И чего же нам всем не живется в чарующем своей простотой и в то же время многосложностью настоящем моменте? Разве не этот самый момент является единственным связующим звеном человека с вечностью? И зачем человеку вечность? Разве нам плохо в нашей скоротечности? По-моему, многие из нас в ней вполне освоились и прижились.
Ночь прошла спокойно. Били часы сначала на одной башне, потом на другой. Где-то вдали протарахтел тривиальный поезд.
Наутро планы остаться в Порту Надежды на всю жизнь улетучились. На следующую ночь все места в гостинице были заняты, и это означало, что я продолжу свое внезапное путешествие.
Спустившись к завтраку, я был чинно представлен пожилой паре. Они с первого же слова выдали свой слегка потускневший британский акцент. Я, отсутствующим взглядом глядя в окно, первым послушно заговорил о погоде. Мои собеседники оживились и подхватили чарующий своей пустотой разговор. Пара сообщила мне, что живут они в Канаде с 1967 года и что только что вернулись из поездки по Южной Англии. Я закивал, что, дескать, бывал, бывал…
– Вам понравилось? – сразу спросила дама.
Я отчего-то молчал. Ее лицо нахмурилось, поскольку выражало безусловную готовность услышать положительный ответ.
– Вам не понравилось? – с удивленным раздражением спросила она. Теперь британская леди напоминала учительницу из моего наскучившего детства. Я очнулся от щиплющих ноток в ее внезапно раздраженном голосе.
– О, да, да… Конечно… – поспешил ответить я, чтобы разрядить обстановку. – Я просто пытался вспомнить название места, которое произвело на меня наибольшее впечатление. Кажется, Гластонберри. Этот храм с разрушенным сводом, у которого вместо крыши бездонное голубое небо. (Это бабник Генрих Восьмой позаботился, он тогда как раз увлекался разрушением католических соборов). Да, и еще… – я наморщился потому, что перед глазами у меня появился зеленый холмик. – Да, и еще вот могила короля Артура. Ведь говорят, что он похоронен именно там!
Я отчетливо помнил, какое впечатление произвело на меня это место. Я даже в свое время разродился стихотворением:
Останки собора
В Гластонберри
Глядели сурово,
Мол, все бери!
Ни стен, только ребра,
И те без крыш,
Торчали недобро,
Мол, что молчишь?
Артура могила
Зелена вся,
А небо – нет силы
Опомниться!
И верно, в селении
Должен храм
Быть лишь обрамлением
Небесам.
А то, возвышая
Свой грузный вес,
Собой заменяет
Он суть небес!
– У нас есть по крайней мере пять мест, где, говорят, похоронен король Артур, – отрезвил меня голос собеседника. На его пожухлом, но гладком лице играла легкая улыбочка, приправленная учтивой издевкой.
– Вот тебе на… – расстроился я. Столько лет меня вдохновляло это воспоминание, а теперь оказалось, что, может быть, это была вовсе и не могила Артура. Припомнилось, как мой бухгалтер на днях сказал, что кладбище полнится могилами незаменимых людей. Эти мысли окончательно испортили вкус тоста с вареньем, который я пытался поглотить.
Англичане еще некоторое время лепетали о своих планах; они приехали на какой-то турнир по игре в кегли на траве. Я слушал молча, учтиво кивая в такт их размеренной речи, а сам думал, что хотел бы так же лет в семьдесят таскаться по земле и играть в кегли.
Потом за общий стол подсела пара из Квебека. Супруга, видимо, чувствовала себя неудобно, потому что плохо понимала по-английски. Я приветливо сказал ей пару слов на языке Мольера, на что она неожиданно отреагировала бурным потоком фраз на квебекском диалекте, ловко выпрыгивающим из ее подвижного рта. Из этого монолога я понял только то, что ей неуютно потому, что она плохо понимает по-английски. Иногда мне кажется, что я плохо понимаю французскую речь даже не из-за того, что пропускаю знакомые слова, а потому, что мне не понятна сама суть слов говорящего. Вот и супруг из Квебека, обрадовавшись, что разговор зашел по-французски, задал мне вопрос.
– Вы едете в Квебек на неделю?
Я оцепенел и не знал, что ответить. Ну с чего он взял, что я еду именно в Квебек? И главное, почему вдруг на одну неделю? Господин из Квебека принял мое замешательство за непонимание и повторил свой вопрос по-английски, от чего он прозвучал не менее странно. Вот в чем собака зарыта. Я их плохо понимаю потому, что имею дело с другим типом мышления. Они делают предположения и задают вопрос. Мы бы спросили: «Куда путь держишь?», а эти сами себе что-то решают – и все дела.
