Затеряться лучше всего на окраине. Здесь никто не задаст лишних вопросов и не кинется звонить в инквизицию, даже если почует исходящую от меня тьму.
Но для того, чтобы жить среди таких людей, нужно быть таким же, как они. Не выделяться.
Кожаную куртку, с первого взгляда выдающую во мне чистильщика, я сдернул едва только вылез из водовода. Вывернув предварительно ее наизнанку, я завернул в куртку меч — еще один необычный и сразу же бросающийся в глаза предмет. Пояс… Пояс спрятать не получилось, и потому я его бросил. И кобуру, предварительно сунув пистолет под ремень, — тоже.
Ну вот и все. Теперь осталось сделать морду кирпичом— с такой окраинные обычно по улицам ходят, — и все в порядке. За своего, конечно, не примут, но и гнать не станут…
Выбранный мною дом выглядел так, будто был готов в любой момент развалиться. Кирпичная пятиэтажка, старая и унылая. Большей частью выбитые стекла заменены натянутым полиэтиленом или заколочены фанерой. Напротив входа громоздилась немаленькая мусорная куча, распространявшая характерный аромат.
Кажется, раньше это здание было заводским общежитием. Но сейчас… Сейчас я бы сказал, что этот дом давно надо было снести. Дабы не позорить наш светлый город столь отвратным зрелищем.
Тем не менее это место явно было обитаемо. Из распахнутых окон доносилась чья-то ленивая болтовня. Бессловесно шипел магнитофон. У подъезда, вопреки всем правилам пожарной безопасности, расположившись прямо на ступенях, косматый небритый мужик жег костер, лениво помешивая булькавшее в почерневшей от огня консервной банке нечто. Проходя мимо, я поморщился — варево издавало такой аромат, будто его главным компонентом был подобранный на ближайшей свалке мусор. Понадеявшись, что помешивающий палочкой вонючую гадость мужик не собирается в итоге это есть, я толкнул ногой противно заскрежетавшую дверь.
Внутри здания было ничуть не чище, чем снаружи. Судя по всему, большинство жильцов не имело ни малейшего представления не то что о мусоропроводе, но и о таком элементарном способе избавления от мусора, как открытое окно. А канализация, если судить по запаху, не работала уже лет десять, не меньше.
Пошлявшись по этажам, я выбрал более или менее приличную комнатушку. Зашел. Швырнул в угол свои нехитрые вещички. Подняв валявшуюся на полу расщепленную дверь, снова ее навесил. Получилось, конечно, не ахти как. Я понимал, что эта трухлявая деревяшка вряд ли сможет сдержать напор даже пьяного комара, но, по крайней мере, она ясно давала понять, что здесь теперь кто-то живет. Осмотрев получившееся художество, я еще раз вздохнул и пинками принялся выбрасывать в коридор годами копившийся в этой комнате мусор.
На шум работы заявился коренастый невысокий мужчина неопределенного возраста: Некоторое время он молча смотрел на мою возню. Потом протиснулся внутрь и сел на то единственное (кроме пола), на что еще можно было сесть в этой комнатушке, — на подоконник. Спросил:
— Ты кто, человече?
Я промолчал в надежде, что этот тип поймет, что вступать в беседу с ним я не намерен, и отвяжется. Но он только ухмыльнулся.
— Хмырь.
Я медленно выпрямился. Смерил невозмутимо ухмыляющегося гостя не обещающим ничего хорошего взглядом.
— Чего говоришь?
— Хмырь. Погоняло у меня такое. — Мужик улыбнулся, продемонстрировав мне необычно ровные и белые зубы. — Вообще-то я Иван. Только иначе как Хмырем меня здесь все равно не кличут. А ты кто?
— Молчун, — я припомнил старое прозвище, привязавшееся ко мне еще во времена учебки… Сколь же лет назад это было?..
— Молчун, значит, — мужичок спокойно кивнул. — Знавал я раньше одного Молчуна… Дурак дураком был. Но умный. — Закончив столь нелогичный вывод тяжелым вздохом, Хмырь цепко взглянул на меня, будто проверяя. — Не пойму только, похож ты на него или нет… Не обижайся.
— А я и не думал, — почти честно ответил я. — На что мне обижаться?
— Это у меня юмор такой, — продолжал Хмырь.
— Дурацкий юмор, — не удержался я.
— Дурацкий, — послушно согласился он. — Но зато действенный. Сморозишь пару шуточек — и сразу видишь, что твой собеседник из себя представляет.
Я недоверчиво прищурился.
— А сейчас ты что видишь?
— Вижу, что ты не настолько прост, как хочешь казаться… От кого-то прячешься?
— Да? — постаравшись сохранить невозмутимое выражение лица, я напрягся. Будто бы случайно переместил руку на пояс, коснувшись укрытой под рубашкой рифленой рукояти пистолета.
