Полог сзади нее был поднят и подвязан к верхней дуге навеса, и на поворотах княжна могла видеть лежавшего на груде вещей капитанского денщика Поля, который, с забинтованными ногами и нижней частью спины, куда ранил его саблей Кшиштоф Огинский, животом лежал на тюках с добром и о чем-то весело перекрикивался с уланом, правившим ее каретой. При толчках и раскачиваниях повозки его круглое, с большим носом лицо морщилось от боли, но в остальном он, казалось, был вполне доволен жизнью.
Княжна вспомнила, что икона святого Георгия лежит в этой самой повозке, но вспомнила, как о чем-то ненужном и постороннем. Икона была делом бога, как и все, что творилось на земле; по тому же, что видела вокруг себя княжна Мария, бог справлялся со своей работой далеко не лучшим образом, так что надеяться на его помощь ей пока что не приходилось. “Раз так, – подумала княжна, закусив губу от страха перед своим богохульством, – раз так, то богу богово, а кесарю кесарево. Пусть сам разбирается со своими иконами и поруганными, разоренными церквями; я же стану разбираться со своими делами”.
Здоровая телом, княжна Мария была тяжело ранена в самую душу и вряд ли осознавала всю бессмысленность и даже пагубность своего озлобления. Ее состояние напоминало шок, который бывает у солдат сразу после ранения, когда в горячке боя они не чувствуют боли и продолжают бежать вперед рядом со своими товарищами. Княжна не знала этого и думала, что теперь так будет всегда: холодная, безразличная и жестокая пустота внутри и легкий звон в ушах, происходивший оттого, что она слишком сильно стискивала зубы.
Выйдя на Московскую дорогу, эскадрон Жюно влился в полковую колонну. Здесь, на большой дороге, пыли стало еще больше, и княжна, подняв стекло кареты, задернула занавески. Она отодвинула их только один раз, когда карета достигла опушки леса: ей хотелось все-таки бросить последний взгляд на дом. Но за стеной пыли ей не удалось разглядеть ничего, кроме соседней повозки да ближайшего из конвоировавших обоз всадников, лицо которого от пыли было завязано платком. Как раз в этот момент сидевшие в кустах кузены заметили ее мелькнувшее в завешенном окне кареты лицо. Княжна не видела их, а если бы и видела, то в своем теперешнем состоянии лихорадочной, граничившей с оцепенением напряженности вряд ли сумела бы их узнать.
Ближе ко второй половине дня дорога с ее неторопливым тряским движением и медленно сменявшимися за пыльным окошком кареты пейзажами несколько рассеяла княжну и ослабила владевшее ею напряжение. Способность рассуждать здраво вернулась к ней, и княжна поняла, что не только задуманная ею месть, но даже и само это путешествие как таковое потребует от нее огромных усилий и отказа от большинства ее прежних привычек и представлений.
Страх неизвестности начал понемногу закрадываться в ее душу. Она вдруг увидела себя такою, какой была на самом деле: одинокой, слабой и со всех сторон окруженной врагами. Она пыталась молиться, прося у бога прощения за свои недавние несправедливые мысли о нем, но слова молитвы казались ей пустыми, лишенными смысла, и не шли с языка.
На привале, когда солдатам были розданы вода и сухари, к карете княжны подошел молодой офицер – тот самый, который минувшей ночью едва не погиб, попытавшись сразиться один на один с Вацлавом, и которого капитан Жюно называл Анри. Мундир, ботфорты и верхняя половина лица лейтенанта Анри были покрыты слоем серой пыли, в то время как закрытые платком щеки, нос и подбородок оставались чистыми. Из-за этого лейтенант имел нелепый вид человека, вернувшегося с маскарада и забывшего снять с лица домино. По его красивым губам блуждала застенчивая улыбка, а в руках лейтенант держал флягу в мокром полотняном чехле и салфетку, в которую были завернуты два сухаря.
