Именно там сладкую парочку научили, используя определенные точки эрогенных зон, вводить друг друга в состояние бесконечного сексуального взлета с совершенно непередаваемыми ощущениями. Это состояние было сродни наркотической зависимости, и злоупотреблять им было смерти подобно. За месяц подобных тренировок человек превращался в живой труп. Но этот плачевный финал мало интересовал и их и меня. Главным было быстрое достижение результата. Благодаря стараниям обоих инструкторов я превратилась в адскую секс-машину, до поры до времени мирно стоящую в гараже.
Никто не учил меня разбираться в ядах, метать ножи и класть пули одна в одну в самое сердце мишени, тем более что и тир, и татами в спортивном зале – с легкой руки капитана Лапицкого – я уже проходила. Вместо этого я прочла массу литературы по политологии, психологии и смежным дисциплинам. Отчаявшись найти там что-то человеческое, я купила на развале Бернарда Шоу, и все то крохотное свободное время, что было у меня между вечерней чисткой зубов и постелью, читала «Пигмалион». Нет, я не пыталась найти сходство между собой и Элизой Дуллитл, с тем же успехом можно было искать сходство с собой настоящей Галатеи. Я просто пыталась понять, почему я так легко позволила кому-то наполнить мое пустое тело новым содержимым.
От обилия информации, от ежедневного – без намека на выходные – натаскивания я безумно уставала, я валилась в кровать как подкошенная и отказывалась просыпаться по утрам. Виталику, все это время по-бабски опекавшему меня, пришлось даже взять запасную пару ключей и поднимать меня с постели приличной порцией холодной воды.
К апрелю подготовка – если это можно было назвать подготовкой – завершилась. Об этом сообщил мне капитан Лапицкий, почтительно склонив к правому плечу круглую голову:
– Завтра ты отдыхаешь, девочка. Уходишь в краткосрочный заслуженный отпуск. Ты готова. Во всяком случае, тесты это показывают.
– Что я должна делать?
– Ничего. Ждать.
– Как долго?
– Как придется. Не думаю, что очень долго. Неожиданно первый день отдыха показался моему привыкшему к нечеловеческим нагрузкам мозгу настоящим кошмаром. От нечего делать я напоила до бесчувствия приставленного ко мне Виталика и за полдня так обработала его, что он оказался готов бросить свое хлебное непыльное местечко и отправиться за мной куда угодно. Вот только применить последнюю степень устрашения – сексуальную атаку на сдавшегося и деморализованного врага – я не решилась, справедливо полагая, что потом не расплююсь со своим непосредственным начальством. От Виталика же я получила интересные сведения о самом Лапицком. В любом другом случае я не получила бы их от умеющего держать язык за зубами шофера никогда. Я узнала, что Лапицкий в свое время был уволен из правоохранительных органов с туманной формулировкой «неполное соответствие служебным обязанностям». За этой формулировкой вскрылась довольно любопытная история: нет, он не рукоприкладствовал на допросах, не выламывал ребра и не бил по почкам, он был корректен, иезуитски корректен, но его изощренные психологические ловушки и страсть к инсценировкам довели троих подозреваемых до самоубийства. Причем с одного из троих впоследствии были сняты все обвинения, он оказался невиновным человеком. Хотя сам – стараниями Лапицкого – настолько поверил в свою причастность к двум умышленным убийствам, что перед тем, как повеситься, написал покаянную записку, где всю вину взял на себя. У капитана практически не было женщин, когда-то он был женат, но жена погибла при невыясненных обстоятельствах. Поговаривали, что он сам приложил к этому руку. У него была только одна слабость, о которой я уже знала, – горные лыжи. Причем он выбирал самые опасные, заведомо смертельные маршруты – и всегда проходил их. От Виталика я узнала еще одну интересующую меня подробность: майор Марилов действительно был другом капитана, более того, он был его единственным другом. Я оценила мужество покойного Марилова по достоинству, – тот же Виталик сказал мне, что капитан негласно слывет в кругах подчиненных