Ничего, это мы еще посмотрим. Я лихо отбивалась от нападающих. Нет, не справиться мне…
Вдруг особо назойливый полицейский полетел в сторону совершенно без моего участия. И вообще левый фланг как-то очистился. Я сначала осознала это, а потом посмотрела налево и увидела – рядом со мной стоит Ильт.
Ну здорово! Настоящий друг все-таки. Мы, значит, успели подружиться. Ильт вдруг произнес негромко, но так, что было слышно всем.
– Прекратите! Сейчас ведь газ пустят!
Как ни странно, эти слова подействовали вразумляюще – вкупе с ударами, которые мы раздавали направо и налево. Сокамерники как-то затихли, разошлись… Действительно, один раз у нас уже была большая драка, и пустили очень пакостный газ, потом сутки все тело чесалось, и глаза слезились. Повторения никому не хотелось.
Мы тоже легли на свои места. В камере стоял равномерный гул – все обсуждали происшествие. Я не стала прислушиваться, понимая, что ничего хорошего обо мне не скажут… еще сорвусь снова.
Что это со мной? В последнее время я будто совсем озверела. И выдержки – никакой. Ильт придвинулся ко мне ближе, прошептал.
– Ты чего, Синь? Что случилось-то?
– Да сама не знаю, – мне было стыдно теперь признаваться, что я так повелась на какие-то сплетни, – понимаешь, там бабы начали такое про меня нести… ну и я не выдержала, вмазала. Сама не понимаю, чего я так озверела.
– Просто ломка продолжается, – сказал Ильт, – раздражительность.
– Да, наверное…
Вскоре вся камера заснула.
Утром никто не поминал случившегося, но конечно, народной любви ко мне это происшествие не прибавило. Со мной и раньше-то никто не разговаривал толком, а теперь подчеркнуто поворачивались спиной. Особенно женщины. Никакого внимания на осуждающие взгляды я не обращала. Беседовала с Ильтом. На него тоже пала тень общего презрения, но он этого будто и не замечал.
Остракизм этот продлился недолго. Уже к вечеру, незадолго до ужина, мы почувствовали характерные ощущения мягкой посадки на гравитяге. Обсудили с Ильтом это событие и решили, что корабль уже вполне мог достичь Глостии. Наконец все затихло. Затих и неумолчный, непрекращающийся в полете легкий шум – звенящий шепот двигателей. Через час примерно дверь в камеру отворилась.
– Выходим по одному, – приказал охранник, – руки за спину.
Я пристроилась за Ильтом. Выходит, прилетели? Уже действительно прилетели? Ничего хорошего, вроде бы, не ждет впереди, а на душе радостно. Осточертело это помещеньице, и рожи полицейские осточертели вокруг. Да и почему ничего хорошего? На Нейаме уж мы постараемся удрать.
Хорошо бы с Ильтом попасть в одну… как это у них называется? На одну плантацию или еще куда. Ну и плевать, что он квиринец, главное – замечательный парень. И настоящий друг.
Но надежды мои не сбылись. Мы выходили из звездолета по одному, цепочкой, и внизу, на покрытии космодрома, двое стражников сразу же подхватывали каждого и легким пинком направляли в определенную сторону. Рядом дежурили две машины. Ильта, как и большинство мужчин, толкнули в правую, помассивнее, с крытым кузовом. Меня – в левую. Туда же определили остальных женщин (Лили так и не появилась… ясно, ей уготована более светлая судьба), а также нескольких мужчин, пожилых и более-менее хлипких на вид.
Я сразу села в угол, чтобы не смущать присутствующих своим видом. Верх у нашего грузовика был сделан из плетеной сетки, и я имела удовольствие обозревать окрестности… Впрочем, не только удовольствие. Я постаралась запомнить расположение полей космопорта, ворот, пронаблюдала процесс выпуска нашей машины из порта (охранник потребовал у водителя какой-то пропуск и что-то в нем отметил), ну и дальше я смотрела на дороги, рощи и здания, стараясь запомнить каждую мелочь.
Вполне может пригодиться.
…Прошел всего месяц, а мне уже осточертело. Все. Причем остальным куда легче – они регулярно, раз в сутки принимают сэнтак. А я так же регулярно демонстративно сую выданную мне таблетку в рот, а потом незаметно вынимаю ее и втихаря топлю в туалете. Здесь даже унитазов нет – страшно вонючая яма, над ней деревянный ящик с дыркой. Честно говоря, первые дни я никак не могла решиться на этот подвиг, и справляла свои потребности просто за хижиной.