– Прошу простить, сударыня, – любезно и почтительно обратился он к княжне, – за неудобства передвижения и грубость той пищи, которую я могу вам предложить. Это короткий привал, вечером же нас ожидает ужин со свежей бараниной и вином, взятым в… – Он осекся, вспомнив, где было взято вино, и заметно покраснел. – От имени и по поручению нашего капитана, – продолжал он, справившись со смущением, вызванным этой невольной оговоркой, – я имею честь пригласить вас на этот ужин, который будет несомненно украшен вашим присутствием. Ваше горе велико, я искренне сочувствую вам и вполне вас понимаю, поверьте. Мне хотелось бы как-то скрасить ваше путешествие, и, если вы позволите мне…
Княжна смотрела на него огромными сухими глазами, не вполне понимая, зачем он говорит ей о какой-то баранине, вине и здесь же, безо всякой паузы, о ее горе, до которого ему не было никакого дела. Он был ее враг, еще он был вор, укравший шпагу старого князя и полезший в драку с Вацлавом единственно из тщеславного желания отличиться и при этом блеснуть при всех своим новым краденым оружием. Желание врага и вора сохранять видимость приличного человека было так нелепо, что она чуть было не сказала ему об этом. Но он был не сам по себе, за ним стояла огромная сила, частью которой являлся этот лейтенант с модными усиками и аккуратными, хотя и пыльными теперь, бакенбардами. Княжна ничего не могла противопоставить этой силе, кроме своего умения терпеливо ждать и надеяться, что когда-нибудь удобный для мщения момент все-таки наступит. Она не представляла себе, каким будет это мщение, но верила, что в свое время это знание к ней придет.
К тому же, как с большим неудовольствием заметила княжна, ответить холодной грубостью на учтивый и в высшей степени почтительный тон лейтенанта оказалось для нее невозможным. В то время, как слова “вор” и “мерзавец” крутились у нее в голове, губы ее сами собой сложились в некое подобие улыбки, и с них легко и привычно слетели учтивые слова сдержанной благодарности за все, что было сказано и предложено лейтенантом Анри. Она приняла от него сухари и воду, с удивлением чувствуя, что это было именно то, что ей сейчас требовалось.
– Не смею вам мешать, – с легким поклоном сказал лейтенант, всем своим видом показывая, что по первому слову княжны готов остаться и развлекать ее разговором.
Так и не дождавшись этого слова, он еще раз поклонился и отошел, стараясь не выглядеть слишком разочарованным. От кружка сидевших поодаль и грызших все те же сухари с водою офицеров раздались в его адрес шутки и смех. “Что, Дюпре, не вышло дело?” – кричал кто-то. “Стыдись, Анри! – заливаясь смехом, говорил другой. – Уланы шестого полка не отступают перед неприятелем!” “О, да! – подхватывал третий. – Пригрози ей своей золотой шпагой, приятель!”
Лейтенант Анри Дюпре отвечал что-то неразборчиво и сердито. Княжна перестала обращать внимание на офицерский кружок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Княжна вспомнила, что икона святого Георгия лежит в этой самой повозке, но вспомнила, как о чем-то ненужном и постороннем. Икона была делом бога, как и все, что творилось на земле; по тому же, что видела вокруг себя княжна Мария, бог справлялся со своей работой далеко не лучшим образом, так что надеяться на его помощь ей пока что не приходилось. “Раз так, – подумала княжна, закусив губу от страха перед своим богохульством, – раз так, то богу богово, а кесарю кесарево. Пусть сам разбирается со своими иконами и поруганными, разоренными церквями; я же стану разбираться со своими делами”.
Здоровая телом, княжна Мария была тяжело ранена в самую душу и вряд ли осознавала всю бессмысленность и даже пагубность своего озлобления. Ее состояние напоминало шок, который бывает у солдат сразу после ранения, когда в горячке боя они не чувствуют боли и продолжают бежать вперед рядом со своими товарищами. Княжна не знала этого и думала, что теперь так будет всегда: холодная, безразличная и жестокая пустота внутри и легкий звон в ушах, происходивший оттого, что она слишком сильно стискивала зубы.
Выйдя на Московскую дорогу, эскадрон Жюно влился в полковую колонну. Здесь, на большой дороге, пыли стало еще больше, и княжна, подняв стекло кареты, задернула занавески. Она отодвинула их только один раз, когда карета достигла опушки леса: ей хотелось все-таки бросить последний взгляд на дом. Но за стеной пыли ей не удалось разглядеть ничего, кроме соседней повозки да ближайшего из конвоировавших обоз всадников, лицо которого от пыли было завязано платком. Как раз в этот момент сидевшие в кустах кузены заметили ее мелькнувшее в завешенном окне кареты лицо. Княжна не видела их, а если бы и видела, то в своем теперешнем состоянии лихорадочной, граничившей с оцепенением напряженности вряд ли сумела бы их узнать.
