Коридорная прохлада начинала его пробирать. – Кругом все скуплено. Папаша, звони в Гаагу. Если оттудова не подмогут, то нигде, значит, правды нету.
Англичанина же, дожидающегося перевода с русского, больше интересовали нательные рисунки. Он откровенно пялился на синие купола, на голых вумен, на рюмки и карточные тузы, на профиль Горбачева слева на груди, Ельцина – справа, на свеженаколотого Путина посредине, на неровные надписи из русских букв там и сям.
«У них что, блатные себя так не разрисовывают? – подумал начальник Холмогоров. – Или своих блатных буржуин и не видел никогда, лордовская жизнь не сталкивала? Тогда он много нового для себя у нас откроет».
Да и депутат Кораблев, судя по тому, что он плел про жалобы в прокуратуру и письма в газету, не вкручивался, кто перед ним. Потому как понял бы, что выковыряли они с англичашкой из камеры рецидивиста, который впаривает сейчас лохам собрание зоновских баек. Впаривает исключительно за ради того, чтобы повеселиться самому. Да и ментам подгадить опять же лишний раз не впадлу, о том и корешам будет хорошо рассказываться на нарах. «Нет, – решил Холмогоров, – десять минут, и валю от этого балагана под предлогом неотложных дел».
Англичанин что-то прокукарекал по-своему.
– Мистер Блэквуд интересуется, как вас кормят? – перевел Кораблев.
– Да травят нас, так и скажи ему! – воскликнул зек, его уже трясло. Он окончательно замерз. – Свиней лучше харчуют!..
Зам стоял за спиной Кораблева, не вмешивался, тоже внимал и тоже с серьезным лицом. А начальника СИЗО не волновало, сколько говна вывалят такие вот полуголые трепачи и какие там нарушения прав человека углядят депутатишки. И так всем известно про бедовое положение следственных изоляторов.
– Давай, заводи в хату, начальник, – взмолился вконец продрогший зек. Но обернулся, переступая порог открывшейся камеры. – Звони в Гаагу, папаша! На тебя одного надеемся, так и знай!
Надзиратель уже готовился захлопнуть дверь, когда вдруг вытянулась английская рука с оксфордским перстнем на указательном пальце. Громко прозвучала фраза на языке, которым в «Углах» не пользовались.
– Мистер Блэквуд хочет поговорить еще с одним заключенным. С тем, небольшого роста, в майке, – поспешил перевести Кораблев.
Отчего выбор друга Тони Блэра пал на невысокого хлипкого мужичка в когда-то белой майке и в вельветовых штанах? Может, оттого, что тот рыпнулся вперед из толпы скучившихся за порогом зеков, словно желал всучить челобитную? Может быть, англичанин напоролся на пронзительный взгляд и тот его словно загипнотизировал? Бог весть…
– Выведите, – дал добро зам по воспитательной Родионов.
– На выход! – распорядился надзиратель и подстегивающе махнул связкой ключей.
Мужичок вышел, привычно держа руки за спиной.
– Добрый день, – ласково приветствовал нового собеседника Кораблев. – Давайте познакомимся. Мы…
И все.
С ловкостью циркового акробата метнулось тело в майке. Внезапно, стремительно, неперехватываемо. И ситуация взорвалась. Ее развернуло на сто восемьдесят.
В правой руке, вдавливаясь в горло правозащитника Кораблева, отсвечивал серый металл. Левая рука обхватила тонкую старческую шею российского депутата. Зек, прикрывшись заложником, прижался спиной к коридорной стене. Удерживать старичка, легкого и безвольно обмякшего в захвате, труда не составляло.
Прочие оставались в тех позах, в которых их застала неожиданная, безумная выходка.
«Заточенная алюминиевая ложка, – телеграфно простучало в голове Холмогорова, словно он сочинял отчет о происшествии. – Это уже жопа. Приехали. Это тебе не жалобы, которые никому не интересны».
– Убью, суки! Зарежу козла, если кто дернется, падлы! – завопил зек ненужно громко. Глаза полыхали сумасшедшим отчаянием. – Машину, вертолет, пятьсот штук «зеленых»! Живо, суки!..
4
Парень из деревни Куземкино, что в Новгородской области, отстегнул через ячею решетки наручники, зачем-то (ну вошло у него в привычку, что поделаешь) крутанул «браслеты» на пальце и запер дверь. Бросил контрольный взгляд в «глазок» и отошел, оставив зека на попечение надзирателям этого этажа.
Игорь Макеев попал из Новгородчины в Питер, женившись на дачнице Таньке Корешковой. Если б родители Таньки продали бабкин дом после старухиной смерти, если б у них не было машины, чтоб отмахивать сто шестьдесят километров до Куземкино, то гнил бы сейчас Игорь в трактористах. Сидел бы без колхозной зарплаты, шабашил бы на водяру, перекапывая старушечьи огороды, и быстро бы спивался среди клюквенных болот и грибных лесов.