– Же не се па… (мол, не знаю), – растерянно пробормотал я и поспешно ретировался в свою комнату собираться к отъезду. Я действительно не знал, куда еду. А разве кто-нибудь из нас знает ответ на этот вопрос?
Критическая масса идиотов
Интересно наблюдать «не нашего» человека в состоянии порядочного опьянения. С одной стороны, он вполне походит на «нашего», то есть у него те же физиологические проявления, например в виде икоты, но внутренне он кажется совсем иным, таинственным, непознанным. «Наш» человек, когда пьян, становится нам понятен и даже чем-то близок, а вот «не наш» человек отдаляется еще больше, становясь и вовсе чужим, загадочным и оттого притягательным и отталкивающим одновременно.
В своем путешествии по канадским глубинкам я остановился в городе Кингстоне. Хотя этот славный град и покрупнее классической глуши, все же его нельзя причислить к щербатому лику издерганных мегаполисов. Вы, кстати, наверное, и не подозревали, что слово «кингстон» означает в переводе не только «королевский город», но и отверстие с клапаном в наружной обшивке подводной части судна для приема или удаления воды. Находясь в углу озера Онтарио, Кингстон, и правда, являет собой некий клапан, особый поворотный пункт, после которого дорога более не следует вдоль необъятной озерной глади, а поворачивает на северо-восток в направлении Квебека, так и не ставшего свободным ни от английского засилья, ни от самого себя.
Мы и не подозреваем, что Квебек представляет собой удивительное историко-философское явление. Дело в том, что французы, его населившие, так и не познали порчу французской революции. Они остались достойными своих прародителей мушкетеров, эдаких Д’Артаньянов, уже не прибывающих в Париж на желтоватых клячах, а приезжающих покорять Монреаль на подержанных «субару» того же сомнительного цвета…
Квебек был завоеван англичанами до того, как в него занесли вирус свободолюбия, замешанного на кровавой демагогии. Отсюда взялись и белые лилии на голубом поле флага Квебека – не что иное, как символ обезглавленной французской монархии. Такого нынче уже нигде не встретишь. Пропавший на родине дух королевской Франции, лояльного благородства и прочувственного католичества все еще витает над полями Квебека, и в этом заключается некое чудо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Ночь прошла спокойно. Били часы сначала на одной башне, потом на другой. Где-то вдали протарахтел тривиальный поезд.
Наутро планы остаться в Порту Надежды на всю жизнь улетучились. На следующую ночь все места в гостинице были заняты, и это означало, что я продолжу свое внезапное путешествие.
Спустившись к завтраку, я был чинно представлен пожилой паре. Они с первого же слова выдали свой слегка потускневший британский акцент. Я, отсутствующим взглядом глядя в окно, первым послушно заговорил о погоде. Мои собеседники оживились и подхватили чарующий своей пустотой разговор. Пара сообщила мне, что живут они в Канаде с 1967 года и что только что вернулись из поездки по Южной Англии. Я закивал, что, дескать, бывал, бывал…
– Вам понравилось? – сразу спросила дама.
Я отчего-то молчал. Ее лицо нахмурилось, поскольку выражало безусловную готовность услышать положительный ответ.
– Вам не понравилось? – с удивленным раздражением спросила она. Теперь британская леди напоминала учительницу из моего наскучившего детства. Я очнулся от щиплющих ноток в ее внезапно раздраженном голосе.
– О, да, да… Конечно… – поспешил ответить я, чтобы разрядить обстановку. – Я просто пытался вспомнить название места, которое произвело на меня наибольшее впечатление. Кажется, Гластонберри. Этот храм с разрушенным сводом, у которого вместо крыши бездонное голубое небо. (Это бабник Генрих Восьмой позаботился, он тогда как раз увлекался разрушением католических соборов). Да, и еще… – я наморщился потому, что перед глазами у меня появился зеленый холмик. – Да, и еще вот могила короля Артура. Ведь говорят, что он похоронен именно там!
Я отчетливо помнил, какое впечатление произвело на меня это место. Я даже в свое время разродился стихотворением:
Останки собора
В Гластонберри
Глядели сурово,
Мол, все бери!
Ни стен, только ребра,
И те без крыш,
Торчали недобро,
Мол, что молчишь?
Артура могила
Зелена вся,
А небо – нет силы
Опомниться!
