Не стоит так вживаться в образ влюбленной женщины, иначе ты рискуешь не выйти из него…
Впервые за несколько недель мне захотелось вусмерть надраться, чтобы заглушить пустоту, которая поселилась во мне и завладела моей душой. Пожалуй, стоит поехать к себе, купить можжевеловой водки и соленых огурцов и выпить за здоровье всех будущих врагов. Ты хорошо поработала, ты сделала все как нужно, ты сдала человека, доверившегося тебе, и даже не чувствуешь сейчас угрызений совести. Но что-то мешало окончательно расстаться с Лещом, окончательно похоронить его.
Духи. Дурацкие духи, которые он подарил мне.
Дурацкие духи, которые внесли секундное замешательство в мою душу. Они не принадлежат мне, они должны принадлежать совсем другой женщине: чуткой, ранимой, трепетной и нежной. Ничего похожего на меня.
Я вдруг вспомнила о давно забытой медсестре из клиники, кажется, ее звали Настя. Настя Бондаренко.
Единственная, кто отнесся ко мне с состраданием, маленькая медсестра, птичка на жердочке, именно так я подумала о ней, когда увидела впервые. Трогательная клептоманка, тянущая почем зря сигареты и медицинские карты больных… Тогда она проявила ко мне участие, она отерла мое разбитое лицо тогда в туалете, она даже погладила меня по волосам. И эта книга – «Тайна имени»… Она что-то говорила мне о моем аборте, она даже собиралась выяснить все подробности у анестезиолога Павлика. Отличный повод, чтобы позвонить ей и по-бабски посплетничать. А заодно и узнать кое-что о Павлике и – если повезет – о Владлене. Пригласить ее в свою скромную девичью светелку на «Кропоткинской», рассказать что-нибудь жизнеутверждающее из своей новой жизни – я ведь могу придумать о себе какую угодно историю, и все они будут выглядеть правдой. Подарить духи, порасспросить о грузине-хирурге, устроить симпатичные девичьи посиделки, почему нет?
Я без усилий вспомнила ее номер телефона и прямо на улице, едва выйдя от Лапицкого, позвонила ей по сотовому Леща. Если опять будут долгие гудки, остается только повеситься или признать, что Бог все-таки существует, если хранит таких милых девушек, как Настя, от таких порочных девушек, как я.
Долго ждать не пришлось. На том конце взяли трубку, и мрачный мужской голос произнес:
– Да. Слушаю вас.
– Попросите, пожалуйста, к телефону Настю, – невинным голоском близкой подруги произнесла я.
Воцарилось долгое молчание. На секунду мне даже показалось, что связь прервалась.
– Алло! Настю, пожалуйста.
– Ее нет, – наконец ответили мне.
– Она в клинике, на дежурстве? – Мой голосок стал еще более невинным, ни дать ни взять наперсница по любовным игрищам и забавам.
– Она умерла, – резанул голос. Трубку бросили. Умерла, повторила я про себя. Как просто. Умерла. Может быть, я не туда попала, а на другом конце телефонного провода жила другая Настя Бондаренко, другая девушка с таким же именем, смерть которой не выглядела такой несправедливой. Не птичка на жердочке, а вульгарная девица, замеченная в связях с азербайджанскими торговцами зеленью и первыми грунтовыми огурцами? Совсем другая Настя Бондаренко, не такая милая, не такая трогательная в своем безнадежном желании помочь. Интересно, отчего она умерла, она не производила впечатления больного человека? Впрочем, это легко выяснить, тем более теперь, когда я знаю адрес клиники, в которой лежала. Вот только зачем тебе это нужно, Анна? Она умерла – это следствие, а кого могут волновать причины, когда ничего невозможно исправить.
Я сидела на скамейке в каком-то случайном дворе недалеко от дома капитана. Совсем рядом катались на сломанной карусели дети, а я мрачно курила «Житан» и размышляла.
Известие о смерти девушки, которую я даже и узнать-то толком не успела, вдруг отозвалось во мне неожиданной и почти неприличной болью. Что-то здесь не так, подсказывало мне чутье, взлелеянное первоклассным фокстерьером Костей Лапицким. К смерти всегда нужно относиться подозрительно, она не заслуживает доверия, тем более такая – телефонная, отрывочная, так толком ничего и не сказавшая о себе. Я вытащила из сумки духи, подаренные Лещом. Им не повезло так же, как и Михаилу Юрьевичу Меньших, бывшему охотнику, а ныне – объекту промысла. Они никогда не обретут хозяйки. Я меланхолично откупорила пробку и вылила содержимое флакона на грязный песок – прощайте, мечты о голубых лагунах и нежных спинках крабов на отмелях. И только теперь заметила, что какая-то девочка лет пяти в спущенных гольфах и развязанных бантах в косицах неотрывно смотрит на меня.