Но девятнадцатилетняя Танька по уши втюрилась в него, в бывалого, отслужившего в армии, в малого с удалым раскатом плеч, и вывезла будущего мужа, до того перекричав, переплакав родителей, к себе в Питер. Теперь-то, то есть спустя год после свадьбы, уж она точно не жалеет, что прописала на родительской жилплощади новгородского парня. Не сегодня-завтра разменяются они с предками и с доплатой купят себе отдельную конуру в две комнаты. Чего ж не жить! Теперь Игорь сам заявляется в Куземкино дачником, да нет, гораздо красивее он въезжает в деревню, королем вкатывается: на собственной «девятке», в залейбленной джинсе и золотой цепи на шее, с бабой в завидном шмутье и с дорогой водкой «Флагман» в багажнике.
Сперва Игоря Макеева выводило из себя постоянно отовсюду лязгающее железо и вообще обилие железа вокруг. Уж очень непривычно, в деревне ж – дерево окружало.
Но попривык. Уже не обращал внимания: на металлический грохот ступеней и плит под форменными ботинками (какой выбивают они и сейчас), на бесконечный ряд обитых железом дверей с унылыми номерами и заслонками на «глазках», на сваренные из толстой арматуры коридорные решетки, перегораживающие путь, на металлические сетки, оберегающие от прыжков в лестничный проем (такая сейчас блестит справа, сопутствует его подъему на нужный этаж).
Освоился Игорь и с запахами, круговращающимися по следственному изолятору. Пришлось носу и легким отвыкать от деревенской смеси из лесной свежести, навозного душка полей и огородов, из печного дыма и квасных запахов избы. Теперь легкие прогоняли через себя гниловатый дух бетонно-каменной влаги, резкий аромат металла, невыветриваемые парашные струи, вонь из открываемых камер, знакомые по военной казарме запахи гуталина и казенной одежды.
Привык Игорь и к хорошим деньгам. А ведь тоже нелегко оказалось после деревни приучиться к тому, что тысяча – не деньги, ее не надо экономить и растягивать. Или к тому, что нечего ходить от ларька к ларьку в поисках, где подешевле, на этих копейках ничего не выгадаешь, богаче не станешь. И бутылки сдавать несолидно и глупо. Не копейки складывать надо, а к тыще новую тыщу зашабашивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Англичанина же, дожидающегося перевода с русского, больше интересовали нательные рисунки. Он откровенно пялился на синие купола, на голых вумен, на рюмки и карточные тузы, на профиль Горбачева слева на груди, Ельцина – справа, на свеженаколотого Путина посредине, на неровные надписи из русских букв там и сям.
«У них что, блатные себя так не разрисовывают? – подумал начальник Холмогоров. – Или своих блатных буржуин и не видел никогда, лордовская жизнь не сталкивала? Тогда он много нового для себя у нас откроет».
Да и депутат Кораблев, судя по тому, что он плел про жалобы в прокуратуру и письма в газету, не вкручивался, кто перед ним. Потому как понял бы, что выковыряли они с англичашкой из камеры рецидивиста, который впаривает сейчас лохам собрание зоновских баек. Впаривает исключительно за ради того, чтобы повеселиться самому. Да и ментам подгадить опять же лишний раз не впадлу, о том и корешам будет хорошо рассказываться на нарах. «Нет, – решил Холмогоров, – десять минут, и валю от этого балагана под предлогом неотложных дел».
Англичанин что-то прокукарекал по-своему.
– Мистер Блэквуд интересуется, как вас кормят? – перевел Кораблев.
– Да травят нас, так и скажи ему! – воскликнул зек, его уже трясло. Он окончательно замерз. – Свиней лучше харчуют!..
Зам стоял за спиной Кораблева, не вмешивался, тоже внимал и тоже с серьезным лицом. А начальника СИЗО не волновало, сколько говна вывалят такие вот полуголые трепачи и какие там нарушения прав человека углядят депутатишки. И так всем известно про бедовое положение следственных изоляторов.
– Давай, заводи в хату, начальник, – взмолился вконец продрогший зек. Но обернулся, переступая порог открывшейся камеры. – Звони в Гаагу, папаша! На тебя одного надеемся, так и знай!
Надзиратель уже готовился захлопнуть дверь, когда вдруг вытянулась английская рука с оксфордским перстнем на указательном пальце. Громко прозвучала фраза на языке, которым в «Углах» не пользовались.
– Мистер Блэквуд хочет поговорить еще с одним заключенным. С тем, небольшого роста, в майке, – поспешил перевести Кораблев.