И по прищурившимся глазам своего собеседника понял, что номер не прошел.
Ох, не прост этот Хмырь, ох, не прост… И как же я раньше не заметил? Неспешные плавные движения. Этакая хищная грация, поистершаяся, но все еще заметная. Цепкий, подмечающий даже самые незначительные мелочи взгляд.
Армеец? Зуб даю, что армеец. Причем явно не из низов. Скорее средний командный состав… Вот только что делает армейский командир среди здешнего отребья?
— Знаю, о чем ты думаешь. — Не отводя взгляда, Хмырь улыбнулся. Одними губами, кстати, улыбнулся. Глаза его так и остались прищуренными и усталыми. — Можешь не дергаться — не сдам я тебя. Меня ведь тоже ищут. Вот уже пять лет.
— За что?
Хмырь вздохнул. Недовольно поерзал, устраиваясь поудобнее.
— За ересь, — вдруг сознался он.
Носком ноги вытолкнув зацепившуюся за порог ржавую железку, я аккуратно — чтобы не вывалилась — прикрыл дверь. Подошел к окну. Толкнул расположившегося на подоконнике Хмыря, заставив его подвинуться. Сел рядом.
— Надоело все, — после нескольких минут тягостного молчания вдруг сказал Хмырь. — Не пойму я, куда катится этот мир? Ты только посмотри вокруг: разруха, регресс, деградация моральная и физическая. Неужели Всевышний хотел именно этого? Или наша вина, что мы не смогли усмотреть в его дарах зерно истины?
— Ты это к чему? — спросил я.
Хмырь устало вздохнул. Пожал плечами.
— Сам не знаю… Просто я никак не могу понять: церковники говорят, что Господь наградил нас Днем Гнева за многочисленные грехи. Именно Его волей девять десятых человечества испарились в один миг. Но разве оставшиеся стали лучше? Разве мы изменились?
Люди по-прежнему рождаются, живут и умирают во грехе. И что бы там ни говорили святые отцы, иначе и быть не может. Безгрешен только тот, кто не рождался и не жил. А все остальные… Идеальное, безгрешное, с точки зрения Господа Бога, общество полностью вымрет в течение всего нескольких поколений. — Хмырь негромко фыркнул, будто насмехаясь над самой этой идеей. — Скорее даже в течение одного поколения.
— Почему? — осторожно спросил я.
— Потому что именно грех является основным побудительным мотивом человека. Стремление к телесным радостям, свободам и удовольствиям — это грех. Жажда власти — грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Но для того, чтобы жить среди таких людей, нужно быть таким же, как они. Не выделяться.
Кожаную куртку, с первого взгляда выдающую во мне чистильщика, я сдернул едва только вылез из водовода. Вывернув предварительно ее наизнанку, я завернул в куртку меч — еще один необычный и сразу же бросающийся в глаза предмет. Пояс… Пояс спрятать не получилось, и потому я его бросил. И кобуру, предварительно сунув пистолет под ремень, — тоже.
Ну вот и все. Теперь осталось сделать морду кирпичом— с такой окраинные обычно по улицам ходят, — и все в порядке. За своего, конечно, не примут, но и гнать не станут…
Выбранный мною дом выглядел так, будто был готов в любой момент развалиться. Кирпичная пятиэтажка, старая и унылая. Большей частью выбитые стекла заменены натянутым полиэтиленом или заколочены фанерой. Напротив входа громоздилась немаленькая мусорная куча, распространявшая характерный аромат.
Кажется, раньше это здание было заводским общежитием. Но сейчас… Сейчас я бы сказал, что этот дом давно надо было снести. Дабы не позорить наш светлый город столь отвратным зрелищем.
Тем не менее это место явно было обитаемо. Из распахнутых окон доносилась чья-то ленивая болтовня. Бессловесно шипел магнитофон. У подъезда, вопреки всем правилам пожарной безопасности, расположившись прямо на ступенях, косматый небритый мужик жег костер, лениво помешивая булькавшее в почерневшей от огня консервной банке нечто. Проходя мимо, я поморщился — варево издавало такой аромат, будто его главным компонентом был подобранный на ближайшей свалке мусор. Понадеявшись, что помешивающий палочкой вонючую гадость мужик не собирается в итоге это есть, я толкнул ногой противно заскрежетавшую дверь.
Внутри здания было ничуть не чище, чем снаружи. Судя по всему, большинство жильцов не имело ни малейшего представления не то что о мусоропроводе, но и о таком элементарном способе избавления от мусора, как открытое окно. А канализация, если судить по запаху, не работала уже лет десять, не меньше.
