На самом же деле такое лицо у пана Кшиштофа бывало всякий раз, когда он сосредоточенно обдумывал какую-нибудь очередную свою подлость. Сейчас он внимательно следил за повозкой капитана Жюно, опасаясь потерять ее среди множества других похожих повозок, и одновременно пытался придумать, как заставить Вацлава добыть икону в одиночку. Пан Кшиштоф чувствовал, что уже досыта наигрался в войну. Снова лезть под пули и заниматься фехтованием в темноте с множеством противников ему не хотелось. Пан Кшиштоф жаждал покоя и безопасности и полагал, что все это он уже сполна отработал на многие годы вперед.
Наконец полк подошел так близко, что поднятая копытами лошадей пыль достигла кустов, в которых прятались кузены. На сытых, одинаковой рыжей масти высоких лошадях, отдохнувшие и еще не успевшие даже как следует запылиться, проходили мимо них уланы. В голове колонны везли полковое знамя, безжизненно обвисшее на древке; начищенная медь и острое железо блестели на солнце так, что было больно глазам. Лошадиные копыта шлепали по пыли, взбивая ее фонтанчиками, звякала сбруя, звякали, задевая о стремена, сабли; в рядах слышался смех и разговоры, в которых то и дело повторялось произносимое на французский манер слово “Москва”.
Неосторожно вдохнув висевшую в воздухе пыль, пан Кшиштоф разразился неудержимым чиханьем. Он побагровел от усилий, которые прилагал к тому, чтобы удержать в себе предательские звуки, зажал обеими руками рот, страшно выкатил глаза и скорчился, отвернувшись от дороги, но справиться с природой было выше его сил: чем больше он старался не чихать, тем чаще и громче это у него выходило. Впрочем, производимый марширующим мимо кавалерийским полком шум поглощал эти звуки без остатка, так что даже сам пан Кшиштоф едва мог их слышать.
Вацлав сидел рядом с чихающим кузеном на корточках, держа на коленях заряженное ружье, и смотрел на ехавших мимо французов. Он видел командира полка, проехавшего так близко, что его, казалось, можно было достать стволом ружья. Молодой Огинский подумал при этом, что стволом не стволом, а пулей он достал бы полковника наверняка и так же точно, как если бы ткнул в выбранное место пальцем. Сразу же вслед за этим он подумал не без грусти, что в самом начале кампании, только-только надев гусарскую форму, он бы, наверное, так и поступил, несмотря на угрозу собственной жизни и явную бесполезность такого поступка. Но с тех пор он сильно переменился, хотя времени прошло всего ничего, каких-нибудь два месяца. Вацлав, со свойственной юности склонностью к преувеличению, чувствовал себя совсем другим, чем раньше – повзрослевшим и даже, как ему казалось по молодости лет, постаревшим в боях ветераном. До ветерана ему, конечно, было далеко, но он теперь уже не нуждался более в том, чтобы каждую секунду доказывать другим и себе, что он храбр и может не кланяться пулям. Избавившись от этой потребности, занимавшей ранее все его мысли, он сделался свободен в своих поступках и незаметно для себя самого превратился в настоящего солдата, способного действовать умело, хладнокровно и с наибольшей пользой для дела.
Кавалерия прошла, и мимо кузенов потянулся обоз, уже успевший раздуться до невероятных размеров.
– Вот она, – сказал Кшиштоф, утирая выступившие на глазах от щекотания в носу слезы и указывая на повозку капитана Жюно, в которой поверх клади лежал на животе денщик Поль. – И этот мерзавец тоже здесь, – прибавил он, подразумевая денщика.
– Ты славно его отделал, – с улыбкой отвечал Вацлав. – Пожалуй, с его ранами он не сможет до конца кампании сесть не только на лошадь, но даже и на стул.
– Жалко, что он не издох, – кровожадно проворчал Кшиштоф. – Этакая крикливая скотина!
– На Москву идут, – забыв о денщике, задумчиво проговорил Вацлав.
– Да, – согласился Кшиштоф. – У них сила. Ле гран батальон он тужур резон, как они говорят. Большое войско всегда право, – зачем-то перевел он французскую поговорку. – Служить русским было с твоей… с нашей стороны, – торопливо поправился он, – большой ошибкой. Но еще, наверное, не поздно пристать к какому-нибудь польскому корпусу Наполеона.
Вацлав удивленно, непонимающе взглянул на него.
– О чем ты, кузен? Это шутка, надеюсь? Право же, не стоит так шутить!
– Я просто хотел испытать тебя, – ненатурально засмеявшись, ответил Кшиштоф. – Согласись, это зрелище, – он указал на проходивший мимо полк, – впечатляет. Взгляни-ка, а вот и карета. Готов поклясться, что точно такую же я видел в каретном сарае князя Вязмитинова. Ба, да в ней сама княжна!
– Не может быть! – возразил Вацлав, но тут же увидел, что кузен прав.
В запряженной парой кавалерийских лошадей карете мимо них проехала княжна Мария Андреевна. Ее бледное лицо лишь на миг мелькнуло между занавесок в окне кареты, но этого было достаточно Вацлаву, чтобы узнать ее.
– Вот видишь, – сказал Кшиштоф, – княжна умнее нас с тобой. На войне, кузен, ум заключается в том, чтобы всегда оказываться на стороне победителя.
Он говорил таким тоном, что было непонятно, осуждает он поступок княжны или, напротив, полностью одобряет. Неясно было даже, говорил он всерьез или просто дразнил кузена, испытывая его твердость. Пан Кшиштоф и не хотел, чтобы это было понятно; он просто развлекался, изливая скопившийся на кончике языка яд.
Вацлав вспыхнул и резко повернул к кузену хмурое лицо.
– Не говори так о ней, – холодно сказал он, – если не хочешь поссориться со мной. Я уверен, что ее забрали силой и что она, как никогда, нуждается в помощи.
Кшиштоф криво улыбнулся.
– Не горячись, Вацлав, – сказал он. – Ты уже дрался из-за княжны на дуэли и едва не погиб. Я не хочу с тобой ссориться, более того, ссориться и драться мы с тобой просто не можем. У тебя ружье, у меня сабля – как ты себе это представляешь? Кроме того, драться нам не из-за чего. Я неудачно пошутил, согласен; и, если тебе это нужно, готов принести извинения. У нас есть дело, которое мы должны сделать, и я клянусь, что помогу тебе вызволить княжну, коли на то будет ее и божья воля.
Обещая помочь в освобождении княжны, пан Кшиштоф думал о том, что как только икона окажется у него в руках, он просто прикончит надоевшего ему мальчишку. Княжна его теперь не интересовала. Для него казалось очевидным, что она отправилась с французами исключительно по собственному желанию. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше; эта поговорка была единственной заповедью, которой руководствовался в своей жизни пан Кшиштоф, и он не сомневался, что все, кто имеет в голове хотя бы с наперсток ума, разделяют это его мнение.
С того самого дня, как французская армия подошла под стены Смоленска, княжна Мария против собственной воли представляла себе все те ужасы, которые, по ее мнению, могли произойти с нею при вступлении в Вязмитиново наполеоновских солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91