Отчего выбор друга Тони Блэра пал на невысокого хлипкого мужичка в когда-то белой майке и в вельветовых штанах? Может, оттого, что тот рыпнулся вперед из толпы скучившихся за порогом зеков, словно желал всучить челобитную? Может быть, англичанин напоролся на пронзительный взгляд и тот его словно загипнотизировал? Бог весть…
– Выведите, – дал добро зам по воспитательной Родионов.
– На выход! – распорядился надзиратель и подстегивающе махнул связкой ключей.
Мужичок вышел, привычно держа руки за спиной.
– Добрый день, – ласково приветствовал нового собеседника Кораблев. – Давайте познакомимся. Мы…
И все.
С ловкостью циркового акробата метнулось тело в майке. Внезапно, стремительно, неперехватываемо. И ситуация взорвалась. Ее развернуло на сто восемьдесят.
В правой руке, вдавливаясь в горло правозащитника Кораблева, отсвечивал серый металл. Левая рука обхватила тонкую старческую шею российского депутата. Зек, прикрывшись заложником, прижался спиной к коридорной стене. Удерживать старичка, легкого и безвольно обмякшего в захвате, труда не составляло.
Прочие оставались в тех позах, в которых их застала неожиданная, безумная выходка.
«Заточенная алюминиевая ложка, – телеграфно простучало в голове Холмогорова, словно он сочинял отчет о происшествии. – Это уже жопа. Приехали. Это тебе не жалобы, которые никому не интересны».
– Убью, суки! Зарежу козла, если кто дернется, падлы! – завопил зек ненужно громко. Глаза полыхали сумасшедшим отчаянием. – Машину, вертолет, пятьсот штук «зеленых»! Живо, суки!..
4
Парень из деревни Куземкино, что в Новгородской области, отстегнул через ячею решетки наручники, зачем-то (ну вошло у него в привычку, что поделаешь) крутанул «браслеты» на пальце и запер дверь. Бросил контрольный взгляд в «глазок» и отошел, оставив зека на попечение надзирателям этого этажа.
Игорь Макеев попал из Новгородчины в Питер, женившись на дачнице Таньке Корешковой. Если б родители Таньки продали бабкин дом после старухиной смерти, если б у них не было машины, чтоб отмахивать сто шестьдесят километров до Куземкино, то гнил бы сейчас Игорь в трактористах. Сидел бы без колхозной зарплаты, шабашил бы на водяру, перекапывая старушечьи огороды, и быстро бы спивался среди клюквенных болот и грибных лесов.
Но девятнадцатилетняя Танька по уши втюрилась в него, в бывалого, отслужившего в армии, в малого с удалым раскатом плеч, и вывезла будущего мужа, до того перекричав, переплакав родителей, к себе в Питер. Теперь-то, то есть спустя год после свадьбы, уж она точно не жалеет, что прописала на родительской жилплощади новгородского парня. Не сегодня-завтра разменяются они с предками и с доплатой купят себе отдельную конуру в две комнаты. Чего ж не жить! Теперь Игорь сам заявляется в Куземкино дачником, да нет, гораздо красивее он въезжает в деревню, королем вкатывается: на собственной «девятке», в залейбленной джинсе и золотой цепи на шее, с бабой в завидном шмутье и с дорогой водкой «Флагман» в багажнике.
Сперва Игоря Макеева выводило из себя постоянно отовсюду лязгающее железо и вообще обилие железа вокруг. Уж очень непривычно, в деревне ж – дерево окружало.
Но попривык. Уже не обращал внимания: на металлический грохот ступеней и плит под форменными ботинками (какой выбивают они и сейчас), на бесконечный ряд обитых железом дверей с унылыми номерами и заслонками на «глазках», на сваренные из толстой арматуры коридорные решетки, перегораживающие путь, на металлические сетки, оберегающие от прыжков в лестничный проем (такая сейчас блестит справа, сопутствует его подъему на нужный этаж).
Освоился Игорь и с запахами, круговращающимися по следственному изолятору. Пришлось носу и легким отвыкать от деревенской смеси из лесной свежести, навозного душка полей и огородов, из печного дыма и квасных запахов избы. Теперь легкие прогоняли через себя гниловатый дух бетонно-каменной влаги, резкий аромат металла, невыветриваемые парашные струи, вонь из открываемых камер, знакомые по военной казарме запахи гуталина и казенной одежды.
Привык Игорь и к хорошим деньгам. А ведь тоже нелегко оказалось после деревни приучиться к тому, что тысяча – не деньги, ее не надо экономить и растягивать. Или к тому, что нечего ходить от ларька к ларьку в поисках, где подешевле, на этих копейках ничего не выгадаешь, богаче не станешь. И бутылки сдавать несолидно и глупо. Не копейки складывать надо, а к тыще новую тыщу зашабашивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71