Пошлявшись по этажам, я выбрал более или менее приличную комнатушку. Зашел. Швырнул в угол свои нехитрые вещички. Подняв валявшуюся на полу расщепленную дверь, снова ее навесил. Получилось, конечно, не ахти как. Я понимал, что эта трухлявая деревяшка вряд ли сможет сдержать напор даже пьяного комара, но, по крайней мере, она ясно давала понять, что здесь теперь кто-то живет. Осмотрев получившееся художество, я еще раз вздохнул и пинками принялся выбрасывать в коридор годами копившийся в этой комнате мусор.
На шум работы заявился коренастый невысокий мужчина неопределенного возраста: Некоторое время он молча смотрел на мою возню. Потом протиснулся внутрь и сел на то единственное (кроме пола), на что еще можно было сесть в этой комнатушке, — на подоконник. Спросил:
— Ты кто, человече?
Я промолчал в надежде, что этот тип поймет, что вступать в беседу с ним я не намерен, и отвяжется. Но он только ухмыльнулся.
— Хмырь.
Я медленно выпрямился. Смерил невозмутимо ухмыляющегося гостя не обещающим ничего хорошего взглядом.
— Чего говоришь?
— Хмырь. Погоняло у меня такое. — Мужик улыбнулся, продемонстрировав мне необычно ровные и белые зубы. — Вообще-то я Иван. Только иначе как Хмырем меня здесь все равно не кличут. А ты кто?
— Молчун, — я припомнил старое прозвище, привязавшееся ко мне еще во времена учебки… Сколь же лет назад это было?..
— Молчун, значит, — мужичок спокойно кивнул. — Знавал я раньше одного Молчуна… Дурак дураком был. Но умный. — Закончив столь нелогичный вывод тяжелым вздохом, Хмырь цепко взглянул на меня, будто проверяя. — Не пойму только, похож ты на него или нет… Не обижайся.
— А я и не думал, — почти честно ответил я. — На что мне обижаться?
— Это у меня юмор такой, — продолжал Хмырь.
— Дурацкий юмор, — не удержался я.
— Дурацкий, — послушно согласился он. — Но зато действенный. Сморозишь пару шуточек — и сразу видишь, что твой собеседник из себя представляет.
Я недоверчиво прищурился.
— А сейчас ты что видишь?
— Вижу, что ты не настолько прост, как хочешь казаться… От кого-то прячешься?
— Да? — постаравшись сохранить невозмутимое выражение лица, я напрягся. Будто бы случайно переместил руку на пояс, коснувшись укрытой под рубашкой рифленой рукояти пистолета.
И по прищурившимся глазам своего собеседника понял, что номер не прошел.
Ох, не прост этот Хмырь, ох, не прост… И как же я раньше не заметил? Неспешные плавные движения. Этакая хищная грация, поистершаяся, но все еще заметная. Цепкий, подмечающий даже самые незначительные мелочи взгляд.
Армеец? Зуб даю, что армеец. Причем явно не из низов. Скорее средний командный состав… Вот только что делает армейский командир среди здешнего отребья?
— Знаю, о чем ты думаешь. — Не отводя взгляда, Хмырь улыбнулся. Одними губами, кстати, улыбнулся. Глаза его так и остались прищуренными и усталыми. — Можешь не дергаться — не сдам я тебя. Меня ведь тоже ищут. Вот уже пять лет.
— За что?
Хмырь вздохнул. Недовольно поерзал, устраиваясь поудобнее.
— За ересь, — вдруг сознался он.
Носком ноги вытолкнув зацепившуюся за порог ржавую железку, я аккуратно — чтобы не вывалилась — прикрыл дверь. Подошел к окну. Толкнул расположившегося на подоконнике Хмыря, заставив его подвинуться. Сел рядом.
— Надоело все, — после нескольких минут тягостного молчания вдруг сказал Хмырь. — Не пойму я, куда катится этот мир? Ты только посмотри вокруг: разруха, регресс, деградация моральная и физическая. Неужели Всевышний хотел именно этого? Или наша вина, что мы не смогли усмотреть в его дарах зерно истины?
— Ты это к чему? — спросил я.
Хмырь устало вздохнул. Пожал плечами.
— Сам не знаю… Просто я никак не могу понять: церковники говорят, что Господь наградил нас Днем Гнева за многочисленные грехи. Именно Его волей девять десятых человечества испарились в один миг. Но разве оставшиеся стали лучше? Разве мы изменились?
Люди по-прежнему рождаются, живут и умирают во грехе. И что бы там ни говорили святые отцы, иначе и быть не может. Безгрешен только тот, кто не рождался и не жил. А все остальные… Идеальное, безгрешное, с точки зрения Господа Бога, общество полностью вымрет в течение всего нескольких поколений. — Хмырь негромко фыркнул, будто насмехаясь над самой этой идеей. — Скорее даже в течение одного поколения.
— Почему? — осторожно спросил я.
— Потому что именно грех является основным побудительным мотивом человека. Стремление к телесным радостям, свободам и удовольствиям — это грех. Жажда власти — грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94