– По природе своей я был всегда восприимчив к религии, но мое религиозное воспитание было запущено; оно легко поддавалось противоречивым влияниям. Лишь в общении с ярыми атеистами я выявил, наконец, свою точку зрения. Природа и тут была моей исходной точкой, и природу в этом случае представляло для меня внутреннее чувство. Это чувство внятно говорило мне о том, что в мире есть и разум, и воля, и, таким образом, мне никогда не требовалось доказательство существования Бога.
– Не могу с вами не согласиться, – поддержала беседу Анюта (она же Маськин), незаметно подложив в корзинку Руссо хачапури собственного изготовления в компенсацию за съеденный мной пирожок.
– И волчара Вольтер – деист, – загрустил Руссо, не замечая наших махинаций с его корзинкой, – но ес тественная религия Вольтера держится на рационали стических аргументах. Я, главным образом, руковод ствуюсь доказательством чувства; для меня деизм – живое, непосредственное убеждение. На этом же ос нована и моя вера в бессмертие души; я живо ощущаю в себе свободу воли как самобытную, творческую силу. К этому присоединяется нравственное начало, которое происходит из совести. Что инстинкт для тела, то со весть для души!
– Опять же не могу с вами не согласиться, – громко сказала Анюта (она же Маськин) и подсунула еще один пирожок с сыром в корзинку Руссо, потому что у нее болела совесть за мой наглый поступок, лишивший бабушку Руссо ее законного угощения.
– О совесть, совесть, бессмертный и небесный голос, верный руководитель относительно добра и зла, делающий человека подобным Богу! – заявил торжественно Руссо, и я подумал, что, пожалуй, нам не обойтись без мессий, просто не нужно их:
1. Распинать буквально и в переносном смысле.
2. Заключать в сумасшедший дом, тюрьму и прочие места лишения рассудка и свободы.
3. Игнорировать или искажать сказанное ими.
В этих трех рекомендациях и заключаются мои основные советы мировому баранству… Ой, извините, я хотел сказать – человечеству…
Глава тридцать девятая
Чем я не угодил Сартру
Руссо вышел на станции близ деревни, где проживала его бабушка. «Интересно, какая она, бабушка Руссо?» – подумал я. Не найдя никакого подходящего образа на роль бабушки Руссо, я с позволения Мась-кина удалился в тамбур покурить. Пожалуйста, обратите внимание: я не курю. Во всяком случае, по моей страховке жизни мне можно курить только одну большую сигару в неделю. Так что если кто-нибудь попытается использовать мое признание на этой странице, что я таки курю, – не извольте беспокоиться. Вы сообщите в своем рапорте, что, мол, Борис Кригер сам признался, что вышел покурить в тамбур после разговора с Жан-Жаком Руссо в униформе Красной Шапочки. Я думаю, вам будет обеспечено уютное место в психиатрической лечебнице, и вашу работу в страховой компании доделает менее литературно просвещенный мудальён.
В тамбуре меня ожидал сюрприз: там, присев на корточки по-тюремному и держа обкусанный чинарик огоньком внутрь, плакал Вольтер. Его овечья шкурка по-несчастному сползла на грязный пол, и волчья морда совершенно не вызывала отвращения.
Я понял, что Вольтер подслушал наш разговор с Руссо и теперь ужасно обиделся. Я и сам чувствовал себя скверно из-за того, как в пылу охоты на волков обложил несчастного Вольтера…
«Obligez-moi… obligez-moi… – обложили меня, обложили…» – плакал Вольтер.
«О боже мой, что же я наделал! – подумал я. – Ведь при всем при том Вольтер, хоть и мужик с загибами, но автор хороший, и вообще я должен признаться, что французский учил, читая именно его… Нехорошо, надо извиниться».
– Уважаемый Франсуа-Мари Аруэтович, – обратился я к Вольтеру. – Вы меня, пожалуйста, простите, что я в пылу охоты поцарапал вам пулей ухо.
– Да иди ты! – злобно сплюнул сквозь зубы Вольтер. – Ладно бы только ухо, а то перед кем унизил! Перед этой… стыдно сказать… Красной Шапочкой!
– Мне действительно неудобно, – сделал я вторую попытку извиниться.
– Ты хоть знаешь, кто у этой Красной Шапочки бабушка? – еще более презрительно произнес Вольтер, загасил чинарик и вытер слезы.
– Нет, позвольте полюбопытствовать…
– Старуха Лейбниц, – отрезал Вольтер.
– Да что вы говорите! – воскликнул я… – И что же, вы, в соответствии со сказочной традицией, должны Лейбница схавать и вместо него в кроватку лечь?
