Я боюсь, что он из какого-нибудь плавания не вернется, умрет…
— А мы все разве не умрем? Я вот не тревожусь. Этот умрет — другого найду.
Ливия не понимала. Если Гума умрет, она умрет тоже, ибо, кроме того, что она не перенесет тоски по нем, не создана она для тяжелой работы, а тем паче не способна торговать собой, чтоб заработать на хлеб.
Эсмералда не соглашалась. Если Руфино умрет, она найдет другого, жизнь продолжается. Да он у нее и не первый. Первый утонул, второй, настоящий муж, ушел грузчиком на корабле да и остался в чужих краях, а третий удрал с другой на своей лодке. Она не горевала особенно-то, жизнь продолжалась. Разве знала она, какая судьба ждет Руфино и что ему в один прекрасный день может в голову взбрести? Ее занимали новые платья, ладно сидящие на ее крутых бедрах, брильянтин, чтоб распрямлять жесткие завитки волос, яркие туфельки, чтоб бегать по пляжу. Ливия смеялась до слез над ее болтовней. Эсмералда развлекала ее… Лучшей соседки и представить себе невозможно. Ей, Ливии, просто повезло. Иначе как проводила бы она свои дни? Слушая нескончаемые истории старого Франсиско о трагедиях на море, думая о страшном дне, когда муж утонет?
Но стоило лодке Руфино пристать к берегу, как Эсмералду словно подменяли. Она чинно усаживалась у его ног и кричала Ливии:
— Соседка, мой негр приехал. Сегодня у нас праздничный обед…
Руфино был от нее без ума, кое-кто даже говорил, что она его ворожбой держит, что будто бросала в море записочки самой Иеманже, чтоб его приворожить, Руфино водил ее в кино, иногда они ходили танцевать в «Океанский футбольный клуб», куда спортивные команды и не заглядывали, но где зато по субботам и воскресеньям устраивались танцы для портового люда. Они казались счастливой парой, и Ливия частенько завидовала Эсмералде. Даже когда Руфино напивался и всех задевал, Эсмералда не боялась за него. Сердце ее было спокойно.
Иногда Ливия ждала Гуму в тот же день и так и не уходила с пристани, стараясь различить средь показавшихся вдали парусов парус «Смелого». Появится какой-нибудь похожий — и уж сердце ее так и рвется от радости. Она попросила Руфино вытатуировать ей на округлившейся руке, пониже локтя, имена Гумы и «Смелого». И смотрела то на свою руку, то на море, пока не убедится, что ошиблась, что это вовсе не «Смелый» там вдали, а чужая какая-то шхуна. Значит, надо ждать следующего паруса. Вон там на горизонте показался один, уж не он ли? И надежда вновь наполняла ее сердце. Нет, опять не он. Все еще не он… Случалось ей проводить целый вечер, а иногда и часть ночи в подобном ожидании. И когда становилось ясно, что сегодня Гума не вернется, что его что-то задержало, она возвращалась домой с тяжестью на сердце. Напрасно Эсмералда говорила ей:
— Плохие вести сразу доходят. Если б случилось что-нибудь, мы б уж знали…
Напрасно старый Франсиско старался отыскать в усталой памяти такие случаи, когда люди задерживались в море, иной раз на целый месяц пропадет человек, а потом вдруг и явится… Не помогало… Она не спала, ходила взад-вперед по комнате, часто слыша (дома примыкали друг к другу) любовные стоны Эсмералды в объятьях Руфино… Она не спала, и в голосе ветра чудился ей голос Марии Клары, поющий:
Ночь, когда он не вернулся,
Ночью печали была,
Навеки волна морская
Любовь у меня отняла.
Отправлюсь я в земли чужие,
Не плачьте, друзья, надо мной,
Уплыл туда мой любимый
Под зеленой морскою волной.
А если сон одолевал ее и усталость бросала плашмя на постель, то ей снились кошмары, полные диких видений, буйные бури и тела утопленников в шевелящихся черных раках.
И успокаивалась она, только заслышав знакомый голос, наполненный радостью, громко зовущий сквозь полночь иль раннее утро:
— Ливия! Ливия! Погляди-ка, что я тебе привез…
Но почти всегда первой глядела Эсмералда, которая мигом появлялась на своем пороге, крепко обнимала Гуму, прижимаясь полными грудями и спрашивая:
— А мне ты ничего не привез?
— Тебе Руфино привозит…
— Этот-то? Да он и сухого рыбьего хвоста не привезет…
Ливия выходила, глаза ее еще блестели от недавних слез, глядела на Гуму и даже и не верила, что это действительно он, — столько раз видела она его мертвым в своих снах…
Как-то в пятницу Гума предложил ей:
— Хочешь поехать со мной, чернявая? Я везу черепицу в поселок Мар-Граде, Мануэл тоже едет. Так что можно будет побиться об заклад…
— Насчет чего? — спросила Ливия, боясь, что тут пахнет ссорой.
— Да мы с ним как-то состязались в быстроте, он выиграл. Давно. А вот теперь посмотрим… Ты станешь петь, чтоб «Смелому» бежать легче…
— Разве это поможет? — улыбнулась она.