Впрочем, наркоманам тоже не позавидуешь. С утра они еще бодро выходят на работу. Но к полудню уже почти у всех начинается абстиненция, все злые, у всех какие-нибудь боли, к вечеру все достигает апогея, и вот тут им выдают таблетки, на какой-то час они становятся тупыми и счастливыми, и быстро засыпают. Жизнь – хреновее не придумаешь, однако ни у кого не возникает и мысли как-то ее изменить – удрать там или бунт устроить. Хоть ханкеры (тут так называют надсмотрщиков и охранников) и помахивают плеточками для понта, всерьез никого не бьют. Все живут ради вечерней дозы, и ради нее готовы на все. Худшее наказание – дозу не выдают и запирают провинившегося в «штрафном сарае» (иначе он все разнесет ночью). Так что спасибо Ильту, я хоть от этих кошмаров избавлена.
Но им есть ради чего жить. А я вот эту цель жизни постепенно теряю. Все дни – в молочно-сером тумане. Глаза у всех больные, пьяные, зрачки расширенные. Ни с кем не поговоришь нормально. Работа мерзкая, говорят, здесь она различается по сезонам, вот сейчас мы должны обрывать высохшие нижние листья сэнтака. Действительно, автоматизировать сложно такую работу, это ж надо точно оценивать степень высыхания листа, да и подлезть под заросли живых листьев не так-то просто. Они еще и с шипами между прочим. Только сейчас я научилась как-то избегать шипов, и руки стали подживать, а поначалу все ходят расцарапанные.
Работа механическая, тупая, внаклонку, а солнце жарит невыносимо, голова начинает кружиться, но кого это волнует? Тут есть люди и послабее. Вон рядом со мной Кими, девочка со странной совершенно черной кожей, с какой это она планеты – Адоне ведает… Очень слабенькая, по-видимому, давно подсела на сэнтак. На нем ведь дольше пяти-семи лет и не живут. Аригайрту, видимо, это и выгодно, ему что, он новых рабов наберет. Кими всего лет пятнадцать на вид. Сейчас она уже шатается. Она раздета сверху, только грудь замотана серой тряпкой – ей-то хорошо, черная кожа, видимо, совсем не боится солнца.
Хорошо… да уж. Говорят, если упадешь – увезут в «больницу». А оттуда никто не возвращается. Там, видимо, главный способ лечения – эвтаназия.
Какая-то тень на меня упала. Я подняла глаза. Ханкер, сволочь… Стоит и хлыстиком своим поигрывает. Не на меня смотрит, что на меня смотреть – я ударник труда, уже на ряд других обгоняю. На Кими. Ждет, что ли, когда она свалится?
Главное – чтобы не заметили, что я не принимаю сэнтак. Все что угодно, лишь бы не заметили. Тупой вид и бессмысленное выражение глаз надо сделать, и руки чтобы двигались медленно… Сволочь хорошо одетая, в кепи с противосолнечным козырьком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Вдруг особо назойливый полицейский полетел в сторону совершенно без моего участия. И вообще левый фланг как-то очистился. Я сначала осознала это, а потом посмотрела налево и увидела – рядом со мной стоит Ильт.
Ну здорово! Настоящий друг все-таки. Мы, значит, успели подружиться. Ильт вдруг произнес негромко, но так, что было слышно всем.
– Прекратите! Сейчас ведь газ пустят!
Как ни странно, эти слова подействовали вразумляюще – вкупе с ударами, которые мы раздавали направо и налево. Сокамерники как-то затихли, разошлись… Действительно, один раз у нас уже была большая драка, и пустили очень пакостный газ, потом сутки все тело чесалось, и глаза слезились. Повторения никому не хотелось.
Мы тоже легли на свои места. В камере стоял равномерный гул – все обсуждали происшествие. Я не стала прислушиваться, понимая, что ничего хорошего обо мне не скажут… еще сорвусь снова.
Что это со мной? В последнее время я будто совсем озверела. И выдержки – никакой. Ильт придвинулся ко мне ближе, прошептал.
– Ты чего, Синь? Что случилось-то?
– Да сама не знаю, – мне было стыдно теперь признаваться, что я так повелась на какие-то сплетни, – понимаешь, там бабы начали такое про меня нести… ну и я не выдержала, вмазала. Сама не понимаю, чего я так озверела.
– Просто ломка продолжается, – сказал Ильт, – раздражительность.
– Да, наверное…
Вскоре вся камера заснула.
Утром никто не поминал случившегося, но конечно, народной любви ко мне это происшествие не прибавило. Со мной и раньше-то никто не разговаривал толком, а теперь подчеркнуто поворачивались спиной. Особенно женщины. Никакого внимания на осуждающие взгляды я не обращала. Беседовала с Ильтом. На него тоже пала тень общего презрения, но он этого будто и не замечал.
Остракизм этот продлился недолго. Уже к вечеру, незадолго до ужина, мы почувствовали характерные ощущения мягкой посадки на гравитяге. Обсудили с Ильтом это событие и решили, что корабль уже вполне мог достичь Глостии. Наконец все затихло. Затих и неумолчный, непрекращающийся в полете легкий шум – звенящий шепот двигателей. Через час примерно дверь в камеру отворилась.
– Выходим по одному, – приказал охранник, – руки за спину.