Вернее – на флакончик в моих руках, центр детской Вселенной, предмет вожделений, источник радостей и украшение кукольного уголка. Я улыбнулась ей самой настоящей улыбкой (так искренне я не улыбалась за последнее время никому). Она тоже ответила мне улыбкой, на секунду мелькнули маленькие, не очень хорошие молочные зубы.
– Возьми, – сказала я девочке и протянула ей пустой флакон.
Она робко подошла, но за стеклянную бутылочку ухватилась цепко. И сразу же поднесла ее к носу.
– Что нужно сказать тете? – все так же улыбаясь, спросила я.
Немного помявшись, девочка ответила тихим «спасибо» и убежала к горке, сверкая спущенными гольфиками и запачканным травой платьем. Я затушила сигарету, поднялась со скамейки и поехала в клинику.
…Мне повезло, – у самого входа в отделение нейрохирургии я наткнулась на Эллочку Геллер, любительницу серьезной литературы и ночных дежурств с заложенной страницей Бэл Кауфман. Сейчас классицистка Эллочка изменила себе: остановившись на ступеньках, она доедала сомнительного вида пирожок и дочитывала довольно пухлую книгу. На глянцевом переплете я прочла название: «Твин Пикс».
«Твин Пикс» – это уже кое-что, милая тема для разговора, если учесть, что и я в свое время, сходя с ума от безделья в квартире на Кропоткинской, прочла такую же книгу в таком же глянцевом переплете.
Я подошла к Эллочке и заглянула ей через плечо.
– Так какая же сука убила Лору Палмер? – заинтересованно спросила я.
Эллочка вздрогнула и подняла милую курчавую голо-, ву. Нет, она не узнала меня, она никогда не запоминала лица, только нумерацию книжных страниц и имена всех персонажей – от главных до эпизодических. Но даже если бы она была хорошей физиономисткой, она и тогда не узнала бы меня. Ничего общего у роскошной, ослепительной телки, какой я была сейчас, и амнезийного существа в больничном халате, какой я была тогда, не наблюдалось.
– Поговаривают, что отец, – в тон мне ответила она, с уважением относясь к моей осведомленности о несчастьях, постигших злосчастный американский городишко Твин Пикс.
– Но это тоже спорный тезис… Вы читали?
– Имела счастье. Вы бы не могли мне помочь, девушка?
– С удовольствием, – Эллочка подслеповато прищурилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Впервые за несколько недель мне захотелось вусмерть надраться, чтобы заглушить пустоту, которая поселилась во мне и завладела моей душой. Пожалуй, стоит поехать к себе, купить можжевеловой водки и соленых огурцов и выпить за здоровье всех будущих врагов. Ты хорошо поработала, ты сделала все как нужно, ты сдала человека, доверившегося тебе, и даже не чувствуешь сейчас угрызений совести. Но что-то мешало окончательно расстаться с Лещом, окончательно похоронить его.
Духи. Дурацкие духи, которые он подарил мне.
Дурацкие духи, которые внесли секундное замешательство в мою душу. Они не принадлежат мне, они должны принадлежать совсем другой женщине: чуткой, ранимой, трепетной и нежной. Ничего похожего на меня.
Я вдруг вспомнила о давно забытой медсестре из клиники, кажется, ее звали Настя. Настя Бондаренко.
Единственная, кто отнесся ко мне с состраданием, маленькая медсестра, птичка на жердочке, именно так я подумала о ней, когда увидела впервые. Трогательная клептоманка, тянущая почем зря сигареты и медицинские карты больных… Тогда она проявила ко мне участие, она отерла мое разбитое лицо тогда в туалете, она даже погладила меня по волосам. И эта книга – «Тайна имени»… Она что-то говорила мне о моем аборте, она даже собиралась выяснить все подробности у анестезиолога Павлика. Отличный повод, чтобы позвонить ей и по-бабски посплетничать. А заодно и узнать кое-что о Павлике и – если повезет – о Владлене. Пригласить ее в свою скромную девичью светелку на «Кропоткинской», рассказать что-нибудь жизнеутверждающее из своей новой жизни – я ведь могу придумать о себе какую угодно историю, и все они будут выглядеть правдой. Подарить духи, порасспросить о грузине-хирурге, устроить симпатичные девичьи посиделки, почему нет?
Я без усилий вспомнила ее номер телефона и прямо на улице, едва выйдя от Лапицкого, позвонила ей по сотовому Леща. Если опять будут долгие гудки, остается только повеситься или признать, что Бог все-таки существует, если хранит таких милых девушек, как Настя, от таких порочных девушек, как я.
Долго ждать не пришлось. На том конце взяли трубку, и мрачный мужской голос произнес:
– Да. Слушаю вас.
