, спросил Абеба, – кого вы собираетесь съесть, какого Пушкина?
– Тебя, басурман, тебя. Иди, иди быстрее, еще время не пришло.
"Глупость какая-то, херня, в общем”, – глядя себе под ноги и тут же споткнувшись, произнес Абеба.
Он дернулся, собаки бросились на него, но Григорий крикнул:
– Назад! Назад, Граф! Назад, Барон!
И псы замерли как изваяния, лишь языки шевелились да глаза поблескивали и вращались.
Наталья Евдокимовна направилась в дом, где, к ее удивлению, все сияло идеальной чистотой. Братья навели порядок, ни пылинки, ни соринки. Но Наталья Евдокимовна нашла к чему придраться. Она потерла указательным пальцем по краю буфета, увидела на пальце едва заметную серую пыль.
– Почему буфет не вытер?
– Мама, это Григорий, – сказал Илья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Да-да, все понял. Абеба умный, Абеба хороший, Абеба добрый, – без остановок твердил эфиоп, словно эти слова могли спасти от неминуемой гибели.
Крышка захлопнулась, и эфиоп Абеба оказался в подземелье, посаженный на стальную цепь.
* * *
Наталью Евдокимовну Вырезубову Григорий привез домой в три часа дня. Она гордо выбралась из машины. Собаки сразу же бросились к ней, но тут же Граф отпрянул, столкнувшись с хозяйкиным взглядом. Барон же оказался посмелее и понял, ему ничего не угрожает. Он заискивающе посмотрел на женщину, тряхнул массивной головой. Наталья Евдокимовна опустила руку, и пес несколько раз нежно провел шершавой рукой по ладони.
Наталья Евдокимовна тут же отдернула руку.
– Мама, что с вашей рукой? – изумленно воскликнул Илья, глядя на руку матери.
Та тоже осмотрела ладонь, затем недовольно поморщилась.
– А это, сынок, все потому, что мне довелось разгребать дерьмо за вами. Когда я эту сучку выбрасывала в окно, она очухалась и прокусила мне руку.
– Боже мой, мама! – Илья хотел сказать, “а что, если у этой сучки какая-нибудь заразная болезнь”, но тут же вспомнил, что, по словам завлаба, никаких заразных болезней типа СПИ Да у девушки не обнаружено. – Нет, мама, она здорова.
– Может, она и была здорова, царство ей небесное, земля пухом, да вот руку мне прогрызла. А сейчас ладонь гноится, надо лечиться.
– Мама, у нас есть мазь. Помнишь, Гриша поранил ногу, она у него гноилась? Баночку я оставил, не выбросил, хоть ты и говорила.
– Правильно сделал.
Григорий, закрыв ворота, захлопнув дверцу машины, обратился к матери:
– Мама, вы никуда не уходите, мы вам подарок приготовили.
Наталья Евдокимовна искоса взглянула на сына. Она немного вымученно улыбнулась, показав ряд крепких белых зубов. Григорий же заторопился в оранжерею.
Наталья Евдокимовна видела, как он наклонился, слышала, как с грохотом были отодвинуты ящики с почвой. Затем хлопнул и громыхнул люк, Григорий исчез в подземелье. А минут через пять появился, держа в правой рукой цепь, та уходила вниз, в подземелье.
– Мама, отвернитесь, пожалуйста, и закройте глаза.
– Что еще за самодеятельность?
– Сейчас все увидите.
Женщина отвернулась, прикрыла глаза. Григорий дернул цепь, та зазвенела, словно сын был кораблем, поднимающим якорь. Вначале из люка показалась курчавая голова эфиопа. Он жмурился от яркого света, выпячивал полные губы, моргал и пытался связанными руками протереть глаза.
– Пошли, пошли, басурман! – пробурчал на него Григорий, дергая цепь.
Абеба, чуть пошатываясь, двинулся следом за хозяином. Он был и в прямом, и в переносном смысле похож на цепного пса. Когда эфиоп оказался во дворе, шагах в пяти от женщины, стоящей со скрещенными на груди руками, Григорий, сказал:
– Мама, посмотрите сюда! Как вам это? – голос у Григория был полон нежности к родительнице.