Я пристроилась за Ильтом. Выходит, прилетели? Уже действительно прилетели? Ничего хорошего, вроде бы, не ждет впереди, а на душе радостно. Осточертело это помещеньице, и рожи полицейские осточертели вокруг. Да и почему ничего хорошего? На Нейаме уж мы постараемся удрать.
Хорошо бы с Ильтом попасть в одну… как это у них называется? На одну плантацию или еще куда. Ну и плевать, что он квиринец, главное – замечательный парень. И настоящий друг.
Но надежды мои не сбылись. Мы выходили из звездолета по одному, цепочкой, и внизу, на покрытии космодрома, двое стражников сразу же подхватывали каждого и легким пинком направляли в определенную сторону. Рядом дежурили две машины. Ильта, как и большинство мужчин, толкнули в правую, помассивнее, с крытым кузовом. Меня – в левую. Туда же определили остальных женщин (Лили так и не появилась… ясно, ей уготована более светлая судьба), а также нескольких мужчин, пожилых и более-менее хлипких на вид.
Я сразу села в угол, чтобы не смущать присутствующих своим видом. Верх у нашего грузовика был сделан из плетеной сетки, и я имела удовольствие обозревать окрестности… Впрочем, не только удовольствие. Я постаралась запомнить расположение полей космопорта, ворот, пронаблюдала процесс выпуска нашей машины из порта (охранник потребовал у водителя какой-то пропуск и что-то в нем отметил), ну и дальше я смотрела на дороги, рощи и здания, стараясь запомнить каждую мелочь.
Вполне может пригодиться.
…Прошел всего месяц, а мне уже осточертело. Все. Причем остальным куда легче – они регулярно, раз в сутки принимают сэнтак. А я так же регулярно демонстративно сую выданную мне таблетку в рот, а потом незаметно вынимаю ее и втихаря топлю в туалете. Здесь даже унитазов нет – страшно вонючая яма, над ней деревянный ящик с дыркой. Честно говоря, первые дни я никак не могла решиться на этот подвиг, и справляла свои потребности просто за хижиной.
Впрочем, наркоманам тоже не позавидуешь. С утра они еще бодро выходят на работу. Но к полудню уже почти у всех начинается абстиненция, все злые, у всех какие-нибудь боли, к вечеру все достигает апогея, и вот тут им выдают таблетки, на какой-то час они становятся тупыми и счастливыми, и быстро засыпают. Жизнь – хреновее не придумаешь, однако ни у кого не возникает и мысли как-то ее изменить – удрать там или бунт устроить. Хоть ханкеры (тут так называют надсмотрщиков и охранников) и помахивают плеточками для понта, всерьез никого не бьют. Все живут ради вечерней дозы, и ради нее готовы на все. Худшее наказание – дозу не выдают и запирают провинившегося в «штрафном сарае» (иначе он все разнесет ночью). Так что спасибо Ильту, я хоть от этих кошмаров избавлена.
Но им есть ради чего жить. А я вот эту цель жизни постепенно теряю. Все дни – в молочно-сером тумане. Глаза у всех больные, пьяные, зрачки расширенные. Ни с кем не поговоришь нормально. Работа мерзкая, говорят, здесь она различается по сезонам, вот сейчас мы должны обрывать высохшие нижние листья сэнтака. Действительно, автоматизировать сложно такую работу, это ж надо точно оценивать степень высыхания листа, да и подлезть под заросли живых листьев не так-то просто. Они еще и с шипами между прочим. Только сейчас я научилась как-то избегать шипов, и руки стали подживать, а поначалу все ходят расцарапанные.
Работа механическая, тупая, внаклонку, а солнце жарит невыносимо, голова начинает кружиться, но кого это волнует? Тут есть люди и послабее. Вон рядом со мной Кими, девочка со странной совершенно черной кожей, с какой это она планеты – Адоне ведает… Очень слабенькая, по-видимому, давно подсела на сэнтак. На нем ведь дольше пяти-семи лет и не живут. Аригайрту, видимо, это и выгодно, ему что, он новых рабов наберет. Кими всего лет пятнадцать на вид. Сейчас она уже шатается. Она раздета сверху, только грудь замотана серой тряпкой – ей-то хорошо, черная кожа, видимо, совсем не боится солнца.
Хорошо… да уж. Говорят, если упадешь – увезут в «больницу». А оттуда никто не возвращается. Там, видимо, главный способ лечения – эвтаназия.
Какая-то тень на меня упала. Я подняла глаза. Ханкер, сволочь… Стоит и хлыстиком своим поигрывает. Не на меня смотрит, что на меня смотреть – я ударник труда, уже на ряд других обгоняю. На Кими. Ждет, что ли, когда она свалится?
Главное – чтобы не заметили, что я не принимаю сэнтак. Все что угодно, лишь бы не заметили. Тупой вид и бессмысленное выражение глаз надо сделать, и руки чтобы двигались медленно… Сволочь хорошо одетая, в кепи с противосолнечным козырьком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134