– Ну, ты была лучшей подругой Синтии. Может, тебе стоит показать ему письмо Синтии. Ведь ты его получила. Посмотри, насколько серьезно он настроен. Не подкупал ли его Джил. И если нет, то посмотри, может ли он помочь нам, или, может быть, мы ему. Позондируй почву. Друг он или враг?
– Ладно, – согласилась Анни. – Ну а как насчет Билла? Анни видела, что Элиз соображает.
– Бренда, не могла бы ты через Анжелу достать копии списков клиентов Билла? Она ведь работала в «Кромвель Рид» летом?
– Да, она проходила там практику. Она в хороших отношениях с некоторыми секретаршами. Но не знаю. Может быть. А зачем?
– Знаешь, я не хочу, чтобы твоя дочь рисковала, но у меня есть идея. Давай пока об этом не будем говорить. Подождем, сможет ли она достать списки.
– Хорошо.
Тут Анни увидела, что они обе смотрят на нее.
– Ну, что насчет Аарона? – спросила Бренда. – Есть идеи? Услышав имя Аарона, Анни напомнила себе, что надо постараться поймать его на работе до ухода.
– Нет еще, – призналась она. Она не хотела признаваться в том, что до сих пор почти каждую ночь видит его во сне. Ей было очень стыдно.
Она заметила, что Элиз и Бренда посмотрели друг на друга и недоуменно приподняли брови.
– Начинай свое досье, – сказала Элиз. – Помни, Аарон – последний, но он в списке.
– Ну, а как прошел ужин со Стюартом? – поинтересовалась Бренда.
Анни отчиталась, сделав упор на предостережениях Стюарта. Но это вовсе не встревожило Элиз, а, как показалось Анни, привело ее в еще более оживленное состояние.
– Но, дорогая, это замечательно! «Митцуи». Я этим займусь сейчас же.
Анни нерешительно предостерегла:
– Но помни о предупреждении Стюарта.
– Да брось, Анни, – проворчала Бренда. – Стюарт – слюнтяй.
– И, Анни, не забудь: Аарон – последний, напомнила ей Элиз, когда они встали и пошли за ней к ее машине.
Сегодня клуб будет обедать в очаровательном французском бистро на Восточной Пятьдесят седьмой улице.
А на Западной Пятьдесят седьмой улице нервничала Шелби Симингтон. Конечно, она бы никогда не призналась в этом, но организация выставки и открытие собственной галереи было сумасшедшим мероприятием. А эта галерея находилась не в каком-то грязном подвальном помещении недалеко от Вустер-стрит, а в хорошем жилом районе, где развлекались крупные дельцы.
Ей не терпелось увидеть, кто придет. Им бы лучше всем прийти. Она «перецеловала столько задов», что у нее губы отсохли. А Шелби Симингтон не любила целовать чужие задницы. Дома в Атланте люди выстраивались в очередь, чтобы поцеловать ЕЕ зад. По крайней мере пять последних поколений семейства Симингтон правили городом, и на юге не было ни одного сколько-нибудь важного человека, с которым Шелби не состояла бы в родстве, кровном или по закону.
Однако в Нью-Йорке все было по-другому, и она знала, что там существует другой – замечательный и огромный мир. И Атланта начала казаться ей слишком маленьким местом. У Шелби были большие цели, но небольшой капитал. И она уже знала, что мир полон людей, у которых есть деньги, но нет вкуса. Ну что ж, она будет просто счастлива частично освободить их от первого, а они, может быть, при этом получат какую-то долю последнего.
Она была несколько расстроена по поводу «Джуниор Лиг». Как они могли отказать ей – представителю Симингтонов? Ее мать была бы шокирована и снова начала бы петь свою песню об «этом еврее», как она звала Мортона. Но она была уверена, что ее мать пришлет на открытие своих друзей, а это почти наверняка обеспечит упоминание о галерее в светской хронике.
С тех пор как она вышла замуж за Мортона, она оказала миру миллион мелких услуг: знакомила знатных людей с многообещающими молодыми художниками, когда они были еще малоизвестны, помогала добывать картины для выставок, давала взаймы деньги талантливым художникам и владельцам маленьких галерей. Ну, а теперь пришло время платить по счетам, и им всем было бы лучше появиться здесь. Если бы только она могла быть уверена, что Джон Розен придет.
Розен был, без сомнения, наиболее влиятельным искусствоведом в Нью-Йорке, а может, и во всей стране. Он писал для мира искусства и был членом всех до единого комитетов, распоряжающихся государственными субсидиями, черт его побери. Шелби очень старалась не быть антисемиткой, несмотря на то что говорили у нее в семье, и особенно с тех пор, как вышла замуж за Мортона, но хуже этого типа не было. Мортон, по крайней мере, был трогательно благодарен ей за то, что она позволила ему жениться на ней. Джон Розен был нытиком, высокомерным мизантропом. Он был счастлив ощущать собственное превосходство над всеми и любил указывать на недостатки других, но не на их удачи. Джон был котом, который был вечно на промысле.
Шелби знала, что у ее мужа есть недостатки, но в их числе определенно не было распущенности. Хоть в постели он не отличался особым воображением и был несколько эгоистичен, по крайней мере, она могла не беспокоиться, что найдет его там с другой. Шелби могла себе позволить осторожную любовную интрижку – что здесь плохого? – но, черт ее побери, если она позволит мужчине обмануть ее. В свое время было чертовски трудно затащить Мортона в постель, и она сделала это только для того, чтобы скрепить сделку. И если она будет смотреть в оба, он никогда ни с кем, кроме нее, не переспит. Не так-то легко зацепить богатого мужчину в Нью-Йорке, особенно такого благодарного, как Мортон, который готов дать ей все, что она хочет, вплоть до собственного дела. Она была способна управлять им, а Бренда этого делать не могла. С того дня, как Дуарто привел Мортона и Бренду в галерею, Шелби поняла, что у него есть все, что ей нужно: недавно сколоченные деньги, отсутствие вкуса и стремление быть еще более богатым.
А Джон Розен не мог удержаться от того, чтобы не лапать девочек своими длинными мягкими белыми руками. Шелби казалось, что это своего рода еврейский алкоголизм. Это и лечение. Ведь его сестра была психиатром, или психологом, или чем-то еще более отвратительным. Очевидно, ей нужно просто надеяться, что сегодня вечером Джону Розену повезет, и, когда он будет писать о ее выставке, он будет в хорошем настроении.
Она оглядела галерею с гордостью. Выставка была серьезной, может быть, трудной для понимания, но с тем ироническим и невропатическим подтекстом, который необходим, чтобы привлечь внимание в этом городе. Четыре основные помещения галереи были увешаны гигантскими коллажами Феб Ван Гельдер. В двух помещениях меньшего размера были выставлены работы, которые могли показаться предосудительными, и даже сама Шелби понимала это. Но все же это было искусство, а не грязные картины, хотя некоторые люди не видят разницы. Подумать только, какую шумиху подняла эта Джесс Хелмз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135