– Попросите, пожалуйста, к телефону Настю, – невинным голоском близкой подруги произнесла я.
Воцарилось долгое молчание. На секунду мне даже показалось, что связь прервалась.
– Алло! Настю, пожалуйста.
– Ее нет, – наконец ответили мне.
– Она в клинике, на дежурстве? – Мой голосок стал еще более невинным, ни дать ни взять наперсница по любовным игрищам и забавам.
– Она умерла, – резанул голос. Трубку бросили. Умерла, повторила я про себя. Как просто. Умерла. Может быть, я не туда попала, а на другом конце телефонного провода жила другая Настя Бондаренко, другая девушка с таким же именем, смерть которой не выглядела такой несправедливой. Не птичка на жердочке, а вульгарная девица, замеченная в связях с азербайджанскими торговцами зеленью и первыми грунтовыми огурцами? Совсем другая Настя Бондаренко, не такая милая, не такая трогательная в своем безнадежном желании помочь. Интересно, отчего она умерла, она не производила впечатления больного человека? Впрочем, это легко выяснить, тем более теперь, когда я знаю адрес клиники, в которой лежала. Вот только зачем тебе это нужно, Анна? Она умерла – это следствие, а кого могут волновать причины, когда ничего невозможно исправить.
Я сидела на скамейке в каком-то случайном дворе недалеко от дома капитана. Совсем рядом катались на сломанной карусели дети, а я мрачно курила «Житан» и размышляла.
Известие о смерти девушки, которую я даже и узнать-то толком не успела, вдруг отозвалось во мне неожиданной и почти неприличной болью. Что-то здесь не так, подсказывало мне чутье, взлелеянное первоклассным фокстерьером Костей Лапицким. К смерти всегда нужно относиться подозрительно, она не заслуживает доверия, тем более такая – телефонная, отрывочная, так толком ничего и не сказавшая о себе. Я вытащила из сумки духи, подаренные Лещом. Им не повезло так же, как и Михаилу Юрьевичу Меньших, бывшему охотнику, а ныне – объекту промысла. Они никогда не обретут хозяйки. Я меланхолично откупорила пробку и вылила содержимое флакона на грязный песок – прощайте, мечты о голубых лагунах и нежных спинках крабов на отмелях. И только теперь заметила, что какая-то девочка лет пяти в спущенных гольфах и развязанных бантах в косицах неотрывно смотрит на меня.
Вернее – на флакончик в моих руках, центр детской Вселенной, предмет вожделений, источник радостей и украшение кукольного уголка. Я улыбнулась ей самой настоящей улыбкой (так искренне я не улыбалась за последнее время никому). Она тоже ответила мне улыбкой, на секунду мелькнули маленькие, не очень хорошие молочные зубы.
– Возьми, – сказала я девочке и протянула ей пустой флакон.
Она робко подошла, но за стеклянную бутылочку ухватилась цепко. И сразу же поднесла ее к носу.
– Что нужно сказать тете? – все так же улыбаясь, спросила я.
Немного помявшись, девочка ответила тихим «спасибо» и убежала к горке, сверкая спущенными гольфиками и запачканным травой платьем. Я затушила сигарету, поднялась со скамейки и поехала в клинику.
…Мне повезло, – у самого входа в отделение нейрохирургии я наткнулась на Эллочку Геллер, любительницу серьезной литературы и ночных дежурств с заложенной страницей Бэл Кауфман. Сейчас классицистка Эллочка изменила себе: остановившись на ступеньках, она доедала сомнительного вида пирожок и дочитывала довольно пухлую книгу. На глянцевом переплете я прочла название: «Твин Пикс».
«Твин Пикс» – это уже кое-что, милая тема для разговора, если учесть, что и я в свое время, сходя с ума от безделья в квартире на Кропоткинской, прочла такую же книгу в таком же глянцевом переплете.
Я подошла к Эллочке и заглянула ей через плечо.
– Так какая же сука убила Лору Палмер? – заинтересованно спросила я.
Эллочка вздрогнула и подняла милую курчавую голо-, ву. Нет, она не узнала меня, она никогда не запоминала лица, только нумерацию книжных страниц и имена всех персонажей – от главных до эпизодических. Но даже если бы она была хорошей физиономисткой, она и тогда не узнала бы меня. Ничего общего у роскошной, ослепительной телки, какой я была сейчас, и амнезийного существа в больничном халате, какой я была тогда, не наблюдалось.
– Поговаривают, что отец, – в тон мне ответила она, с уважением относясь к моей осведомленности о несчастьях, постигших злосчастный американский городишко Твин Пикс.
– Но это тоже спорный тезис… Вы читали?
– Имела счастье. Вы бы не могли мне помочь, девушка?
– С удовольствием, – Эллочка подслеповато прищурилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114