прокаженным: те немногие, кто отваживался войти в заболоченную душу капитана, рано или поздно погибали. Вокруг капитана простиралась выжженная земля. И это заставляло его, лишенного вещей, которые наполняют смыслом жизнь любого человека, фанатично служить идее, которую он считал единственно верной. Его почти унизительное звание совершенно не соответствовало той роли, которую он играл во многих, действительно серьезных операциях. Впрочем, капитан отнюдь не был абсолютным злом, скорее наоборот: при всей его изворотливости и трезвом уме, привыкшем вести игры на выживание, в нем было и нечто беззащитно-мальчишеское. Я вспомнила отвратительную сцену на даче Кудрявцева и потом в приемном покое клиники: там капитан не выглядел такой уж безупречной машиной. И у него были проколы. Я вдруг подумала о том, что с самого начала была нужна капитану: я была идеальной фигурой – подловатенькое, вымазанное в крови прошлое, которым так удобно шантажировать; полное беспамятство, которым так легко манипулировать; подвернувшаяся кстати пластическая операция, которая сделала меня совершенно неузнаваемой для людей, которые сталкивались со мной раньше. Сломленная физически, в жалком больничном халатике, со шлейфом убийств за спиной, – чем не материал для лепки? Да, я была нужна ему для всех его честолюбивых ассенизаторских игр, иначе он просто придушил бы меня, как такса мышь-полевку: не нужно забывать, что Олег Марилов был его единственным другом. Последним другом, если верить пафосу сентиментального Виталика. А ведь он так и не поверил в мою непричастность к гибели Марилова, он выжидал, когда я ослаблю бдительность и откроюсь. Лапицкий вполне мог довести меня до самоубийства, потеряв самое себя, я была к этому готова, но он не сделал этого. Долг дружбы оказался слабее преданности делу, и только поэтому я жива. Но он не забыл и не простил. И я не забыла и не простила… И в то же время чувствовала, что у меня нет человека ближе капитана. Я даже стала испытывать к нему чувство странного, почти болезненного влечения. Он совсем не привлекал меня физически, скорее всего это был совсем не мой тип мужчины: простецки круглая голова, массивный подбородок, чересчур тяжелый для всего остального тела, не очень-то выразительная внешность (я с тоской вспомнила Эрика и Фигаро, мальчиков, созданных для изысканных плотских утех). И в то же время я хотела его все больше и больше, я с трудом подавляла в себе желание затащить его в постель. Теперь, вооруженная знаниями, которые открыли мне эротические божки Александр и Александра, я была опасна даже для капитана Лапиикого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Никто не учил меня разбираться в ядах, метать ножи и класть пули одна в одну в самое сердце мишени, тем более что и тир, и татами в спортивном зале – с легкой руки капитана Лапицкого – я уже проходила. Вместо этого я прочла массу литературы по политологии, психологии и смежным дисциплинам. Отчаявшись найти там что-то человеческое, я купила на развале Бернарда Шоу, и все то крохотное свободное время, что было у меня между вечерней чисткой зубов и постелью, читала «Пигмалион». Нет, я не пыталась найти сходство между собой и Элизой Дуллитл, с тем же успехом можно было искать сходство с собой настоящей Галатеи. Я просто пыталась понять, почему я так легко позволила кому-то наполнить мое пустое тело новым содержимым.
От обилия информации, от ежедневного – без намека на выходные – натаскивания я безумно уставала, я валилась в кровать как подкошенная и отказывалась просыпаться по утрам. Виталику, все это время по-бабски опекавшему меня, пришлось даже взять запасную пару ключей и поднимать меня с постели приличной порцией холодной воды.
К апрелю подготовка – если это можно было назвать подготовкой – завершилась. Об этом сообщил мне капитан Лапицкий, почтительно склонив к правому плечу круглую голову:
– Завтра ты отдыхаешь, девочка. Уходишь в краткосрочный заслуженный отпуск. Ты готова. Во всяком случае, тесты это показывают.
– Что я должна делать?
– Ничего. Ждать.
– Как долго?