– Ты что, Боря, совсем рехнулся? – строго спросил Вольтер, и я пожалел, что оставил охотничье ружье в вагоне.
Меня спасло появление контролера. В его чертах я не сразу признал Жан-Поля Сартра.
– Билетики, товарищи, предъявляем билетики! – загнусавил Сартр.
На мое удивление, Вольтер сразу предъявил свой волчий билет, а вот со мной вышла заминка, ибо билет я оставил у Анюты (она же Маськин) в вагоне, и посему я был препровожден под надзором Сартра к своим личным вещам, с целью осмотра моего билета. Сартр практически сразу придрался к Маськину за его заячьи уши, заявив, что у типа с такими ушами не может быть билета и что даже с билетом подобный тип будет ездить зайцем. На этом основании Сартр потребовал уплатить штраф в размере трехсот франков, что мне показалось почти так же несправедливо, как и все, что я наговорил о Вольтере. Но потом меня осенило. А не Вольтер ли его подослал? Он ведь тот еще хитрюга. Я заволновался, что Вольтер все это подстроил для того, чтобы меня задурить, а сам спрыгнул с поезда вблизи от домика бабушки Руссо. Конечно, я ведь охотник и являюсь единственной надеждой на спасение Лейбница, которого собирается слопать Вольтер.
– Послушайте, – заговорил я с Сартром, – я, конечно, понимаю, что вы честный и неподкупный, от Нобелевской премии отказались, я бы не смог…
– Это почему бы вы не смогли? – заинтересовался Сартр, которого история про его Нобелевскую премию очень возбуждала. Ведь сколько было и есть на свете нобелевских лауреатов… А сколько из них отказались от Нобелевской премии? Есть от чего возбудиться. Поступочек под стать Джордано Бруно, только без ожогов.
Я встал в гордую позу человека, отказывающегося от Нобелевской премии, и строго заявил:
– Я не мог бы отказаться от Нобелевской премии потому, что мне никто ее не даст. Ведь невозможно отказаться от того, чего тебе не дают? Я ведь не подпадаю под определение «За богатое идеями, пронизанное духом свободы и поисками истины творчество, оказавшее огромное влияние на наше время».
Сартр задумался.
– Вы знаете, почему я отказался? Мой отказ вовсе не необдуманное действие, поскольку я всегда отклонял официальные знаки отличия. Когда после Второй мировой войны, в 1945 году, мне предложили орден Почетного Легиона, я отказался от него, хотя у меня и были друзья в правительстве. Я никогда не хотел вступать в Коллеж де Франс, как это предлагали мне некоторые из моих друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Не могу с вами не согласиться, – поддержала беседу Анюта (она же Маськин), незаметно подложив в корзинку Руссо хачапури собственного изготовления в компенсацию за съеденный мной пирожок.
– И волчара Вольтер – деист, – загрустил Руссо, не замечая наших махинаций с его корзинкой, – но ес тественная религия Вольтера держится на рационали стических аргументах. Я, главным образом, руковод ствуюсь доказательством чувства; для меня деизм – живое, непосредственное убеждение. На этом же ос нована и моя вера в бессмертие души; я живо ощущаю в себе свободу воли как самобытную, творческую силу. К этому присоединяется нравственное начало, которое происходит из совести. Что инстинкт для тела, то со весть для души!
– Опять же не могу с вами не согласиться, – громко сказала Анюта (она же Маськин) и подсунула еще один пирожок с сыром в корзинку Руссо, потому что у нее болела совесть за мой наглый поступок, лишивший бабушку Руссо ее законного угощения.
– О совесть, совесть, бессмертный и небесный голос, верный руководитель относительно добра и зла, делающий человека подобным Богу! – заявил торжественно Руссо, и я подумал, что, пожалуй, нам не обойтись без мессий, просто не нужно их:
1. Распинать буквально и в переносном смысле.
2. Заключать в сумасшедший дом, тюрьму и прочие места лишения рассудка и свободы.
3. Игнорировать или искажать сказанное ими.
В этих трех рекомендациях и заключаются мои основные советы мировому баранству… Ой, извините, я хотел сказать – человечеству…
Глава тридцать девятая
Чем я не угодил Сартру
Руссо вышел на станции близ деревни, где проживала его бабушка. «Интересно, какая она, бабушка Руссо?» – подумал я. Не найдя никакого подходящего образа на роль бабушки Руссо, я с позволения Мась-кина удалился в тамбур покурить. Пожалуйста, обратите внимание: я не курю. Во всяком случае, по моей страховке жизни мне можно курить только одну большую сигару в неделю. Так что если кто-нибудь попытается использовать мое признание на этой странице, что я таки курю, – не извольте беспокоиться. Вы сообщите в своем рапорте, что, мол, Борис Кригер сам признался, что вышел покурить в тамбур после разговора с Жан-Жаком Руссо в униформе Красной Шапочки. Я думаю, вам будет обеспечено уютное место в психиатрической лечебнице, и вашу работу в страховой компании доделает менее литературно просвещенный мудальён.