Ближе ко второй половине дня дорога с ее неторопливым тряским движением и медленно сменявшимися за пыльным окошком кареты пейзажами несколько рассеяла княжну и ослабила владевшее ею напряжение. Способность рассуждать здраво вернулась к ней, и княжна поняла, что не только задуманная ею месть, но даже и само это путешествие как таковое потребует от нее огромных усилий и отказа от большинства ее прежних привычек и представлений.
Страх неизвестности начал понемногу закрадываться в ее душу. Она вдруг увидела себя такою, какой была на самом деле: одинокой, слабой и со всех сторон окруженной врагами. Она пыталась молиться, прося у бога прощения за свои недавние несправедливые мысли о нем, но слова молитвы казались ей пустыми, лишенными смысла, и не шли с языка.
На привале, когда солдатам были розданы вода и сухари, к карете княжны подошел молодой офицер – тот самый, который минувшей ночью едва не погиб, попытавшись сразиться один на один с Вацлавом, и которого капитан Жюно называл Анри. Мундир, ботфорты и верхняя половина лица лейтенанта Анри были покрыты слоем серой пыли, в то время как закрытые платком щеки, нос и подбородок оставались чистыми. Из-за этого лейтенант имел нелепый вид человека, вернувшегося с маскарада и забывшего снять с лица домино. По его красивым губам блуждала застенчивая улыбка, а в руках лейтенант держал флягу в мокром полотняном чехле и салфетку, в которую были завернуты два сухаря.
– Прошу простить, сударыня, – любезно и почтительно обратился он к княжне, – за неудобства передвижения и грубость той пищи, которую я могу вам предложить. Это короткий привал, вечером же нас ожидает ужин со свежей бараниной и вином, взятым в… – Он осекся, вспомнив, где было взято вино, и заметно покраснел. – От имени и по поручению нашего капитана, – продолжал он, справившись со смущением, вызванным этой невольной оговоркой, – я имею честь пригласить вас на этот ужин, который будет несомненно украшен вашим присутствием. Ваше горе велико, я искренне сочувствую вам и вполне вас понимаю, поверьте. Мне хотелось бы как-то скрасить ваше путешествие, и, если вы позволите мне…
Княжна смотрела на него огромными сухими глазами, не вполне понимая, зачем он говорит ей о какой-то баранине, вине и здесь же, безо всякой паузы, о ее горе, до которого ему не было никакого дела. Он был ее враг, еще он был вор, укравший шпагу старого князя и полезший в драку с Вацлавом единственно из тщеславного желания отличиться и при этом блеснуть при всех своим новым краденым оружием. Желание врага и вора сохранять видимость приличного человека было так нелепо, что она чуть было не сказала ему об этом. Но он был не сам по себе, за ним стояла огромная сила, частью которой являлся этот лейтенант с модными усиками и аккуратными, хотя и пыльными теперь, бакенбардами. Княжна ничего не могла противопоставить этой силе, кроме своего умения терпеливо ждать и надеяться, что когда-нибудь удобный для мщения момент все-таки наступит. Она не представляла себе, каким будет это мщение, но верила, что в свое время это знание к ней придет.
К тому же, как с большим неудовольствием заметила княжна, ответить холодной грубостью на учтивый и в высшей степени почтительный тон лейтенанта оказалось для нее невозможным. В то время, как слова “вор” и “мерзавец” крутились у нее в голове, губы ее сами собой сложились в некое подобие улыбки, и с них легко и привычно слетели учтивые слова сдержанной благодарности за все, что было сказано и предложено лейтенантом Анри. Она приняла от него сухари и воду, с удивлением чувствуя, что это было именно то, что ей сейчас требовалось.
– Не смею вам мешать, – с легким поклоном сказал лейтенант, всем своим видом показывая, что по первому слову княжны готов остаться и развлекать ее разговором.
Так и не дождавшись этого слова, он еще раз поклонился и отошел, стараясь не выглядеть слишком разочарованным. От кружка сидевших поодаль и грызших все те же сухари с водою офицеров раздались в его адрес шутки и смех. “Что, Дюпре, не вышло дело?” – кричал кто-то. “Стыдись, Анри! – заливаясь смехом, говорил другой. – Уланы шестого полка не отступают перед неприятелем!” “О, да! – подхватывал третий. – Пригрози ей своей золотой шпагой, приятель!”
Лейтенант Анри Дюпре отвечал что-то неразборчиво и сердито. Княжна перестала обращать внимание на офицерский кружок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91