Сукам, как и обычно на Руси, живется сахарно.
– Пока то-се, чаек погоняем, – решил пообщаться брюхато-волосатый.
– Как я погляжу, вы сучье позорное, – не снимая улыбку с лица, сказал Шрам. – Пидоры гнойные. Срать с вами в одном поле западло.
– Зачем людей обижаешь, человек? – Слова плел брюхатый. И только он. Значит, сигнал тоже должен подать именно он. – Нельзя так с людями, не разобравшись, имен не спросив. Правду говорю, православные?
Вот оно. Поймал, просек, почуял Шрам выброшенный знак за вздох до начала, выдрал кулаки из карманов, да что ж ты тут всерьез поделаешь?! Но Шрам попытался поделать.
Они ломанули одновременно со своих четырех стартовых позиций. Слаженно, в рифму, надроченно. И никакого легкомыслия, без намека на фраерскую браваду. Опытные, бляха…
Сергей сорвался с места вместе с ними. Регбийная тактика – кто кого пробьет. Шрам прорывался к столу. Там ножи, там чайник, возможно, с кипятком.
Шрам вбил кулак в голову вставшего на пути. Вмочил, вложив весь свой вес, не жалея костяшек. Попал, остановил, но с ног не сбил. И бросил себя к стене, чуя шкурой, что сзади и сбоку настигают. А между стеной и тем, кому достался кулак, можно прошмыгнуть к столу.
Но опытные, ох, не фраера. Сзади кто-то на опережение вцепился в рубашку.
Эх, скинул бы его Шрам или проташил за собой к столу. Стол – единственное его спасение. Да оказалось беспоитово.
В ихнем, сучьем, сценарии (не раз, думается, проверенном в натуре) главным был четвертый, отсвечивавший в начальной расстановке, подпиравший шконку. Он тоже рыпнулся вместе со всеми по сигналу в едином порыве, чтоб распылить внимание. Но, видать, попридержат ходули, а потом понесся наперерез. Эх, падлой быть, так они и штопают всегда: трое зацепляют тер пилу в кольцо, отвлекают на себя, а последний подкрадывается. Его удар – центровой.
Просвистела черная кишка. И плечо враз онемело. Мало не показалось. Но ноздри по новой поймали запах резины. Резиновым шлангом, чем-то добавочно утяжеленным, на этот раз досталось по спине. А потом чья-то подсечка, повернувшая фотокарточку к потолку. Колено вонзается под дых. Тяжесть придавливает ноги к полу. И наконец шею опутало узкое и плотное, перекрывая дыхалку.
В легких запылала домна, огонь пожирал остатки воздуха, превращая легочную ткань в наждачную бумагу. В глазах смеркалось. Тело вспухало всеми мышцами и сухожилиями – но его умело держали прижатым к полу.
Шрам подергался, подергался и затих. Шрама протащили по полу и кинули спиной на стойки двухъярусной шконки. Завернули хваталки за спину и, заведя за вертикальную трубу, соединяющую верхнюю и нижнюю койки, обмотали веревкой. Да, по ощущению кожи, именно капроновой веревкой, которой завязывают коробки на Восьмое марта в магазинах.
– Ну, вот и амба. – Брюхатый устало утер пот с хари, как после трудовой смены на рытье котлована. – Откукарекался петушок…
Шрам, кося под Тараса Бульбу с картинки школьного учебника, наклонился вперед, сколь позволяла веревка. Глубоко захлюпал ноздрями, приходя в себя. Он бы сполз на пол, да мешала стойка, в которую упирались обмотанные запястья.
Словно работяги, успешно справившие халтуру, обитатели пресс-хаты расселись за столом. Рыжий и самый молодой из ссученых зеков, откинув скатерть, свешивавшуюся почти до полу, подобрал с фанерной полки бутылку водки. Зашуршала отвинчиваемая пробка, горлышко застучало по краям сдвинутых в центре стаканов.
– Гляди-ка, Петрович, оклемывается пахан, – сказал кто-то из четверки.
Брюхато-волосатый; оказавшийся Петровичем, шумно выдохнув после принятия, промямлил сквозь закусочное чавканье:
– Пущай. Ща послухаем его. Как теперь-то запоет наш соловей?
Сказано было почти добродушно. Не сильно обиделись суки на «пидоров гнойных». А ведь Шрам хотел обидеть, достать до селезенок. Глядишь, и допустили бы промашку. Но не допустили. Да и теперь не торопились отбивать почки и крошить зубы, приговаривая: «На кого хавкалку раскрыл, гнида, мы тебе покажем сучье и пидоров». Видать, этим мудакам «плюнь в глаза – все божья роса». Да и чего размениваться на обидки, когда конкретно собрались мочить, враз и сочтутся.
Второй раз зажурчала водка, второй раз потянулись руки к центру стола.
– Нормальное пойло, в прошлый раз резче была. Говорю вам, и «Флагман» уже бодяжить стали.