И верно, в селении
Должен храм
Быть лишь обрамлением
Небесам.
А то, возвышая
Свой грузный вес,
Собой заменяет
Он суть небес!
– У нас есть по крайней мере пять мест, где, говорят, похоронен король Артур, – отрезвил меня голос собеседника. На его пожухлом, но гладком лице играла легкая улыбочка, приправленная учтивой издевкой.
– Вот тебе на… – расстроился я. Столько лет меня вдохновляло это воспоминание, а теперь оказалось, что, может быть, это была вовсе и не могила Артура. Припомнилось, как мой бухгалтер на днях сказал, что кладбище полнится могилами незаменимых людей. Эти мысли окончательно испортили вкус тоста с вареньем, который я пытался поглотить.
Англичане еще некоторое время лепетали о своих планах; они приехали на какой-то турнир по игре в кегли на траве. Я слушал молча, учтиво кивая в такт их размеренной речи, а сам думал, что хотел бы так же лет в семьдесят таскаться по земле и играть в кегли.
Потом за общий стол подсела пара из Квебека. Супруга, видимо, чувствовала себя неудобно, потому что плохо понимала по-английски. Я приветливо сказал ей пару слов на языке Мольера, на что она неожиданно отреагировала бурным потоком фраз на квебекском диалекте, ловко выпрыгивающим из ее подвижного рта. Из этого монолога я понял только то, что ей неуютно потому, что она плохо понимает по-английски. Иногда мне кажется, что я плохо понимаю французскую речь даже не из-за того, что пропускаю знакомые слова, а потому, что мне не понятна сама суть слов говорящего. Вот и супруг из Квебека, обрадовавшись, что разговор зашел по-французски, задал мне вопрос.
– Вы едете в Квебек на неделю?
Я оцепенел и не знал, что ответить. Ну с чего он взял, что я еду именно в Квебек? И главное, почему вдруг на одну неделю? Господин из Квебека принял мое замешательство за непонимание и повторил свой вопрос по-английски, от чего он прозвучал не менее странно. Вот в чем собака зарыта. Я их плохо понимаю потому, что имею дело с другим типом мышления. Они делают предположения и задают вопрос. Мы бы спросили: «Куда путь держишь?», а эти сами себе что-то решают – и все дела.
– Же не се па… (мол, не знаю), – растерянно пробормотал я и поспешно ретировался в свою комнату собираться к отъезду. Я действительно не знал, куда еду. А разве кто-нибудь из нас знает ответ на этот вопрос?
Критическая масса идиотов
Интересно наблюдать «не нашего» человека в состоянии порядочного опьянения. С одной стороны, он вполне походит на «нашего», то есть у него те же физиологические проявления, например в виде икоты, но внутренне он кажется совсем иным, таинственным, непознанным. «Наш» человек, когда пьян, становится нам понятен и даже чем-то близок, а вот «не наш» человек отдаляется еще больше, становясь и вовсе чужим, загадочным и оттого притягательным и отталкивающим одновременно.
В своем путешествии по канадским глубинкам я остановился в городе Кингстоне. Хотя этот славный град и покрупнее классической глуши, все же его нельзя причислить к щербатому лику издерганных мегаполисов. Вы, кстати, наверное, и не подозревали, что слово «кингстон» означает в переводе не только «королевский город», но и отверстие с клапаном в наружной обшивке подводной части судна для приема или удаления воды. Находясь в углу озера Онтарио, Кингстон, и правда, являет собой некий клапан, особый поворотный пункт, после которого дорога более не следует вдоль необъятной озерной глади, а поворачивает на северо-восток в направлении Квебека, так и не ставшего свободным ни от английского засилья, ни от самого себя.
Мы и не подозреваем, что Квебек представляет собой удивительное историко-философское явление. Дело в том, что французы, его населившие, так и не познали порчу французской революции. Они остались достойными своих прародителей мушкетеров, эдаких Д’Артаньянов, уже не прибывающих в Париж на желтоватых клячах, а приезжающих покорять Монреаль на подержанных «субару» того же сомнительного цвета…
Квебек был завоеван англичанами до того, как в него занесли вирус свободолюбия, замешанного на кровавой демагогии. Отсюда взялись и белые лилии на голубом поле флага Квебека – не что иное, как символ обезглавленной французской монархии. Такого нынче уже нигде не встретишь. Пропавший на родине дух королевской Франции, лояльного благородства и прочувственного католичества все еще витает над полями Квебека, и в этом заключается некое чудо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49