– Как придется. Не думаю, что очень долго. Неожиданно первый день отдыха показался моему привыкшему к нечеловеческим нагрузкам мозгу настоящим кошмаром. От нечего делать я напоила до бесчувствия приставленного ко мне Виталика и за полдня так обработала его, что он оказался готов бросить свое хлебное непыльное местечко и отправиться за мной куда угодно. Вот только применить последнюю степень устрашения – сексуальную атаку на сдавшегося и деморализованного врага – я не решилась, справедливо полагая, что потом не расплююсь со своим непосредственным начальством. От Виталика же я получила интересные сведения о самом Лапицком. В любом другом случае я не получила бы их от умеющего держать язык за зубами шофера никогда. Я узнала, что Лапицкий в свое время был уволен из правоохранительных органов с туманной формулировкой «неполное соответствие служебным обязанностям». За этой формулировкой вскрылась довольно любопытная история: нет, он не рукоприкладствовал на допросах, не выламывал ребра и не бил по почкам, он был корректен, иезуитски корректен, но его изощренные психологические ловушки и страсть к инсценировкам довели троих подозреваемых до самоубийства. Причем с одного из троих впоследствии были сняты все обвинения, он оказался невиновным человеком. Хотя сам – стараниями Лапицкого – настолько поверил в свою причастность к двум умышленным убийствам, что перед тем, как повеситься, написал покаянную записку, где всю вину взял на себя. У капитана практически не было женщин, когда-то он был женат, но жена погибла при невыясненных обстоятельствах. Поговаривали, что он сам приложил к этому руку. У него была только одна слабость, о которой я уже знала, – горные лыжи. Причем он выбирал самые опасные, заведомо смертельные маршруты – и всегда проходил их. От Виталика я узнала еще одну интересующую меня подробность: майор Марилов действительно был другом капитана, более того, он был его единственным другом. Я оценила мужество покойного Марилова по достоинству, – тот же Виталик сказал мне, что капитан негласно слывет в кругах подчиненных прокаженным: те немногие, кто отваживался войти в заболоченную душу капитана, рано или поздно погибали. Вокруг капитана простиралась выжженная земля. И это заставляло его, лишенного вещей, которые наполняют смыслом жизнь любого человека, фанатично служить идее, которую он считал единственно верной. Его почти унизительное звание совершенно не соответствовало той роли, которую он играл во многих, действительно серьезных операциях. Впрочем, капитан отнюдь не был абсолютным злом, скорее наоборот: при всей его изворотливости и трезвом уме, привыкшем вести игры на выживание, в нем было и нечто беззащитно-мальчишеское. Я вспомнила отвратительную сцену на даче Кудрявцева и потом в приемном покое клиники: там капитан не выглядел такой уж безупречной машиной. И у него были проколы. Я вдруг подумала о том, что с самого начала была нужна капитану: я была идеальной фигурой – подловатенькое, вымазанное в крови прошлое, которым так удобно шантажировать; полное беспамятство, которым так легко манипулировать; подвернувшаяся кстати пластическая операция, которая сделала меня совершенно неузнаваемой для людей, которые сталкивались со мной раньше. Сломленная физически, в жалком больничном халатике, со шлейфом убийств за спиной, – чем не материал для лепки? Да, я была нужна ему для всех его честолюбивых ассенизаторских игр, иначе он просто придушил бы меня, как такса мышь-полевку: не нужно забывать, что Олег Марилов был его единственным другом. Последним другом, если верить пафосу сентиментального Виталика. А ведь он так и не поверил в мою непричастность к гибели Марилова, он выжидал, когда я ослаблю бдительность и откроюсь. Лапицкий вполне мог довести меня до самоубийства, потеряв самое себя, я была к этому готова, но он не сделал этого. Долг дружбы оказался слабее преданности делу, и только поэтому я жива. Но он не забыл и не простил. И я не забыла и не простила… И в то же время чувствовала, что у меня нет человека ближе капитана. Я даже стала испытывать к нему чувство странного, почти болезненного влечения. Он совсем не привлекал меня физически, скорее всего это был совсем не мой тип мужчины: простецки круглая голова, массивный подбородок, чересчур тяжелый для всего остального тела, не очень-то выразительная внешность (я с тоской вспомнила Эрика и Фигаро, мальчиков, созданных для изысканных плотских утех). И в то же время я хотела его все больше и больше, я с трудом подавляла в себе желание затащить его в постель. Теперь, вооруженная знаниями, которые открыли мне эротические божки Александр и Александра, я была опасна даже для капитана Лапиикого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114