«Ne posez jamais votre doigt sur un aveugle parce qu'il est aveugle! Sinon il trouvera le moyen de vous rendre egalement aveugle…»
«Никогда не тычьте пальцем в слепого! Ибо он изыщет средство сделать и вас слепым…»
Разумеется, пришлось поменять имя. Французам нужно что-нибудь французское. Брюс превратился в Бернарда, а вот фамилия Kriger, если читать ее по правилам французского произношения, должна звучать «Крижэ», но Бог их знает, как французам вздумается читать ее на самом деле. Так я стал Бернардом Крижэ –un auteur satirique bien connu – хорошо известным сатирическим автором, как меня отрекламировал издатель в напрасной надежде привлечь наивного читателя…
По завершении работы над книгой, в которую тоже вошло тридцать глав, как и в английский вариант, началось самое скучное – попытки ее продвинуть. Заскорузлый французский книжный рынок кажется непробиваемым, и чисто символическая отсылка бесплатных экземпляров литературным обозревателям в парижской прессе и телевидении вряд ли что-нибудь даст.
Однако я упорный. Рано или поздно французам придется познакомиться с Маськиным, точнее, Лили-Лапа, без которого, безусловно, жизнь во Франции темна и неприемлема.
Глава пятьдесят пятая
Энергия испанского слова
В своей безумной попытке прожить тысячу жизней я просто не мог обойти испанский. Он стоял особняком и помахивал пикой Дон Кихота. Санчо Панса вечно чего-то жевал, не слезая со своего гужевого средства передвижения. С Дон Кихотом я познакомился рано. Его черная чугунная статуэтка стояла на нашем пианино, и я с раннего детства играл с этим худощавым идальго, глядящим в свою распахнутую чугунную книжку.
После французского занятия испанским не казались чем-то сложным. Многие слова в этих языках похожи. Учительница испанского, Вероника Макнэйми, которую я нашел в нашем городке, была родом из Сальвадора, при том, что ее отец, канадец, в молодости отправился в археологическую экспедицию в Боливию, где и познакомился с будущей мамой моей учительницы. Она была, разумеется, оперной певицей, он был, ясное дело, чертовски молод, так они и поженились. Потом дела привели их в Сальвадор, где и родилась моя учительница, между прочим несущая в своих жилах и индейскую кровь по материнской линии. Поэтому я всегда поражаюсь, глядя на нее, насколько ее профиль напоминает лица, изображенные на барельефах древних инков и ацтеков.
Ее родители навсегда остались жить в Боливии, и я был несколько удивлен этому факту… Имея возможность поселиться в Канаде, зачем оставаться в отсталой стране?
Моя жажда прожить тысячу жизней вдруг швырнула меня на Кубу, как обычно внезапно, просто погода в Канаде была совсем уж невыносимой… конец марта в наших широтах, можете себе представить – снег, слякоть, бррррр…
Куба многое мне разъяснила… Люди и природа вполне компенсируют неудобство жизни в отсталой стране.
Какая энергия живет в кубинцах! Какое жизнелюбие и страстность! Неудивительно, что Куба приковала к себе Хемингуэя, который взял и обосновался там. Когда прибываешь на бело-песочные берега восхитительного океана, желание поселиться под куполом, освежаемым ветром пальм, становится непреодолимым.
Увы, на Кубе я понял, что испанского пока не понимаю, да и говорю-то с грехом пополам.
Вообще нельзя судить о Латинской Америке, там не находясь. Они живут совершенно в другом измерении, и из наших простуженных северных широт это измерение кажется кривым и убогим; прибыв же туда, его черты выпрямляются, и все встает на свои места: и нищенские хибарки, которые нет смысла строить лучше из-за постоянных ураганов, и быки, пашущие землю, и медлительные кони, несущие нас на вершину холма, откуда открывается щемящая панорама на пальмы и пологие склоны…
Поверьте, понять эти земли и этих людей, можно лишь поселясь там и по-настоящему их полюбив.
Глава пятьдесят шестая
Как я преодолел свою неприязнь к немецкому
Конечно, немецкий язык ассоциировался в моем сознании ни с чем иным, как с фашистами. Когда, случайно сбившись с дороги в восточной Франции, мы попали в Германию, то даже не вышли из машины, проездив два часа где-то в районе Саарбрюкена (Saarbriicken) и ища обратную дорогу во Францию. Стоило нам остановиться на перекрестке, как мы услышали немецкую речь. Короче, почувствовали себя как за линией фронта.
Безусловно, Вторая мировая война продолжает бушевать в наших сердцах и душах. Однако я чувствовал, что сбрасывание со счетов целого народа, культуры, можно сказать германской цивилизации, принесет мне больше вреда, чем пользы.
Дело в том, что пока знание языка и национальной культуры ограничивается общеизвестными фразами и фактами, любая цивилизация вырисовывается в гротескном свете, проистекающем от предубеждений и плоских острот. Стоит же углубиться в язык и культуру, как старое лубочное представление блекнет, и ему на смену приходит целый мир понятий и мыслей, слов и надежд, привнесенных в эту вселенную изучаемым нами народом.
С этим явлением я впервые столкнулся, постигая глубины французского. На моих глазах из анекдотической придурковатой нации вырастало целое отдельное мироздание французского образа мысли и неповторимой культуры.
Ожидая того же эффекта, я дал объявление в местную газету, что мне требуется преподаватель немецкого, и вскоре в мою жизнь просочился герр Кристиан Дудек, немец до мозга костей и отличный повар международного класса.
Сначала при каждом его слове, произнесенном по-немецки, у меня вставала шерсть дыбом, но постепенно я привык, а когда Кристиану стало известно, что я еврей, он и вовсе смягчился, начав относиться ко мне с какой-то особой бережностью…
Ноберт Элиас в своей книге «О процессе цивилизации» высказал прекрасную мысль о том, что ранее национальные различия между европейскими элитами были сглажены, ибо все говорили по-французски, а свои собственные языки держали на полузаконном положении, как варварские диалекты черни и торговцев.
В этом наблюдалось некое международное братство с реликтовым духом элитарного интернационализма.
В последние же три века ситуация изменилась, с подъемом европейской буржуазии укрепились и их национальные языки.
Если хотите, в этом с виду невинном факте кроется в какой-то мере предпосылка возможности фашизма.
Сам Фридрих Великий относился к немецкому языку весьма снисходительно. Он жаловался по-французски на слабое, явно недостаточное развитие немецкой литературы, в своем произведении «De la litterature Allemande». «Je trouve, – писал он о немецком языке, – une langue a demi-barbar…» – «Я нахожу его полуварварским языком».
А где-то рядом примерно в то же время творили Гёте и Шиллер. Вот уж верно сказано – нет пророка в отечестве своем.
Я не стал, однако ж, искать пророков, а, перебарывая свою врожденную неприязнь к немецкому, стал заниматься с герром Дудеком, и вскоре немецкий перестал резать мне ухо, и стал открывать свои маленькие, но строгие тайны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95