Наталья Евдокимовна обернулась. Перед ней стоял негр в одежде одного из сыновей. Негр улыбался вымученно, испуганно. Вернее, это была даже не улыбка, а гримаса, изображающая улыбку, попытка улыбнуться.
– Кто это?
– Пушкин, мама, Пушкин, – воскликнул Илья, – Александр Сергеевич Пушкин, самый настоящий эфиоп. Наталья Евдокимовна все уже поняла. “Вот какой подарок приготовили сыновья!” Она вспомнила разговоры за столом, что неплохо было бы отметить со всей Россией и со всем миром юбилей великого поэта. Также вспомнила и то, что ее сыновья, да и она сама, давно хотели попробовать мясо человека другой крови, другой расы.
– Точно, Пушкин! – сказала Наталья Евдокимовна, подошла к Абебе и приказала, глядя в глаза:
– А ну, открой рот, басурман!
Она, как и сыновья, почему-то сразу начала называть эфиопа басурманом. Ей и в голову не могло прийти, что жители далекой Эфиопии в большинстве своем такие же христиане, как и жители России. Эфиоп переминался с ноги на ногу, затем оскалил зубы.
Наталья Евдокимовна заглянул эфиопу в рот, на его лиловый, как у чао-чао, язык, ткнула для чего-то пальцем в живот, потрогала мышцы на плечах и предплечьях. Затем приказала повернуться. Эфиоп выполнил просьбу женщины.
– Ну ничего.., такой… – уже немного смягчившись, сказала Наталья Евдокимовна. – А где вы, детки, этого черномазого взяли? Надеюсь, все аккуратно, никто вас не видел?
– Нет, мама, что ты! Мы с Гришей его тщательно вымыли, а одежду, грязную и вонючую, сожгли. Я лично облил бензином и сжег.
Собаки рычали, но к негру приближаться опасались, причем опасались по одной причине: рядом стояли хозяева и приказа сожрать покорно стоящего посреди двора негра людоеды не получали. Но если бы такой приказ поступил, то в мгновение ока они бы растерзали на куски этого странного темного человека.
– Хорошее дело придумали. А что, у нас уже мясо кончилось?
– Да, мама, все кончилось, – сказал Григорий, – холодильник пуст, собак даже кормить нечем. – Ну ладно тебе, Гриша, – перебил, не дав ему договорить, брат. – Есть еще немного, мама, на пару дней хватит. А там как раз и юбилей. Так что будем жрать мясо с черной шкуркой. Женщина хмыкнула:
– Ладно, ведите его в оранжерею.
– Может, пусть немного воздухом подышит?
– Я уже сказала, – привычным властным тоном произнесла Наталья Евдокимовна, – значит, веди.
– А ну, пошли, басурман, пошевеливайся! Стоишь как вкопанный, словно на выставке или в парке культуры. Давай пошевеливайся! Слышал, что мама сказала?
Эфиоп не мог взять в толк, о чем эти трое упырей разговаривали.
«Наверное, они что-то напутали, шутят так. Если бы хотели сожрать, то уже наверняка убили бы.»
Мысль о том, что, если человека хотят съесть, его надо убить заранее, успокоила эфиопа, разуверила в том, что его кто-то хочет съесть. Каким уже конченым не был Абеба, но и он не мог себе представить, что в самом конце двадцатого столетия в России, в каких-то ста с небольшим километрах от Москвы, кто-то будет есть человечье мясо.
– Я не понял, – гремя цепью, спросил Абеба, – кого вы собираетесь съесть, какого Пушкина?
– Тебя, басурман, тебя. Иди, иди быстрее, еще время не пришло.
"Глупость какая-то, херня, в общем”, – глядя себе под ноги и тут же споткнувшись, произнес Абеба.
Он дернулся, собаки бросились на него, но Григорий крикнул:
– Назад! Назад, Граф! Назад, Барон!
И псы замерли как изваяния, лишь языки шевелились да глаза поблескивали и вращались.
Наталья Евдокимовна направилась в дом, где, к ее удивлению, все сияло идеальной чистотой. Братья навели порядок, ни пылинки, ни соринки. Но Наталья Евдокимовна нашла к чему придраться. Она потерла указательным пальцем по краю буфета, увидела на пальце едва заметную серую пыль.
– Почему буфет не вытер?
– Мама, это Григорий, – сказал Илья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86