В тамбуре меня ожидал сюрприз: там, присев на корточки по-тюремному и держа обкусанный чинарик огоньком внутрь, плакал Вольтер. Его овечья шкурка по-несчастному сползла на грязный пол, и волчья морда совершенно не вызывала отвращения.
Я понял, что Вольтер подслушал наш разговор с Руссо и теперь ужасно обиделся. Я и сам чувствовал себя скверно из-за того, как в пылу охоты на волков обложил несчастного Вольтера…
«Obligez-moi… obligez-moi… – обложили меня, обложили…» – плакал Вольтер.
«О боже мой, что же я наделал! – подумал я. – Ведь при всем при том Вольтер, хоть и мужик с загибами, но автор хороший, и вообще я должен признаться, что французский учил, читая именно его… Нехорошо, надо извиниться».
– Уважаемый Франсуа-Мари Аруэтович, – обратился я к Вольтеру. – Вы меня, пожалуйста, простите, что я в пылу охоты поцарапал вам пулей ухо.
– Да иди ты! – злобно сплюнул сквозь зубы Вольтер. – Ладно бы только ухо, а то перед кем унизил! Перед этой… стыдно сказать… Красной Шапочкой!
– Мне действительно неудобно, – сделал я вторую попытку извиниться.
– Ты хоть знаешь, кто у этой Красной Шапочки бабушка? – еще более презрительно произнес Вольтер, загасил чинарик и вытер слезы.
– Нет, позвольте полюбопытствовать…
– Старуха Лейбниц, – отрезал Вольтер.
– Да что вы говорите! – воскликнул я… – И что же, вы, в соответствии со сказочной традицией, должны Лейбница схавать и вместо него в кроватку лечь?
– Ты что, Боря, совсем рехнулся? – строго спросил Вольтер, и я пожалел, что оставил охотничье ружье в вагоне.
Меня спасло появление контролера. В его чертах я не сразу признал Жан-Поля Сартра.
– Билетики, товарищи, предъявляем билетики! – загнусавил Сартр.
На мое удивление, Вольтер сразу предъявил свой волчий билет, а вот со мной вышла заминка, ибо билет я оставил у Анюты (она же Маськин) в вагоне, и посему я был препровожден под надзором Сартра к своим личным вещам, с целью осмотра моего билета. Сартр практически сразу придрался к Маськину за его заячьи уши, заявив, что у типа с такими ушами не может быть билета и что даже с билетом подобный тип будет ездить зайцем. На этом основании Сартр потребовал уплатить штраф в размере трехсот франков, что мне показалось почти так же несправедливо, как и все, что я наговорил о Вольтере. Но потом меня осенило. А не Вольтер ли его подослал? Он ведь тот еще хитрюга. Я заволновался, что Вольтер все это подстроил для того, чтобы меня задурить, а сам спрыгнул с поезда вблизи от домика бабушки Руссо. Конечно, я ведь охотник и являюсь единственной надеждой на спасение Лейбница, которого собирается слопать Вольтер.
– Послушайте, – заговорил я с Сартром, – я, конечно, понимаю, что вы честный и неподкупный, от Нобелевской премии отказались, я бы не смог…
– Это почему бы вы не смогли? – заинтересовался Сартр, которого история про его Нобелевскую премию очень возбуждала. Ведь сколько было и есть на свете нобелевских лауреатов… А сколько из них отказались от Нобелевской премии? Есть от чего возбудиться. Поступочек под стать Джордано Бруно, только без ожогов.
Я встал в гордую позу человека, отказывающегося от Нобелевской премии, и строго заявил:
– Я не мог бы отказаться от Нобелевской премии потому, что мне никто ее не даст. Ведь невозможно отказаться от того, чего тебе не дают? Я ведь не подпадаю под определение «За богатое идеями, пронизанное духом свободы и поисками истины творчество, оказавшее огромное влияние на наше время».
Сартр задумался.
– Вы знаете, почему я отказался? Мой отказ вовсе не необдуманное действие, поскольку я всегда отклонял официальные знаки отличия. Когда после Второй мировой войны, в 1945 году, мне предложили орден Почетного Легиона, я отказался от него, хотя у меня и были друзья в правительстве. Я никогда не хотел вступать в Коллеж де Франс, как это предлагали мне некоторые из моих друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95