А Шрам наконец продышался. Выпрямился, прижавшись спиной к вертикальной трубке, затылок уперся в спинку верхнего яруса. И вообще, оно бы все ништяк, кабы не блядская веревка, не четверо жирных сук, не тюряга, у которой толстые стены. И из этих стен тебя не собираются выпускать живым.
Вжикнуло колесико зажигалки, суки, задымили сигаретами. Сигареты у всех сплошняком дорогие, с неоторванными вопреки правилам фильтрами.
– Шрам, значит, – вспомнил про прикрученного к шконке человека кряжистый мужик с вытатуированным на груди Медным всадником и с борцовскими, похожими на капустные листы ушами. – Помню, доходили базары за твои подвиги. Прогони нам, чего в тебе этакого крутого. Так поглядеть, ни фига особенного. Да? – поискал он поддержку у собутыльников. – Таких шрамов с улиц кучу нагрести можно.
– Закурить дайте, – сказал Сергей.
– Во борзый! – воскликнул самый рыжий и молодой.
«Наоборот, – подумал Шрам, – совсем наоборот». Он крайне терпелив и вежлив с суками, и собирается вести себя примерно, не делать того, чего сейчас до боли хочется. А хочется сплюнуть на пол (нет ничего сволочнее, чем харкнуть на пол хаты, но то на пол хаты людской, а это сучья), хочется также расписать этим козлам всю их позорность и что с ними следует сотворить.
– Чего ж не ругаешься? – поинтересовался упакованный в зеленую майку Петрович.
– А на хрена? – усмехнулся Шрам.
– Правильно. – Брюхато-волосатый Петрович был явно у них за главного. И его благодушие, легко объясняемое на славу справленной работой и предвкушением мздыка, за давало тон остальным сукам.
Может, им даже вовсе запретили превращать жертву в синий и дырявый мешок с переломанными костями. Типа, состряпать самоубийство, привязав свободный от петли кончик ремешка к верхней перекладине второго яруса.
– Отнеси ему, Чубайс. – Петрович щелкнул ногтем по пачке «Парламента». – Пущай раскумарится.
Чубайс, то есть самый рыжий и молодой, выудил из пачки сигаретину и направился к пленнику.
– Я и от стакана не откажусь, – прикурив от протянутой Чубайсом зажигалки, произнес Сергей. – Все равно кончать будете.
– Будем, правильно понимаешь. – Петрович обвел взглядом своих подельников. – Хорошо держится мужик, мне нравится. Может, и не зря про него бакланили, что крутой. А касаемо стакана… Получишь. Не торопись.
«И не собираюсь, – мысленно ответил Шрам. – Торопиться в мои планы уж точно не входит».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Пока то-се, чаек погоняем, – решил пообщаться брюхато-волосатый.
– Как я погляжу, вы сучье позорное, – не снимая улыбку с лица, сказал Шрам. – Пидоры гнойные. Срать с вами в одном поле западло.
– Зачем людей обижаешь, человек? – Слова плел брюхатый. И только он. Значит, сигнал тоже должен подать именно он. – Нельзя так с людями, не разобравшись, имен не спросив. Правду говорю, православные?
Вот оно. Поймал, просек, почуял Шрам выброшенный знак за вздох до начала, выдрал кулаки из карманов, да что ж ты тут всерьез поделаешь?! Но Шрам попытался поделать.
Они ломанули одновременно со своих четырех стартовых позиций. Слаженно, в рифму, надроченно. И никакого легкомыслия, без намека на фраерскую браваду. Опытные, бляха…
Сергей сорвался с места вместе с ними. Регбийная тактика – кто кого пробьет. Шрам прорывался к столу. Там ножи, там чайник, возможно, с кипятком.
Шрам вбил кулак в голову вставшего на пути. Вмочил, вложив весь свой вес, не жалея костяшек. Попал, остановил, но с ног не сбил. И бросил себя к стене, чуя шкурой, что сзади и сбоку настигают. А между стеной и тем, кому достался кулак, можно прошмыгнуть к столу.
Но опытные, ох, не фраера. Сзади кто-то на опережение вцепился в рубашку.
Эх, скинул бы его Шрам или проташил за собой к столу. Стол – единственное его спасение. Да оказалось беспоитово.
В ихнем, сучьем, сценарии (не раз, думается, проверенном в натуре) главным был четвертый, отсвечивавший в начальной расстановке, подпиравший шконку. Он тоже рыпнулся вместе со всеми по сигналу в едином порыве, чтоб распылить внимание. Но, видать, попридержат ходули, а потом понесся наперерез. Эх, падлой быть, так они и штопают всегда: трое зацепляют тер пилу в кольцо, отвлекают на себя, а последний подкрадывается. Его удар – центровой.
Просвистела черная кишка. И плечо враз онемело. Мало не показалось. Но ноздри по новой поймали запах резины. Резиновым шлангом, чем-то добавочно утяжеленным, на этот раз досталось по спине. А потом чья-то подсечка, повернувшая фотокарточку к потолку. Колено вонзается под дых. Тяжесть придавливает ноги к полу. И наконец шею опутало узкое и плотное, перекрывая дыхалку.