— А ты не знала? Ветер помогает тому, кто лучше поет. В тот раз он выиграл только потому, что Мария Клара пела красивую песню. А у меня петь было некому.
Он подхватил жену за талию, заглянул ей в глаза:
— Почему ты плачешь, когда меня нету дома, а?
— Неправда. Кто сказал?
— Эсмералда. Старый Франсиско тоже намекал. Ты скрываешь что-нибудь?
Глаза у нее были без тайны. Чистые и ясные, как вода, светлая вода реки. Ливия провела рукой по буйным волосам Гумы:
— Я бы, если б от меня зависело, каждый раз ездила с тобою…
— Ты за меня боишься? Я умею править рулем…
— Но все гибнут…
— Там тоже, — и он указывал вдаль и вверх, на город, — там тоже умирают. Ничего не поделаешь.
Ливия обняла его. Он бросил ее на постель, зажал ей губы своими, торопясь, как всегда, как торопятся люди, не знающие, что будет с ними завтра. Но на пороге показалась Эсмералда, прервав своим веселым голосом ласку Гумы.
Гума вышел, отправился грузить шлюп. Под вечер Ливия оделась понарядней и поехала по подъемной дороге в верхний город — навестить дядю с теткой. Она была в хорошем настроении. Завтра она отправится с Гумой в плавание в поселок Мар-Гранде, что означает Большое Море, а оттуда дальше, в Марагожипе. Так что они целых два дня проведут вместе и почти все время — на море.
Вечером Гума вернулся. Он знал, что Ливии нет дома, потому и не торопился особенно. Опрокинул рюмочку в «Звездном маяке» (сеу Бабау хлопотал у стойки, прихрамывая, «доктор» Филаделфио писал письмо для Манеки Безрукого и пил стакан за стаканом) и теперь стоял, беседуя с Эсмералдой, которая, вся разрядившись, выставилась в окошко.
— Не хотите ли зайти, сосед?
— Да не беспокойтесь, соседка.
Она приглашала, улыбаясь:
— Зашли бы. В ногах правды нет.
Он уклонился. Да право же, не стоит, он уж почти дома, Ливия, верно, скоро придет… Эсмералда сказала:
— Вы кого боитесь? Ее или Руфино? Так Руфино в отъезде…
Гума взглянул на мулатку с испугом. Правда, она его обнимала при встрече, терлась грудью, позволяла себе всякие вольности, но такой прямой атаки еще не было. Она просто предлагалась, тут не могло быть сомнений… Мулатка хоть куда, слов нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— А мы все разве не умрем? Я вот не тревожусь. Этот умрет — другого найду.
Ливия не понимала. Если Гума умрет, она умрет тоже, ибо, кроме того, что она не перенесет тоски по нем, не создана она для тяжелой работы, а тем паче не способна торговать собой, чтоб заработать на хлеб.
Эсмералда не соглашалась. Если Руфино умрет, она найдет другого, жизнь продолжается. Да он у нее и не первый. Первый утонул, второй, настоящий муж, ушел грузчиком на корабле да и остался в чужих краях, а третий удрал с другой на своей лодке. Она не горевала особенно-то, жизнь продолжалась. Разве знала она, какая судьба ждет Руфино и что ему в один прекрасный день может в голову взбрести? Ее занимали новые платья, ладно сидящие на ее крутых бедрах, брильянтин, чтоб распрямлять жесткие завитки волос, яркие туфельки, чтоб бегать по пляжу. Ливия смеялась до слез над ее болтовней. Эсмералда развлекала ее… Лучшей соседки и представить себе невозможно. Ей, Ливии, просто повезло. Иначе как проводила бы она свои дни? Слушая нескончаемые истории старого Франсиско о трагедиях на море, думая о страшном дне, когда муж утонет?
Но стоило лодке Руфино пристать к берегу, как Эсмералду словно подменяли. Она чинно усаживалась у его ног и кричала Ливии:
— Соседка, мой негр приехал. Сегодня у нас праздничный обед…
Руфино был от нее без ума, кое-кто даже говорил, что она его ворожбой держит, что будто бросала в море записочки самой Иеманже, чтоб его приворожить, Руфино водил ее в кино, иногда они ходили танцевать в «Океанский футбольный клуб», куда спортивные команды и не заглядывали, но где зато по субботам и воскресеньям устраивались танцы для портового люда. Они казались счастливой парой, и Ливия частенько завидовала Эсмералде. Даже когда Руфино напивался и всех задевал, Эсмералда не боялась за него. Сердце ее было спокойно.