В легких запылала домна, огонь пожирал остатки воздуха, превращая легочную ткань в наждачную бумагу. В глазах смеркалось. Тело вспухало всеми мышцами и сухожилиями – но его умело держали прижатым к полу.
Шрам подергался, подергался и затих. Шрама протащили по полу и кинули спиной на стойки двухъярусной шконки. Завернули хваталки за спину и, заведя за вертикальную трубу, соединяющую верхнюю и нижнюю койки, обмотали веревкой. Да, по ощущению кожи, именно капроновой веревкой, которой завязывают коробки на Восьмое марта в магазинах.
– Ну, вот и амба. – Брюхатый устало утер пот с хари, как после трудовой смены на рытье котлована. – Откукарекался петушок…
Шрам, кося под Тараса Бульбу с картинки школьного учебника, наклонился вперед, сколь позволяла веревка. Глубоко захлюпал ноздрями, приходя в себя. Он бы сполз на пол, да мешала стойка, в которую упирались обмотанные запястья.
Словно работяги, успешно справившие халтуру, обитатели пресс-хаты расселись за столом. Рыжий и самый молодой из ссученых зеков, откинув скатерть, свешивавшуюся почти до полу, подобрал с фанерной полки бутылку водки. Зашуршала отвинчиваемая пробка, горлышко застучало по краям сдвинутых в центре стаканов.
– Гляди-ка, Петрович, оклемывается пахан, – сказал кто-то из четверки.
Брюхато-волосатый; оказавшийся Петровичем, шумно выдохнув после принятия, промямлил сквозь закусочное чавканье:
– Пущай. Ща послухаем его. Как теперь-то запоет наш соловей?
Сказано было почти добродушно. Не сильно обиделись суки на «пидоров гнойных». А ведь Шрам хотел обидеть, достать до селезенок. Глядишь, и допустили бы промашку. Но не допустили. Да и теперь не торопились отбивать почки и крошить зубы, приговаривая: «На кого хавкалку раскрыл, гнида, мы тебе покажем сучье и пидоров». Видать, этим мудакам «плюнь в глаза – все божья роса». Да и чего размениваться на обидки, когда конкретно собрались мочить, враз и сочтутся.
Второй раз зажурчала водка, второй раз потянулись руки к центру стола.
– Нормальное пойло, в прошлый раз резче была. Говорю вам, и «Флагман» уже бодяжить стали.
А Шрам наконец продышался. Выпрямился, прижавшись спиной к вертикальной трубке, затылок уперся в спинку верхнего яруса. И вообще, оно бы все ништяк, кабы не блядская веревка, не четверо жирных сук, не тюряга, у которой толстые стены. И из этих стен тебя не собираются выпускать живым.
Вжикнуло колесико зажигалки, суки, задымили сигаретами. Сигареты у всех сплошняком дорогие, с неоторванными вопреки правилам фильтрами.
– Шрам, значит, – вспомнил про прикрученного к шконке человека кряжистый мужик с вытатуированным на груди Медным всадником и с борцовскими, похожими на капустные листы ушами. – Помню, доходили базары за твои подвиги. Прогони нам, чего в тебе этакого крутого. Так поглядеть, ни фига особенного. Да? – поискал он поддержку у собутыльников. – Таких шрамов с улиц кучу нагрести можно.
– Закурить дайте, – сказал Сергей.
– Во борзый! – воскликнул самый рыжий и молодой.
«Наоборот, – подумал Шрам, – совсем наоборот». Он крайне терпелив и вежлив с суками, и собирается вести себя примерно, не делать того, чего сейчас до боли хочется. А хочется сплюнуть на пол (нет ничего сволочнее, чем харкнуть на пол хаты, но то на пол хаты людской, а это сучья), хочется также расписать этим козлам всю их позорность и что с ними следует сотворить.
– Чего ж не ругаешься? – поинтересовался упакованный в зеленую майку Петрович.
– А на хрена? – усмехнулся Шрам.
– Правильно. – Брюхато-волосатый Петрович был явно у них за главного. И его благодушие, легко объясняемое на славу справленной работой и предвкушением мздыка, за давало тон остальным сукам.
Может, им даже вовсе запретили превращать жертву в синий и дырявый мешок с переломанными костями. Типа, состряпать самоубийство, привязав свободный от петли кончик ремешка к верхней перекладине второго яруса.
– Отнеси ему, Чубайс. – Петрович щелкнул ногтем по пачке «Парламента». – Пущай раскумарится.
Чубайс, то есть самый рыжий и молодой, выудил из пачки сигаретину и направился к пленнику.
– Я и от стакана не откажусь, – прикурив от протянутой Чубайсом зажигалки, произнес Сергей. – Все равно кончать будете.
– Будем, правильно понимаешь. – Петрович обвел взглядом своих подельников. – Хорошо держится мужик, мне нравится. Может, и не зря про него бакланили, что крутой. А касаемо стакана… Получишь. Не торопись.
«И не собираюсь, – мысленно ответил Шрам. – Торопиться в мои планы уж точно не входит».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71