Иногда Ливия ждала Гуму в тот же день и так и не уходила с пристани, стараясь различить средь показавшихся вдали парусов парус «Смелого». Появится какой-нибудь похожий — и уж сердце ее так и рвется от радости. Она попросила Руфино вытатуировать ей на округлившейся руке, пониже локтя, имена Гумы и «Смелого». И смотрела то на свою руку, то на море, пока не убедится, что ошиблась, что это вовсе не «Смелый» там вдали, а чужая какая-то шхуна. Значит, надо ждать следующего паруса. Вон там на горизонте показался один, уж не он ли? И надежда вновь наполняла ее сердце. Нет, опять не он. Все еще не он… Случалось ей проводить целый вечер, а иногда и часть ночи в подобном ожидании. И когда становилось ясно, что сегодня Гума не вернется, что его что-то задержало, она возвращалась домой с тяжестью на сердце. Напрасно Эсмералда говорила ей:
— Плохие вести сразу доходят. Если б случилось что-нибудь, мы б уж знали…
Напрасно старый Франсиско старался отыскать в усталой памяти такие случаи, когда люди задерживались в море, иной раз на целый месяц пропадет человек, а потом вдруг и явится… Не помогало… Она не спала, ходила взад-вперед по комнате, часто слыша (дома примыкали друг к другу) любовные стоны Эсмералды в объятьях Руфино… Она не спала, и в голосе ветра чудился ей голос Марии Клары, поющий:
Ночь, когда он не вернулся,
Ночью печали была,
Навеки волна морская
Любовь у меня отняла.
Отправлюсь я в земли чужие,
Не плачьте, друзья, надо мной,
Уплыл туда мой любимый
Под зеленой морскою волной.
А если сон одолевал ее и усталость бросала плашмя на постель, то ей снились кошмары, полные диких видений, буйные бури и тела утопленников в шевелящихся черных раках.
И успокаивалась она, только заслышав знакомый голос, наполненный радостью, громко зовущий сквозь полночь иль раннее утро:
— Ливия! Ливия! Погляди-ка, что я тебе привез…
Но почти всегда первой глядела Эсмералда, которая мигом появлялась на своем пороге, крепко обнимала Гуму, прижимаясь полными грудями и спрашивая:
— А мне ты ничего не привез?
— Тебе Руфино привозит…
— Этот-то? Да он и сухого рыбьего хвоста не привезет…
Ливия выходила, глаза ее еще блестели от недавних слез, глядела на Гуму и даже и не верила, что это действительно он, — столько раз видела она его мертвым в своих снах…
Как-то в пятницу Гума предложил ей:
— Хочешь поехать со мной, чернявая? Я везу черепицу в поселок Мар-Граде, Мануэл тоже едет. Так что можно будет побиться об заклад…
— Насчет чего? — спросила Ливия, боясь, что тут пахнет ссорой.
— Да мы с ним как-то состязались в быстроте, он выиграл. Давно. А вот теперь посмотрим… Ты станешь петь, чтоб «Смелому» бежать легче…
— Разве это поможет? — улыбнулась она.
— А ты не знала? Ветер помогает тому, кто лучше поет. В тот раз он выиграл только потому, что Мария Клара пела красивую песню. А у меня петь было некому.
Он подхватил жену за талию, заглянул ей в глаза:
— Почему ты плачешь, когда меня нету дома, а?
— Неправда. Кто сказал?
— Эсмералда. Старый Франсиско тоже намекал. Ты скрываешь что-нибудь?
Глаза у нее были без тайны. Чистые и ясные, как вода, светлая вода реки. Ливия провела рукой по буйным волосам Гумы:
— Я бы, если б от меня зависело, каждый раз ездила с тобою…
— Ты за меня боишься? Я умею править рулем…
— Но все гибнут…
— Там тоже, — и он указывал вдаль и вверх, на город, — там тоже умирают. Ничего не поделаешь.
Ливия обняла его. Он бросил ее на постель, зажал ей губы своими, торопясь, как всегда, как торопятся люди, не знающие, что будет с ними завтра. Но на пороге показалась Эсмералда, прервав своим веселым голосом ласку Гумы.
Гума вышел, отправился грузить шлюп. Под вечер Ливия оделась понарядней и поехала по подъемной дороге в верхний город — навестить дядю с теткой. Она была в хорошем настроении. Завтра она отправится с Гумой в плавание в поселок Мар-Гранде, что означает Большое Море, а оттуда дальше, в Марагожипе. Так что они целых два дня проведут вместе и почти все время — на море.
Вечером Гума вернулся. Он знал, что Ливии нет дома, потому и не торопился особенно. Опрокинул рюмочку в «Звездном маяке» (сеу Бабау хлопотал у стойки, прихрамывая, «доктор» Филаделфио писал письмо для Манеки Безрукого и пил стакан за стаканом) и теперь стоял, беседуя с Эсмералдой, которая, вся разрядившись, выставилась в окошко.
— Не хотите ли зайти, сосед?
— Да не беспокойтесь, соседка.
Она приглашала, улыбаясь:
— Зашли бы. В ногах правды нет.
Он уклонился. Да право же, не стоит, он уж почти дома, Ливия, верно, скоро придет… Эсмералда сказала:
— Вы кого боитесь? Ее или Руфино? Так Руфино в отъезде…
Гума взглянул на мулатку с испугом. Правда, она его обнимала при встрече, терлась грудью, позволяла себе всякие вольности, но такой прямой атаки еще не было. Она просто предлагалась, тут не могло быть сомнений… Мулатка хоть куда, слов нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70